АНФИНОГЕН СОБИРАЕТСЯ В КРАКОВ

Предыдущая публикация: https://starodymov.ru/?p=49093

…Вечером накануне отъезда Анфиноген прощался с Матрёной.

Стрелецкая жена и стрелецкая же сожительница перебралась в отведённые ему дворцовые палаты ещё летом. Сама приехала на наёмном возке, привезла свой нехитрый скарб… Вошла с узлом в руке, посмотрела Анфиногену в глаза – вызывающе и выжидающе одновременно.

Анфиноген принял её молча, ни о чём не спрашивая, ни о чём не загадывая. В конце концов, баба сама приняла решение, он её не звал. Ну а коль пришла – живи, никто не прогонит.

Оценив молчание Анфиногена как поощрительное, Матрёна тут же споро взялась за дело, став в отведённых ему помещениях кем-то вроде экономки. Умело навела порядки в нехитром хозяйстве своего возлюбленного. Не сразу, но поладила и с Ларькой, денщиком и оруженосцем Анфиногена.

Как-то Кривоустов, вернувшись вечером в горницу, увидел, что Илларион смотрит на него виновато, морда с левой стороны у него припухла, и глаз заплыл… Сразу смекнул, что пытался верный слуга позабавиться с подругой, да получил отпор. Однако говорить ничего не стал, так и сошла история на нет.

Ночи Анфиноген и Матрёна проводили вместе. Уж она старалась ублажать любимого… Однако вроде как чуяла, что нет у него к ней былой страсти, и приписывала это какой-нибудь зазнобе, что завелась у него.

Ларька, получивший от неё отпор, охотно и с мстительным удовольствием подтвердил её догадку, рассказав о полячке Сусанне,  красавице да разумнице, да ещё и присочинив кое-что, чтобы побольнее зацепить бабу, которая ему отказала. Однако Матрёна не доставила Ларьке удовольствия, ничем не показала ему, насколько задела её весть.

На то, чтобы не показать свои чувства пакостнику, у неё сил хватило. А вот с натурой своей совладать!..

Ох, и крутила же Матрёну ревность и злость на ветреного любовника… Как-то пару раз даже срывалась, плакала у него на груди, молила забыть разлучницу и любить её по-прежнему… Но только разумом и бабьей мудростью её господь не обидел, знала прекрасно, что слезами мужчину не удержишь, а то ещё и оттолкнёшь. Потому больше слезу не пускала, старалась оставаться всегда весёлой, ласковой, заботливой… Получалось не слишком удачно – нередко выглядела суетной, подобострастной, сама себе виделась ластящейся к хозяину побитой собачонкой. Осознавала это, да только ничего с собой поделать не могла.

Матрёна возомнила, что неведомая заморская соперница приворожила Анфиногена какими-то неведомыми ей интимными ласками. Уж она старалась ночами, а то и днём, когда выдавалось, привлечь любимого горячими нежностями. Ан всё ей казалось, что любушка её думает о другой.

Как-то даже ходила она в слободу, в которой расположились  наёмники. Некоторые из иноземцев проживали здесь с жёнами, которых привезли с собой из Литвы, Ливонии, Польши… К одной литвинке, которую немного знала, и отважилась сходить Матрёна со своей бедой. Выпили они винца, поплакались друг другу о горькой бабьей доле, о том, что сколько кобеля к юбке ни привязывай, а он всё на сторону глядит… Да с тем и вернулась, никакого секрета заморского не вызнав.

Вообще, Анфиноген к ней хорошо относился, не обижал. Разве что посмеивался иногда над ней, да то уж – не плетью охаживать. Хотя Матрёна ради искренней ласки Анфиногена и плеть выдержала б с радостью.

Они никогда не говорили о будущем. Как бог даст, так и станется.

Известий от её законного, венчанного мужа никаких не доходило – ни письма, ни устного привета. Знала Матрёна, что жив, что служит где-то на дальнем порубежье – а более ничего. Так что замуж выйти она не могла. Да и вряд ли взял бы её Анфиноген. Царёв друг – не шутка! За него теперь иной князь, пусть даже не из родовитых, быть может, дочку отдал бы – рассуждала Матрёна!

Вернуться к Савве… Об этом Матрёна и думать боялась! Кто знает, может, и принял бы он её назад. Только вряд ли дал бы ей житья после такого возвращения. Смертным боем бил бы гулёвую подругу. И без того после ухода в Астрахань Логвина у них вроде как жизнь разладилась. А уж теперь!..

Когда Матрёна переселилась к Анфиногену, он отправил Ларьку к Савве, передал стрельцу выкуп за бабу, да с добрыми процентами. И велел Ларьке удостоверится, что долг пропавшего мужа матрёниного Савва списал, и официально о том известил и полковую избу, и местного священника.

Вроде как добро сделал, а вышло-то неловко. Теперь, случись с самим Анфиногеном что, Матрёне вовсе податься будет некуда.

Анфиноген пару раз встречался с Саввой, когда тому выпадало нести службу в Кремле. Тот глядел на него ненавидящим оком. Однако не подходил, не заговаривал… Да и правильно – о чём им говорить?

Только крепко понимал теперь Анфиноген, что спиной к стрельцу поворачиваться опасно. Здесь-то, в Кремле, ещё ничего, не отважится Савва на смертоубийство, а окажись где вдвоём на узкой дорожке – ни перед чем не остановится стрелец. Сделал зарубку, торгашеская душа, на анфиногенову долговую бирку!

Оно ведь, разобраться, так и для него, для Саввы, Кривоустов добро сотворил, освободив от Матрёны. Теперь у служивого развязаны руки, он мог жениться на любой стрелецкой дочке, или вдове – стрелецкой или даже купеческой, выбрав побогаче. Да вот, видать, присох он к Матрёне, столько лет вместе…

А то не чувство к Матрёне, а простая обида мужская взыграла у человека, что баба, тетёха, отданная ему за долги, которая должна бы ему ноги мыть, да ту воду пить, а вот бросила его, ушла приживалкой к незаконнорождённому нагулку, пусть даже и в Кремль. Теперь Савве на улицу выйти – бабы и девки, что на завалинках сидят, шушукаются, хихикают, судя по всему, его обсуждая. Да и стрельцы туда же – нет-нет, да кто-нибудь и подденет: как, мол, Матрёна, что от неё слыхать, устроилась ли на новом месте?.. И что тут ответишь?..

Известно же: из кривого ребра адамова Господь бабу создал, оттого и пошла кривда на свете.

Дура баба – дура и есть. Гулёвого Афоньку обстоятельному Савве предпочла. Да невесть где сгинувшего Логвина вспоминает… Нет ничего сложнее в подлунном мире, чем взаимоотношения мужчины и женщины!

Короче говоря, сложный узелок запутался. Анфиноген не любил такие ситуации. Он с бабами привык отношения иные поддерживать. Однако ж не выгонять Матрёну!.. Нет ей теперь пути никуда – такая вот сложилась ситуация!

Так и жили. Как-то будто бы молча решили Анфиноген и Матрёна, не сговариваясь: будь что будет, а там – как Господь рассудит!

…А тут эта поездка!

- К своей басурманке поедешь? – узнав о посольстве, сдерживая яростную ревность, спросила Матрёна.

- По царёву повелению еду, – делая вид, что забавляется злостью подруги, поправил её Анфиноген. – На переговоры с королём Жигомонтом.

Однако баба уже завелась, её теперь с толку не сбить. Плевать она хотела на короля и на посольство, коль натуру охватила ревность.

- А сучку свою польскую увидишь?

- Как придётся.

- И в постель к ней полезешь?

- Ежели шибко попросит…

Анфиноген едва успел увернуться от полетевшего ему в голову оловянного стакана, подвернувшегося под руку разъярённой женщине.

Он с хохотом перехватил её руку, сжимавшую ещё какой-то предмет, которым она пыталась также запустить в него. Обхватил женщину своими мощными руками, приподнял, завалил на кровать. Ловко задрал её юбку-панёву.

- Пусти, кобеляка! – билась Матрёна в его объятиях, а сама осознанно или машинально, укладывалась, чтобы мужчине оказалось удобнее. – Поезжай к своей полячке!..

- Поеду, – согласился Анфиноген. – Завтра же.

И едва успел отдёрнуть лицо от её громко клацнувших белых зубов. Бледная, с разметавшимися волосами, с сверкающими яростью глазами, с перекошенным ртом… Она выглядела великолепно!

…Потом она, хоть и зарекалась раньше, опять плакала, прижимаясь к Анфиногену, гладила его тело.

- Привезёшь её, и куда мне деваться?

- Не привезу, – лениво успокаивал подругу Кривоустов. – Маринка Мнишекова не отпустит. Да и католичка она…

- А как государь Маринку сам призовёт, она твою сучку и привезёт с собой, – рассуждала, причитая,  Матрёна. – И жениться на басурманках государь разрешит… Куда мне-то?..

- Экономкой у меня будешь.

- И каждый день смотреть, как вы милуетесь?.. – горько попеняла Матрёна. – Сердце у тебя есть?..

Анфиноген уже не знал, что ещё говорить, какие варианты придумывать.

- В село отправишься.

И опять не угодил!

- А тебя с ней оставлю?.. – не приняла и этот вариант Матрёна.

- Вот уж правду говорят, что бабий ум, что коромысло: и криво, и косо, и на два конца, – громко зевнул Анфиноген.  – А ты-то чего хочешь?..

Да если б Матрёна сама знала, сама себе могла б ответить на этот вопрос!

- Я ж убью её, ведьму, – пригрозила женщина.

- Не, то грех, нельзя… Тебя ж саму потом… – он не договорил, но и без того ясно, что за убийство полагается казнь.

Матрёна не стала развивать тему, вздохнула:

- Да и она не позволит мне при тебе оставаться. Тоже ведь баба, хоть и сучка заморская…

С этим Анфиноген уже спорить не стал.

Уснул.

Поутру, ничего не сказав Матрёне, Анфиноген отправился в годуновскую усадьбу к своей сестрице Марфе, которая по-прежнему состояла комнатной барышней при царевне Ксении.

Отношения у них в последнее время как-то не складывались. Причина понятна: Марфа любила и жалела царевну Ксению, а царь Дмитрий, при котором состоял Анфиноген, сделал её против воли своей наложницей. Марфа – девушка добрая, Анфиноген – мужчина, принимающий жизнь такой как есть… Они понимали и оправдывали друг друга в отношении к себе. Но всё равно испытывали неловкость при общении. Словно как часть вины царя приходилась и на Анфиногена, словно как тень невольного греха Ксении падала на Марфу.

- Здравствуй, сестрица! – Анфиноген постарался расцеловать Марфу как можно ласковее.

Они немного поговорили о семейных делах, о своих буднях.

- Царевна вроде как привязываться к Дмитрию Ивановичу начала, – делилась девушка. – Сначала-то она со слезами о нём говорила, со страхом шла, когда призовёт. А теперь… Готовится, румянится, жемчуга надевает ради него. Государь как-то сказал, что жениться на ней хочет, так она сначала ох как против была. А потом надеяться начала. Иначе какой у неё путь? В монастырь только. Ну а как узнала, что посольство отправляется в Краков за Маринкой – ох и плакала, бедняжка! Наутро подушку сушить пришлось, сколько слёз пролила!..

Потом Анфиноген изложил Марфе свою просьбу.

- Время нынче, сама знаешь, сестрица, неспокойное, невесть как дело обернётся. А я с посольством в Краков убываю. Сколько там пробуду, никому неведомо. Да и вообще, сама ж знаешь, что все мы под Богом ходим, и что с нами станется…

Он откровенно смущался. Потому не мог чётко выразить мысль.

- Да поняла я, поняла, прямо говори, чего хочешь, – с любопытством глядя на брата, поторопила Марфа – она Анфиногена таким ещё не знала.

- Ну я ж и говорю, – решился он наконец. – Ты ж мою сожительницу знаешь, Матрёну-то…

- Видела, знаю.

- Так вот, если со мной что, если тут какие события в моё отсутствие… В общем, позаботься о ней, сестрица! В монастырь какой определи, что ли…

- Да какая ж из неё монашка, Анфиноген! – не выдержала, рассмеялась не к месту, не слишком, впрочем, весело, Марфа. – Не про неё ли сказано: пошла б в монастырь, да жаль мужиков холостых!..

- Не надо так про неё, сестрица, – смиренно принял язвительную реплику Анфиноген. – Жизнь у неё такая сложилась, жаль мне бабу. Сама ж ко мне пришла, так не бросать же… Мы собачку приблудную приласкаем, котёнку молочка нальём… А тут – человек!

Девушка уже и сама была не рада, что грубость сказала.

- Ладно, братец, придумаю что-нибудь, – пообещала она. И добавила: – Жениться тебе пора, братец, а не с этими шалавами знаться!

- Вот обженим сейчас государя, царство успокоим – и за свою судьбу примемся, – бодро заверил сестру Анфиноген. И пошутил: – Ты там среди царевниных комнатных девок пригляди мне какую показистее.

- Да ты только скажи – подберём! – посмеялась и Марфа. – Только ж сам знаешь: выбирай жену не в хороводе, а в огороде!

…Когда уже прощались, Марфа едва слышно прошептала ему на ухо:

- Скажи честно, братец: а государь настоящий или самозванец?

Давно уже ждал этого вопроса от сестры Анфиноген. Так что и ответ заранее придумал.

Наклонился и тоже едва слышно ей прошептал:

- А какая тебе разница, Марфуша? Царь – и царь…

- Любит его царевна, расстригу этого самозваного… А это – грех.

- Любовь – то не грех, – не согласился Анфиноген. – Грех – это то, что во имя любви делаешь, или чего не делаешь… А что смерд барыню берёт (Анфиноген, отыгрываясь за неловкую оговорку сестры,  употребил другое слово), так то не нынче повелось.

…В общем, расстались брат и сестра, вроде как и договорившись, а только опять недовольные и собой, и друг другом.

Да, ещё оставил Кривоустов сестре толику серебра из государева кошеля. Разрешил пользоваться монетами по своему усмотрению. Но главное – если придётся, то внести вклад в монастырь, если придётся Матрёну устраивать.

…Так что отправлялся в путь Анфиноген с сердцем неспокойным. Однако и с облегчением. Вроде как проблемы остались позади, и за время его отсутствия как-то сами собою могли разрешиться. Зато впереди обещалась встреча с Сусанной.

А что будет на самом деле, человеку знать не дано.

Как подмечают бывалые люди, старые пророки повымерли, а новые правды не говорят!