Николай СТАРОДЫМОВ

КАК СТРОИЛАСЬ «РУСЬ»

Руза, Руза, золотая Руза,

Подмосковный уголок…

(Из песни 70-х годов)

ВСТУПЛЕНИЕ

В жизни всегда есть место случайности. Иной раз события, которые происходят в нашей повседневности, выглядят настолько невероятными, что вполне подпадают под формулу «Этого не может быть, потому что не может быть никогда». Но ведь случается же!

Сегодня на базе санатория «Русь», что расположен в Рузском районе Московской области, действует Центр восстановительной терапии им. Михаила Лиходея. В 2011 году Центру исполнилось 20 лет. Абсолютное большинство ветеранов локальных войн России слышали об этом лечебно-реабилитационном учреждении, мечтает тут побывать-подлечиться, однако это удовольствие достижимо отнюдь не для всех – в год «Русь» может принять только пять тысяч человек.

А ведь изначально строился санаторий отнюдь не для участников боевых действий – в те времена никто из наших соотечественников в самом кошмарном сне не мог себе представить, что с конца 1979 года страна вползёт в сплошную череду войн, выбраться из которой не может по сей день.  

Возводили санаторий для работников Аппарата ЦК КПСС. Поэтому комплекс замышлялся и проектировался вполне на уровне времени. Да и место для него выбрали замечательное. Экологически чистый район, живописная природа, водохранилище, лес вокруг… И тишина! Никаких тебе машин – слыхать одну только природу. В мае-июне соловьи заливаются, бередят душу, в другое время иные птахи ублажают слух… В общем, благодать!

И так уж случилось, что с этим санаторием у меня оказался связан солидный кусок жизни.

Я не буду рассказывать всю историю строительства санатория «Русь» – мне это попросту не под силу. А расскажу лишь о том периоде процесса зодчества, в котором самому довелось принимать участие. Дневников я тогда не вёл, так что полагаюсь исключительно на память, которая, как известно, – не самый совершенный инструмент у человека. Кроме того, оговариваюсь заранее: настоящие фамилии участников я привожу только в том случае, если это не может повредить человеку или его памяти – ведь у каждого из нас есть дети, и зачем им знать об ошибках, которые мы допускали в дни далёкой бесшабашной молодости.

И ещё одна предварительная ремарка. Я долго колебался, стоит ли вставлять сюда некоторые пикантные эпизоды из жизни строителей «Руси». В самом деле, следует ли ворошить сомнительной чистоты бельё прошлого, даже если случаи происходили довольно забавные. Я терпеть не могу фильм «Анкор, ещё анкор», считаю его просто подлючей пародией на гарнизонную жизнь. И рассказывая о (повторюсь) пикантностях 30-летней давности вроде как скатываюсь до уровня создателей того фильма… Не знаю, может, и так.  Только без них, нашёл я для себя лазейку (описать-то – руки чешутся!), без тех эпизодов рассказ получится слишком неживой, пресный. А хочется, чтобы его прочитали. В первую очередь те, кому доведётся отдыхать в этих прекрасных стенах.

МОЙ ПУТЬ В «РУСЬ»

Я окончил Донецкое высшее военно-политическое училище инженерных войск и войск связи в 1978 году. Учился на факультете инженерных войск, на который попал довольно случайно. Отец у меня был офицером-связистом, так что в вопросах, относящихся к  данному роду войск, я на момент поступления в вуз хоть что-то смыслил. Однако при поступлении познакомился с ребятами, которые стремились именно на сапёрное отделение – и я за компанию изъявил желание перевестись туда же. К слову, они – не поступили.

Учился я неплохо, окончил училище с «красным» диплотом. И рассчитывал на достойное полученному багажу знаний распределение. В дни моей наивной юности я искренне считал, что если добросовестно трудиться, руководство обязательно отметит твоё стремление, и ты будешь успешно продвигаться по службе. Я с презрением относился к тем «ловчилам» из числа курсантов, которые старались прокладывать себе служебную дорожку путём всяких непорядочных действий (это я оперирую своими понятиями тех лет – о юность, юность…): умением угождать начальству, использованием связей и т.д.

Короче говоря, я не предпринимал ничего, чтобы как-то устроить свою дальнейшую службу по окончании училища. С другой стороны, я и возможностей особых не имел, но это уже – другое дело. Главное – что не предпринимал. Считал ниже своего достоинства, признаком того, что не верю в свой потенциал и без «левых» ходов ни на что не способен.

И вдруг уже по выпуску я узнал, что попал служить в строительные войска. Для меня, кадрового потомственного офицера, мечтавшего по молодости об успешной карьере, понятно, это стало ударом. Хотя с другой стороны, никогда не стакиваясь с этой системой, я знал о военно-строительных частях слишком мало, а то расстроился бы ещё больше.

Как бы то ни было, по окончании первого (выпускного) лейтенантского отпуска, который привычно провёл с родителями, я отправился в Москву, чтобы получить уже чёткое назначение к месту службы.

Интересный момент, знакомый, наверное, всем выпускникам военных учебных заведений моего поколения. В означенный день в Москву съезжалось превеликое множество офицеров – выпускников данного года военных училищ, которых по территории страны имелось превеликое множество. Они получали предписания и разъезжались по всей стране. И всюду встречались знакомые. Так вот, как раз тогда во всей полноте осознал тот факт, что абсолютное большинство моих однокашников попали именно в стройбаты. Армия наша тогда была довольно многочисленная, и за счёт солдатских рук государство решало немало народнохозяйственных задач.

Надо сказать, что в течение многих лет я пребывал в большой обиде на своего училищного командира роты – Ющенко Анатолия Алексеевича, тогда капитана, а сегодня (говорят) полковника. О себе, любимом, я считал, что был достоин лучшего распределения, и именно на Ющенко возлагал ответственность за такой служебно-распределительный «кидок». И только постепенно, со временем и особенно с возрастом, понял, насколько был в этой своей оценке происшедшего несправедлив, насколько не всегда что-то зависит от непосредственного командира… Да и вообще: кто он был в том процессе распределения такой, что он реально мог сделать, даже если бы очень хотел?.. Нас в роте насчитывалось 75 человек, и какое распределение успешно, а какое нет – попробуй угадай!

Как бы то ни было, распределили меня хоть и в военные строители, да в Подмосковье. Моего друга Сашу Головченко, на что уж авторитетом пользовался у командиров, заслали в РВСН, да за Урал, и всё в тот же стройбат. И его судьбу дальнейшую не знаю.

Итак, прибыл я в Москву за назначением.

Дальше последовал процесс постепенного разочарования по поводу того, где мне предстоит служить. Непонятно, наверное. Поясняю. До того я повидал немало гарнизонов – в качестве сначала сына офицера, а затем курсанта военного училища. И всюду действовали какие-то правила, бывшие для меня понятными. То есть я их принимал как данность, как нечто существующее объективно и без вариантов.

А тут удар по моим представлениям о том, как должно быть, был нанесён в первый же день. В боевых войсках (мы почему-то их называли линейными или просто «линейкой») существует регламентированный Уставом ритуал представления офицера командованию, в частности, при прибытии в часть. А именно: пред руководящие очи полагалось представать в парадной форме для строя – то есть в галифе и в сапогах. Я ехал к новому месту службы в повседневной форме, а парадную тащил в огромном чемодане (как мы такие называли «мечта оккупанта»), вместе с вещами, действительно необходимыми на новом месте.

Прибыл в какой-то штаб – я там побывал единственный раз, а потому на фоне массы впечатлений тех дней даже не помню доподлинно, где он находился. Вроде как на улице Воронцовской… И там я вдруг узнал, что воинские ритуалы не есть что-то незыблемое, что их вполне можно не просто не соблюдать, а напрочь игнорировать! , Когда мне сказали, что никакой начальник меня принимать не собирается, и я должен просто сдать предписание и взамен получить другое, это я ещё как-то проглотил. Но потом уж вовсе… Я поинтересовался, где могу переодеться, чтобы предстать во всей красе – на что услышал: мол, и так хорош, тут некоторые вовсе за предписанием в гражданской одежде приходят… И документы, и предписание мне вынес рассыльный, на перилах лестницы я расписался в гроссбухе, и никто не удосужился со мной встретиться, пообщаться, как-то напутствовать… Одно слово – стройбат!

Чтобы не возвращаться к этой теме, скажу, что я в парадной форме для строя вообще ни разу не представлялся командирам. Только при получении ордена за Афган в Ашхабадском Доме офицеров я был в подобающем случаю облачении.

Надо сказать, что психологию молодого лейтенанта в отделе кадров представляли хорошо. Правда, не всю, а только её негативную составляющую. Я прибыл туда на сутки раньше, чтобы, получив предписание, денёк погулять в Москве. Однако предписание мне выдали с тем, чтобы прибыть в часть тем же числом. Надо понимать, чтобы не загулял юный офицер по злачным местам столицы. В принципе, как я узнал позднее, если бы я прибыл в часть и на неделю позже указанного срока, ничего бы не случилось – лишь бы комендатуре московской не попался. Но тут – поехал в тот же день, как значилось в документе. Я был добросовестным офицером и ещё не понимал, что военно-строительная система заставит меня в значительной степени пересмотреть свои представления о службе как таковой.

Теперь путь мой лежал в Управление инженерных работ – УИР-50. Он располагался на Хорошёвском шоссе в переулочке позади редакции газеты «Красная звезда», в том же здании располагалась редакция газеты Московского военного округа «Красный воин», а в соседнем – военная прокуратура гарнизона. Здесь меня встретили уже иначе: кадровик политотдела долго рассказывал мне, в каком прекрасном месте мне предстоит служить, таком распрекрасном, что этот кадровик  и сам бы туда поехал, да только в Москве его удерживают совершенно неотложные дела… Скажу прямо: не понравилось мне это – слишком уж хвалил он место службы, чтобы оно и в самом деле было таким уж распрекрасным. Но я вовсе ничего не знал о том, какие места с точки зрения УИРа являются хорошими, а какие – не слишком, так что распинался он напрасно. Я бы безропотно поехал, куда бы ни приказали.

Между тем, именно там и тогда я узнал о том, что мне предстоит служить в городе Руза. О котором, признаться, до того момента я никогда и не слыхал.

И тут вдруг появился рояль в кустах. Оказалось, что снова мне не удастся погулять по столице: в УИР в этот день приехал с какими-то документами писарь части, в которой мне предстояло служить, и мне пришлось ехать с ним тут же. Почему-то я запомнил фамилию этого первого военнослужащего моей части – Сабирзянов.

Ст. Тучково

Путь непосредственно в часть оказался долгим. От Белорусского вокзала (впрочем, мы ехали от платформы «Беговая», до которой от УИРа дошли пешком) электричкой больше чем за полтора часа доехали до станции Тучково, причём значительную часть пути нам обоим пришлось сидеть в тамбуре на моём чемодане с никому не нужной «парадкой». Потом стареньким дребезжавшим всеми суставами автобусе Ликинского завода минут за 30 добрались до Рузы. А там пересели на другой автобус, который довёз нас до посёлка Севводстрой.

Сегодня каждый, кто направляется в «Русь», может обратить внимание на территорию, на которой располагался военно-строительный отряд – первая воинская часть, в которой я начинал служить. Если ехать от Рузы в сторону «Руси», в посёлке, который называется Севводстрой, нужно делать крутой поворот налево. Именно тут, на повороте можно увидеть полуразрушенный серый бетонный забор, за которым буйно растут деревья. Запустение тут просто физически ощущается.

А в августе 1978 года здесь за этим забором кипела бурная жизнь, стоял наш ВСО – военно-строительный отряд. Здесь было возведено около десятка построек, в основном, сборно-щитовых, или как мы их называли, «сборно-щелевых». Они при необходимости быстро собираются из готовых элементов в любом месте, где в том возникнет потребность, и затем столь же быстро разбираются. Такие модули могут быть без внутренних перегородок – тогда это столовая или казарма. Разделили внутренними переборками – получается штаб или офицерское общежитие.

Со мной побеседовал накоротке  капитан Коннов, заместитель командира батальона (отряд – это батальон). Уж неведомо почему, но он невзлюбил меня в первой встречи, с того самого момента представления. Молодой лейтенант, прибывший к новому (первому!) месту службы – он же каждого начальника воспринимает как… Даже не знаю, как и выразить… Лейтенант знает, что в этом коллективе ему жить и служить, от этих людей зависит его судьба и карьера! Он хочет произвести благоприятное впечатление, чтобы влиться к воинский коллектив, стать его полноправным членом. Во всяком случае, лично я пребывал именно в таком настроении.

Соответственно, подспудно рассчитывал и на ответную благожелательность! Помните, в песне «Парня встретила ласково трудовая семья, всюду были товарищи, всюду были друзья». Нечто подобного ожидал и я. А тут – высокомерный приём, как будто я уже успел чем-то провиниться. Благо, мы с ним в одной части прослужили недолго.

Так вот, Коннов перепоручил меня командиру роты капитану Микову. Тот отвёл меня в офицерское общежитие. Так громко называлась большая комната, которая располагалась в том же здании, что и штаб, только с торца. В комнате стояли в два яруса с десяток кроватей, на которых располагались  человек двадцать офицеров и прапорщиков. Все вместе они никогда не оказывались в том общежитии одновременно, так что каждый спал на любой свободной на тот момент койке.

Именно эти люди и оказались первыми строителями санатория «Русь». Кто-то из них хвалился, что именно он вбил первый колышек при разметке будущего санатория. Но вот кто именно – не помню! Вроде как прапорщик Александр Комраков, хотя ручаться не стану.

…Итак, комнату и в самом деле можно было назвать общежитием. В смысле – всё общее. Мне, правда, выделили отдельную кровать, причём, без надстроенного второго этажа, по причине самой банальной – я оказался единственным среди всех, кто нигде  не имел никакого жилья, а потому ночевал всегда здесь. Остальные – кто где. У всех семьи проживали в лучшем случае в Рузе – снимали квартиры. У большинства – по всей Московской области. У моего ротного, например, в Подольске, у остальных – в Тёплом Стане, в Малых  Вязёмах, в Волоколамске… Таким образом, каждый офицер и прапорщик регулярно, раз в неделю или в две уезжал на день-два-три (как позволяло производство) домой. К тому же кое-кто обзавёлся подругами в окрестных населённых пунктах, остро страдавших от недостатка мужчин. Ну а кроме того, несколько офицеров и прапорщиков предпочитали проводить свободное время в солдатских каптёрках, где для них оборудовали личные уголки-апартаменты. Плюс дежурства, когда было не до сна, ответственность по роте.  В общем, редкий случай был, когда все кровати оказывались заполненными.

Все мы очень скоро переходили  на «ты» (вне строя, разумеется) – от меня (юного лейтенанта) до старых прапорщиков и капитанов. Понятно, что командование отряда в этой комнате не появлялось и с ним мы были на «вы» – во всяком случае, когда не наедине.

И ещё следует отметить, что в этом же помещении общежития постоянно выпивали. Случалось, конечно, что кто-то и напивался слишком сильно, но всё же такие эпизоды имели место исключительно  редко. Обычно некоторое число из нас пребывало в состоянии «слегка под шофе».

Хочу оговориться и быть понятым правильно. Я лично в период прохождения военной службы трезвенником не являлся. И к концу службы, случалось, позволял себе употребить лишку. Однако на заре службы правила пития соблюдал очень строго. В частности,  в течение дня от зелья воздерживался, когда выпадало дежурство или являлся ответственным, то вообще ни-ни… И потом мой первый ротный, капитан Алексей Миков, чётко привил в роте правило: кто-то в роте должен быть трезвым. И если выпадала его очередь оставаться трезвым, он сидел в пьющей компании и глотал только чай – и того же неукоснительно требовал от нас, своих подчинённых. Хотя он сам, будучи уже старым, матёрым офицером со сложившейся и устоявшейся репутацией, мог  бы, казалось бы,  себе лично давать поблажки… Никогда! Хотя другие ротные этого ограничения придерживались далеко не всегда.

Так вот, выпивали все, и я в том числе. Но я – меньше других, причём, значительно меньше.

КОНТИНГЕНТ

Надо представить себе состояние молодого лейтенанта. Прибыл в часть, а тут – абсолютно всё не так, как ожидалось, к чему готовился, о чём, в конце концов, имел представление из предыдущего опыта. Нет плаца, а просто утрамбованная площадка, вместо боевой учёбы – стройка… Законы не армейские, а какие-то совсем непонятные.  Лексика, понятно, как и всюду – матерная, только каждая словесная единица матюка здесь несёт совершенно иную смысловую нагрузку, обозначает совершенно иные предметы… Приходилось осваивать совершенно новую систему взаимоотношений с подчинёнными, с сослуживцами, с начальством…

В коллектив меня приняли легко и просто. Слишком легко и просто. Никто не позаботился о том, чтобы ввести в курс дела, разъяснить специфику работы и службы. Складывалось впечатление, что мои сослуживцы считали, что я, имея высшее образование, всё знаю и всё умею. Правда, позднее я понял, что причина такого положения в ином, в элементарном нежелании со мной возиться – бросили в воду, ну и выплывай сам!  Так и вышло, что на второй день по прибытии в часть я стал в строй, меня представили роте и мы отправились на производство.

В тот момент моя рота ещё не занималась «Русью» вплотную, на стройку отвозили только часть личного состава. И вообще мы понятия не имели, какое это начинается грандиозное строительство, и что именно нам его предстоит осуществлять. Вернее, конечно, ИТР (инженерно-технические работники), конечно, знали, но я речь веду о нас, о низовом звене строительной армии.

Тут ведь как получается. Сама по себе профессия строителя – благороднейшая! Всё, что искусственно возведённое мы видим вокруг себя – всё их рук дело! Но только мы видим дома и дворцы, сам же строитель, заливая фундамент или кладя кирпич, не думает о том, что он строит жильё для людей или храм – он просто выполняет план. Так и мы в далёком 1978 году не говорили о том, что именно строим. Ну, санаторий – и санаторий, да и хрен с ним. Задача дня была куда важнее, чем конечный результат.

Мы тогда заканчивали возводить подмосковный пансионат космонавтов. Это очаровательный комплекс в лесу, неподалёку от того же Севводстроя, только направо от трассы. Нам говорили, что проект разрабатывался на основании рисунка Алексея Леонова, якобы он сам нарисовал, каким хотел бы видеть пансионат. Так ли это, не знаю, но то, что основное здание выглядит очень оригинально, это да. Особенно по тем временам, когда всюду господствовали прямоугольные коробки типовой застройки (см. «Иронию судьбы»). Старшим на хозяйстве в том пансионате служил прапорщик по фамилии Штиль – сухощавый весёлый и благожелательный человек, с которым мы одно время дружили. (Когда моя жена была беременна первым сыном, во исполнение её капризов, именно через него я достал немного столь дефицитной в те времена гречневой крупы). Так что я имел возможность войти внутрь помещений, которые уже были пущены в эксплуатацию, посмотреть…

- А не хило космонавты отдыхают, – помнится, сказал я.

- Что ты, – засмеялся Штиль. – Это помещения обслуги. А где космонавты – туда я тебя не могу провести…

Сегодня, говорят, тот пансионат приватизирован. Не знаю, так ли это, но если да, то другое такое замечательное место отдыха трудно отыскать – лес, озеро, небольшой оригинальный домик, баня (в то время именно её строила как раз моя рота)…

Вообще о самом механизме приватизации хочется сказать особо. Государство некогда построило вот такой пансионат. Я не имею в виду данный конкретный пансионат, я имею в виду любое подобное учреждение для отдыха и поправки здоровья некой категории наших сограждан…  Потом некто его выкупает, причём, по остаточной стоимости, то есть не слишком дорого. Казалось бы, государственная казна вложилась – она получила деньги обратно – и все остались при своих… Так – да не так. Пансионат возводился для  того, чтобы в нём отдыхали люди. Приватизация лишает возможности отдыха людей, которые по роду своей деятельности нуждаются в таком отдыхе, в пользу людей, которые в состоянии этот свой отдых оплатить. В этом – суть! Приватизация  в сфере организации отдыха – это механизм исключения из  числа потенциальных клиентов (пациентов) малообеспеченных сограждан. 

Впрочем, в те времена мы и слова-то такого не знали – «приватизация» («прихватизация»).

В той первой своей части я прослужил совсем недолго. Вскоре её разделили на две, меня перевели в ту новообразованную половину, которая дислоцировалась уже непосредственно в районе стройки и занималась вплотную только «Русью». Потому о первых своих сослуживцах – совсем коротко.

Именно они, люди, кого я сейчас буду называть, именно под их руководством вбивался первый колышек «Руси», размечались трассы будущих стен, в её фундамент закладывался первый бетонный блок.

Командиром части у меня был подполковник Поздняков. Невысокий, плотный, он был переведёт в строительные войска из армейских частей уже под самую пенсию, и просто дослуживал свой срок. Спокойный, выдержанный, он как-то умел поддерживать в части порядок и при этом обходился без ругани, без каких-то  крутых мер…

От него я крепко усвоил одну истину. Правда, она не имела непосредственного отношения к повседневной службе.  

Как-то мы с ним должны были ехать в Москву на служебном УАЗике. Заехал он за мной рано-рано утром, я уселся, как положено, сзади…

Он и спрашивает: как, мол, лейтенант, позавтракал? Нет, отвечаю, утро, мол, рано ещё, аппетита нет… Он как-то весело хмыкнул, и говорит: запомни, лейтенант, истину: офицер должен обязательно плотно завтракать, во сколько бы он ни поднялся, потому что неизвестно, когда доведётся ему пообедать, и доведётся ли обедать в этот день вообще. Когда, говорит, ты усвоишь эту истину, тогда и станешь настоящим офицером. Уж не знаю, стал ли я настоящим офицером, тут не мне судить, но истину это я усвоил крепко и придерживаюсь её обязательно всегда. Завтрак для меня – самая главная трапеза суток.

Замполитом отряда у нас служил капитан Самарин Юрий Ильич. Он всегда выглядел подчёркнуто аккуратным, чистеньким, будто и не на стройке служил, а где-то в высоком штабе. Вообще внешний вид у Юрия Ильича был, как бы сказать, военного интеллигента. У меня с ним отношения сложились вполне рабочие и доброжелательные. Однако без особой теплоты. Он строго держал дистанцию, и не допускал сближения. Как-то всем своим видом подчёркивал: ты, Николай, парень хороший, однако пока ротное звено, а я – батальон. Большая разница! При этом всегда поддерживал меня, если я совершал некие ошибки. И в то же время не считал нужным от этих ошибок предостеречь.

Повторюсь: в стройбате всё абсолютно подчинено производству. Ленинская комната, партийно-политическая работа, досуг – всё это, конечно, соблюдалось, однако было вторично. Соответственно, и мне куда больше времени доводилось проводить на производстве, чем в Ленинской комнате (вопреки расхожему стереотипу образа замполита).

За всё время только один раз вышел у нас с Самариным конфликт из-за моей функциональной деятельности. Так случилось, что я в течение двух суток находился на «Руси», а мой солдат-художник, по фамилии Сатыкеев, оставшийся в части в Севводстрое, не выполнил порученное ему задание. Он попросту пробездельничал. Вот тут я и получил на орехи. Юрий Ильич человеком был подчёркнуто корректным, не кричал, не матерился, и верхом проявления недовольства у него служила фраза «Я разрешаю вам выполнить мою команду бегом!».

 Так вот, он поговорил со мной строго и внушительно, но без ругани и каких-то  неприемлемых выражений. Юрий Ильич разъяснил вещи, казалось бы, очевидные, но которые мне тогда были в новость. Например, что «куда солдата ни целуй, у него всюду задница». Что если солдат окажется без контроля – жди ЧП. Что если уж так складывается ситуация, что ты вынужден оставить солдата на самостоятельном участке работы, он должен знать, что его в любой момент могут проконтролировать, а если он задание не выполнит, неизбежно строгое наказание. Что поговорка «день да ночь – сутки прочь» для солдата имеет вполне конкретное значение, что это неизбежное  проявление его психологии…

И много чего ещё наговорил мне Юрий Ильич. Конечно, сегодня я помню только общие тезисы его выволочки, а не конкретные слова… Но запомнил их. Хотя, конечно, не могу сказать, что всегда руководствовался ими неукоснительно в дальнейшем.  

И ещё о Самарине. Не помню подробностей, но как-то произошёл такой случай. Юрий Ильич обратил внимание, что у меня неважное настроение. Он поинтересовался моим здоровьем. Я ответил, что проблем нет, но хандра какая-то… «У тебя когда последний выходной был?», – вдруг спросил он. Я не вспомнил, замялся, не смог ему ответить. Речь не шла о каком-то моём трудовом излишнем энтузиазме, просто работы в роте было много, офицеров не хватало, а выходного как такового в распорядке деятельности не предусматривалось.

Чтобы человек хорошо работал, он обязательно должен и отдыхать. Примерно такую мысль высказал мне Самарин и отпустил меня на двое суток – невиданная роскошь. Ещё и ротному попенял, что заездил меня совсем. Командир роты у меня тогда был человек умудрённый опытом, потому отнёсся к такому замечанию начальника с пониманием.

Командиром роты у меня был капитан Алексей Миков. На всю жизнь я сохранил о нём самые благожелательные воспоминания, самое глубокое уважение. Это был подлинный профессионал строительства. Вернее, конечно, я имею в виду, не самого строительства, а командования военно-строительной ротой.

Вообще следует подчеркнуть, что в самой структуре военно-строительных частей была заложена большая несправедливость – в данный момент я имею в виду роль и место офицера в этой структуре. И эта несправедливость  просто толкала офицеров (как строевых, так и производственников) на некие нарушения, подробнее о которых я расскажу ниже.

Итак, структура военно-строительной части состояла из двух звеньев, а точнее было бы сказать, уровней. А именно: рота­-батальон. Я уж не говорю, что само по себе определение «батальон» в переводе с французского означает «боевой», это ещё ладно, хотя применительно к стройбату выглядит нелепо. Главное – в другом. 

У каждого человека в работе, в службе обязательно должно иметь место нечто, стимулирующее его профессиональный рост, его стремление чего-то добиться большего. Есть, конечно, люди, которые изначально согласны на роль звена бесконечной ленты конвейера, выполнять одну и ту же функцию. Они идут в рабочие, и главным стимулом повышения мастерства служит перевыполнение плана с целью получения максимального заработка. Но такие не стремятся в военные училища!

Вот эти гармошки я ремонтировал

Так получилось, что с первой попытки я не смог поступить в училище, а потому год отработал на Житомирской фабрике музыкальных инструментов. Именно тогда я во всей полноте понял, что работа на промышленном предприятии, вернее, на его конвейерной составляющей – не для меня! При этом, лично у меня имелся свой участок работы, к тому же относительно творческий: в мои функции входило осуществлять косметический ремонт продукции.  Но я как представил себе, что изо дня в день придётся стоять на этом месте, у этого стола, и выполнять одни и те же действия!.. Нет, это невозможно!

В то же время каждый человек, который идёт в армию, рассчитывает на то, что сделает некую карьеру. Продвижение по служебной лестнице, получение очередных воинских званий – это непреложная составляющая службы. Человек, достигший максимально возможной ступени карьерной лестницы, выше которой он уже подняться не может, значительно снижает напряжение в исполнении своих обязанностей. Мы знаем, что офицеры в возрасте стараются найти где-нибудь в штабе местечко поспокойнее, где можно не перетруждаться и спокойно дожидаться пенсии. То есть, пока имеется перспектива,  офицер к ней стремится, когда она пропадает, накал трудолюбия заметно спадает. Такова натура человека.

Теперь – о стройбате. У строевого офицера перспектива роста в военно-строительных частях имелась мизерная. Выпускник  училища (или офицер-«двухгодичник») приходил в ВСО на должность заместителя командира роты. Поскольку в этой армейской структуре всегда имелся острый дефицит кадров, особенно на низовых ступеньках, то офицер быстро становился командиром роты (нередки случаи, что он сразу становился ротным – к этой теме я ещё вернусь). Соответственно, до получения капитанских погон нужно было отслужить пять-шесть лет, после чего офицер начинал задумываться  о том, как бы продвинуться по карьерной лестнице дальше. Выше имелось только две равнозначные по майорскому чину должности – заместитель командира части или начальник штаба. Ну а выше – комбат, подполковник. Это – потолок, выше расти некуда. Таким образом, перспективные офицеры по командирской линии по выпуску из училища, или в течение года, максимум двух, становились командирами рот, лет в 27-30 поднимались на одну ступенечку, а потом долго ждали, когда освободится должность комбата.

Теперь посчитаем. У нас в УИРе имелось примерно 25 стройбатов (точно не помню, но где-то так). В каждом из них – 4-6 рот; соответственно, ротных насчитывалось до 150 человек. Вопрос: когда естественным путём дойдёт очередь на получение должности комбата у офицера, у которого нет протекции?

Понятно, что самая большая практическая работа ложилась на плечи командира роты. Выполнение плана, дисциплина, организационная работа, порядок в расположении, весь личный состав со всем комплексом его проблем – всё ложилось на плечи ротного. И при этом – отсутствие реальной перспективы сделать карьеру… Нет, вполне закономерно офицеры категорически не желали служить в стройбатах.

Разумеется, случались и исключения. Имелись в недрах военно-строительной системы части, в которых всё складывалось иначе. В которых имелись реальные возможности для того, чтобы заработать денег, которые располагались в хороших местах, служба в которых приносила военным удовлетворение. Однако таких всё же насчитывалось ничтожно мало. В целом же это была каторга.

Дежурю по части. На грузовике обед привезли

И вот офицер, оказавшийся в некой тьмутаракани, без семьи, без жилья, да ещё без перспективы продвижения по службе… Не все выдерживали такое: кто-то начинал злоупотреблять спиртным, у многих начинались семейные проблемы, кто-то начинал заниматься какими-нибудь махинациями – например, отпускать подчинённых на отхожий промысел или торговать стройматериалами, которые в те времена пребывали в жутком дефиците… Всяко бывало, всего этого я насмотрелся.

А был и ещё один тип офицеров. К ним принадлежал и мой первый ротный капитан Алексей Миков. Я был ещё слишком молод, и не знал особенностей строительных войск, чтобы оценить во всей полноте своего командира. В роте он поддерживал должный порядок. Производственный план рота более или менее выполняла. Однако у руководства лично капитан Миков особым расположением не пользовался – в первую очередь имею в виду руководство не собственно батальона, а более высокого. Был он человеком не особо удобным для больших начальников, резал правду-матку, хотя и особо в амбиции не лез, права не качал… Он делал своё дело, хорошо зная его и умея выполнять. Он отдавал себе отчёт, что вряд ли уже сумеет подняться выше по служебной лестнице, потому особо и не переусердствовал. В то же время за долгие годы службы у него выработалось своё представление о том, как следует служить, в чём нужно выкладываться, а где можно и расслабиться.

 Сказать, что его наши подчинённые боялись, было бы неправильно. Но уважали крепко, дисциплину он поддерживал в роте строгую. Сказать, что эта дисциплина держалась на кулаке, было бы тоже сказать неправду, хотя и мог Алексей кому-то отвесить подзатыльник – но это уж если сильно кто-то его достанет. Он мгновенно оценивал, когда его пытались обмануть, на производстве чётко улавливал халтуру – опыта ему было не занимать… Однако за подчинённых заступался, в обиду своих не давал – а такое подчинённые всегда чувствуют…

И всё же делал он это как будто по инерции, не чувствовалось в нём какого-то стремления чего-то добиться. Просто выполнял свою работу. Добросовестно, но без души.

Очень короткое время у нас служил заместителем командира роты Сергей Деев. Мы с ним как-то мгновенно сдружились. Однако он был из «двухгодичников», и уволился в запас буквально той же осенью.

Старшиной роты у нас был прапорщик Николай Акимов. Высокий, атлетически сложённый, очень сильный, с огромными кулаками-кувалдами… Срочную службу он проходил в Кремлёвском полку, стоял в карауле на Посту №1, у Мавзолея Ленина. Рассказывал, насколько это непростое было дело – служить в этой части, сколько времени уходило на шагистику…

Вот он мог приложить руку к наведению порядка – приложить в прямом смысле этого слова. Нет, он не бил солдат в том смысле слова, который обычно в него вкладывают. Надо сказать, что у нас такой практики в части вообще не водилось. Это не значит, что все мы были белыми и пушистыми, что никто и никогда не допускал того, что называется «неуставными взаимоотношениями». Всякое бывало. И о некоторых случаях я ещё расскажу. Но я хочу сказать, и утверждаю это со всей ответственностью, что именно систематического  избиения, как формы воспитания, у нас не практиковалось. Бывало, что кто-то из наших военных строителей получал затрещину, подзатыльник, кого-то могли поторопить пинком под зад… Что было, то было. Тот же Коля Акимов мог взять за шиворот провинившегося, приподнять его и хорошенько встряхнуть… Как правило, этого оказывалось достаточно.

И причина тут проста. Ребята работали на стройке. Рабочий день длился часов по 10, а то и больше. Половина личного состава работала днём, половина – ночью… Тут им было не до самоволок или других безобразий. Тем более, что в самовольную отлучку особо идти было некуда. Когда выдавалась свободная минута – они тут же забивались куда-то в укромный уголок и засыпали.

К слову, насчёт самоволок. У меня в роте приключился такой курьёзный случай.

Как-то привезли военного строителя нашей роты, которого поймали на автобусной остановке. Паренёк был из какого-то глухого кишлака из Средней Азии (сегодня я подробнее не помню). По-русски он не говорил вообще – как, впрочем, и многие другие из его товарищей. Через переводчика мы попытались выяснить цель его попытки уехать, но тот молчал. Как и подобает, у меня имелись в роте «свои люди», которые меня клятвенно заверили, что никто данного парня не обижал и что он совсем не собирался сбегать из части. Я и решил, что речь идёт об обыкновенной самоволке. Ему, опять же, через переводчика, объяснили, что бегать нехорошо, да на том и успокоились. Кому доводилось беседовать через переводчика с дехканами Средней Азии, тот представляет, как это выглядит: абсолютно непроницаемое лицо, хлопанье узеньких глаз, и полная тишина в ответ.

Через какое-то время этого же бойца привезли уже из Тучково, где он пытался сесть в электричку, которая следовала в сторону  Москвы. Стало ясно, что у парня имеется какая-то навязчивая цель.

- Разберись, замполит, – поручил мне ротный, Алексей Миков. – Это твоя работа…

Старшина Акимов потихоньку ухмылялся: поглядим, мол, как справишься…

Я посадил в канцелярии нарушителя, переводчика, а также земляка-односельчанина нарушителя – для установления психологического контакта. И объяснил им, что из помещения никто из нас не выйдет до того, как я узнаю, почему солдат пытается бежать. Какое-то время трое солдат говорили между собой, я в разговор не вмешивался. Переводчик таким образом стал моим вынужденным союзником, принялся горячо убеждать сослуживцев «колоться»… Как бы то ни было, ситуация разрешилась скоро. Разгадка оказалась просто ошеломляюще курьёзной. Оказывается, тот военный строитель написал в свой кишлак, что служит под Москвой. И ему дедушка ответил, что он непременно должен увидеть «дедушку Ленина». Авторитет старших в Средней Азии – понятие буквальное.  И этот парнишка воспринял слова своего аксакала как прямое указание, и отправился в Мавзолей.

Смотрел я на того парня  и не мог надивиться тому, насколько в разных мирах мы живём. Вроде сидели в одной комнатёнке, за окном перед нами представал один и тот же пейзаж… А мир видели по-разному. Он был облачён в стройбатовскую шамоту (так мы называли строительную робу), с здоровенной прорехой сзади на штанах, сквозь которую проглядывали ягодицы и которую он просто не понимал, что следует зашить… И в таком виде он решил ехать в Москву в Мавзолей! Не понимал, что его остановит первый же патруль, что в таком виде он не сможет попасть даже на Красную площадь, куда его не пустят сотрудники милиции, да и Комитета… Да что это я глупости говорю: он ведь просто понятия не имел, как и куда ехать в Москве, он не понимал и не говорил по-русски… Но просто ехал, потому что дед велел!

Это как лемминги-самцы, которые раз в три (кажется) года вдруг все устремляются к океану и бросаются в океан, не имея шансов спастись. Зачем они это делают – и сами не знают, они о том не задумываются. Только леммингам велит куда-то идти инстинкт, а тому военному строителю – аксакал.

Как мог, я всё это разъяснил военному строителю (не про леммингов, понятно, а про патруль). Уж что он понял, я не знаю. Больше в мою бытность он не бегал. Ну а меня вскоре перевели в другую часть.

Но вернёмся к моим первым сослуживцам.  

И был у нас ещё командир взвода прапорщик Александр Комраков. Дело в том, что взводами в стройбатах командовали прапорщики, а потом на эти должности и вовсе стали назначать сержантов срочной службы. Комраков был человеком уже в возрасте, великолепно умел ладить с подчинёнными… Но это «ладить» у него заключалось только в том, чтобы они поменьше ему приносили проблем, но по части производства особой помощи командиру роты от него не было. У нас с Александром сложились прекрасные отношения, он много помогал мне в решении каких-то частных вопросов, однако добросовестным тружеником его назвать всё же было трудно.

Вот и весь командный состав роты. Два офицера и два прапорщика на 150 солдат срочной службы.

Среди офицеров других рот есть резон назвать старшего лейтенанта Евгения Лапина. Его можно было бы демонстрировать в качестве своеобразного символа несовершенства военно-строительной системы.

Как уже говорилось выше, офицеры ВСО перспективу роста имели более чем ограниченную. Это у офицеров командного звена. Что же касается политработников, тут дело выглядело ещё плачевнее. Замполит роты – замполит части. Всё – только две должности. Те же 120-150 замполитов рот – 25 должностей замполитов отрядов. Да, был какой-то «отсев», кто-то увольнялся, у кого-то случались какие-то проблемы… Но в целом получалось, что офицер, прослужив в должности замполита роты лет 12, получал наконец батальон – и это становилось для него потолком. Естественно, подобная система отнюдь не стимулировала добросовестную службу замполитов.

Вариантов у политработников ротного звена имелось  всего ничего. Можно было просто тянуть свою лямку до пенсии, не перетруждаясь, и ни на что не претендуя. Можно было изловчиться и перебраться в политотдел УИРа, что было невероятно трудно – политотдел по штату там насчитывал всего несколько должностей, а желавших туда попасть всегда имелось в избытке; соответственно, там оседали в основном «блатные».

Ну и имелся ещё один вариант: перейти на командную должность, что давало чуть большую перспективу роста, ну и к тому же позволяла свободнее манипулировать личным составом.

Так вот, Евгений Лапин замполитом роты служил уже много-много-премного лет. И страстно мечтал заполучить должность командира роты, стать капитаном – и уволиться. Не знаю, как у него сложилась дальнейшая судьба, но, кажется, так его мечта и не осуществилась. Я не знаю, каким офицером Евгений был в начале своей «карьеры», но во что он превратился, видеть было неприятно. За двадцать лет службы он получил только третью звёздочку на погоны – и никаких перспектив на будущее.

При этом Евгений сам по себе был очень хорошим человеком. При необходимости помогал каждому, брал на себя иной раз и неприятные поручения (об одном таком случае я ещё расскажу). Но в системе он себя исчерпал до дна, ему она обрыдла, его от необходимости выполнять свои обязанности просто тошнило!.. Я Евгения не оправдываю ни в коем случае, в конце концов, за то, куда садится зад, отвечает голова. Однако куда большая степень вины за такое положение дел лежала всё же на военно-строительной системе, а не на человеке.

Я был в добрых отношениях с замполитом первой роты (я служил во второй) Александром Горецким. В строительных войсках служило много «двухгодичников» или иначе «пиджаков». Молодёжь подобного социального института, скорее всего,  не помнит, а тем, кто постарше, просто напомню. В советские времена во многих вузах имелась т.н. военная кафедра. В случае, если юноша обучался в таком вузе, призывнику предоставлялась отсрочка, зато потом его призывали «под ружьё» на те же два года, только в качестве офицера. Так вот, Горецкий окончил строительный институт, был призван, затем подписал контракт и остался на постоянную службу. В общем-то, более далёкого от службы человека трудно себе представить. Но с другой стороны, он имел образование профессионального строителя, у него было чему поучиться. И к тому же он обладал замечательным качеством, которое я всегда хотел иметь, да только так и не научился оному: пропускать служебные неприятности мимо себя. Всегда улыбчивый, благожелательный… Конечно, и его можно было вывести из себя, и я бывал тому свидетелем. Но вообще – всегда улыбается, всегда невозмутим…

Ну, ещё несколько имён людей, стоявших у истоков «Руси».

Командир роты капитан Коденко, потом он стал начальником штаба отряда. Хороший грамотный командир, офицер, которого можно было ставить в пример. Мы с ним особо не контактировали, я наблюдал его только со стороны. Помню только, как у него родилась третья дочка, и он здорово выпил тогда. Его подкалывают, а он с пьяной решимостью такой хлопнул по столу и говорит: «Всё равно буду действовать до победного конца – пока парень не получится!».

Заместитель командира роты лейтенант Александр Портнов, тоже из «двухгодичников». Мы с ним были в дружеских отношениях,  но служили вместе недолго: меня перевели в другую часть, а вскоре и он уволился в запас – не остался служить. Проживал он тогда с семьёй в Волоколамске.

Прапорщик Сергей Фуртас. Мы с ним как-то быстро сдружились, но потом его куда-то перевели. Прапорщик Григорий Павленков. Он погиб в автокатастрофе – разбился на «круге», где от объездной трассы вокруг Рузы отходит улица к автостанции…

Перед глазами стоят ещё несколько лиц моих сослуживцев, но имён вспомнить, увы, не могу. А жаль.