ПОСЛЕДНИЙ ДЕНЬ ЖИЗНИ БОРИСА ГОДУНОВА

(Отрывок из романа “Кривоустовы”)

Но вернёмся в 13 апреля 1605 года.

Обед окончился. Царь Борис поднялся из-за стола. После всех положенных в таких случаях церемоний он вышел из палаты, в которой проходила трапеза.

В сопровождении нескольких приближённых он поднялся на смотровую площадку, с которой привык любоваться Москвой. Ни сам Борис Годунов, ни кто другой из последовавших за ним царедворцев, конечно же, не знали, что уже пробил час, и что идут последние мгновения его жизни.

Был тихий, ясный, солнечный, хотя и немного прохладный день – при такой погоде воздух особенно прозрачен. С высоты площадки открывался вид на город, в котором царь Борис провёл значительную часть своей жизни, в котором он являлся единовластным повелителем, в котором он волен был карать или миловать любого. Он много доброго сделал для любимого города.

Отсюда, со смотровой площадки Кремля, не видна главная его стройка – стена Белого города, которую народ так и не стал именовать Царской. А уж деревянную стену Скородома, которая опоясывала огромный город по вовсе уж обширному периметру, не разглядеть от Кремля и подавно. А сколько храмов построил он, сколько строений возвёл, в том числе и каменных…

Тогда, во времена, когда царь Борис в хорошую погоду поднимался на башню полюбоваться панорамой столицы, город выглядел совершенно иначе, не так, как мы его видим сегодня. Учтём ещё и что той завесы пыли и выхлопных газов, что висит над Москвой сейчас, ещё не образовалось, даже столбы дыма, кое-где сочившиеся из труб, не сливались в общую пелену смога, потому перспектива с Кремлёвского холма открывалась куда дальше, чем нынче. Опять же, вокруг не настроили ещё высоких зданий, так что ничто не загораживало вид сверху.

Сегодня для нас кажется привычным и даже вполне естественным, что  здания выходят фасадом на уже сложившиеся улицы. В описываемые времена строения и городьбу возводил всяк кто во что горазд, привязывая их в первую очередь к сторонам света, да к рельефу местности, к речушкам и ручьям, которых протекало по территории города превеликое множество. А вот улицы и проулки приноравливались к уже существующим строениям. Потому и запутаны они в исторической части города столь замысловато.

Пытался царь Борис хоть как-то упорядочить строительство, добиться того, чтобы разрасталась Москва вширь, придерживаясь если не общего плана, о котором в те времена, понятно, речи ещё не шло, то хотя бы оставляя проезжую часть улиц пошире, да поровнее.

Впрочем, новые городки-остроги, которые по царёву повелению появлялись по окраинам царства, уже кое-где возводились с соблюдением некоторых законов градостроительства. Орёл-городок на Каме, например, рождённый как столица торгово-промышленной империи Строгановых, – о том сохранились свидетельства в хрониках того времени.  Опять же, Ивангород, далёкая Астрахань, некоторые иные украинные остроги…

Что же касается Москвы, она развивалась стихийно, бессистемно.

Потому и видел царь Борис с высоты не город, как его представляем собою мы, а пространство, беспорядочно застроенное боярскими усадьбами, обнесёнными крепкими частоколами, слободами, огороженными общей городьбой, монастырями и церквами с маковками колоколен – золочёнными и ярко изукрашенными, а также огородами, садами, рощами… И всё это стиснуто стенами: кремлёвской, китайгородской, белогородской, скородомской, перед каждой из которых расчищено от строений пространство шириной на расстояние пущенной стрелы. Однако не умещался стольный град в этих стенах, выплеснулся он за них, протянулся длинными, причудливо изогнутыми языками вдоль уводящих к другим русским городам трактов, рассыпался отдельными островками деревень и монастырей… Не видать этого с кремлёвской вышки, да только знает царь Борис, как выглядит его земля, видит внутренним своим взором. Умница царевич Фёдор красно изобразил всё это на своих рисунках-картах!

На полдень от Кремля нескончаемо течёт красавица Москва, давшая имя столице царства, да и всему государству тоже. За ней на болотистом правом берегу видны необозримые Красные царские сады. Чуть правее видна Берсеневка – ягодник, где выращивается берсень-крыжовник, который иноземцы прозвали северным виноградом. Там высится храм Николы за Бересеневской решёткой, названный так по стрелецкой заставе, с давних пор установленной поблизости. К ним, к садам и ягодникам, и вообще в Замоскворечье, к улицам Якиманке, к Балчугу, к улице, протянувшейся к храму Параскевы Пятницы  поперёк реки протянулись наплавные мосты – понтоны по-иноземному.

Отсюда, с царёвой площадки, не видать за стенами Кремля и Китай-города впадающие в Москву-реку Яузу и Неглинную, да и выложенного камнем рва, протянувшегося вдоль крепостной стены со стороны Красной площади. На тех реках устроены запруды и стоят мельницы – много стольный град хлебушка съедает, ох как много. Не случайно же в провинции поговорка сложилась, что в Москве хлеба не молотят, а больше нашего едят!

Вон от Никольских ворот Кремля тянется улица, которая именуется сначала Никольской, потом, миновав проезжую башню в Китайгородской стене, переходит в Большую Лубянку, перетекает в Сретенку и затем покидает город под именем Владимирского тракта. Называется улица Никольской по монастырю Николы Старого и Большой Главы, что у Крестного Целования. Раньше улица начиналась непосредственно от кремлёвской башни, однако государь Иван III расчистил пространство перед крепостной стеной, и теперь улица начинается по ту сторону Красной площади, иначе именуемой Пожаром.

Царь Борис любуется золочённой главой Николы Старого, крестится на невидимый с его площадки особо почитаемый православным людом столицы Никольский крестец, находящийся в особой часовенке.  У того крестца в лампаде всегда горит святой огонь, доставляемый сюда из Святой земли, где он рождается божьей милостью ежегодно в Святую Пасху. От той негасимой лампады москвичи почитают за святой свой долг разносить огонь в свои дома к святым образам. Многие, особо набожные, делают это ежевечерне.

И потому считается, что у крестца того ни единый крещённый не может говорить неправду. Самых закоренелых татей, которые не боялись ни бога, ни нечистого, приводили к этому святому месту – и тут они признавались в своих злодеяниях, столь велика его святая сила. Но если уж у Никольского крестца обвиняемый божился в невиновности, и налагал на себя крестное знамение, с него тут же все вины слагали – здесь сказать неправду не мог никто.

Сюда же, к крестцу, приносили умерших или убиенных бродяг, у которых не имелось родных, а также закатованных до смерти преступников, чтобы собрать пожертвования на их погребение. Приносили в праздники и брошенных зазорнорождённых младенцев или малюток-сирот, которых забирали на воспитание семьи, обделённые счастьем иметь собственных детей.

Святое место – Никольский крестец! На всю Москву таких крестцов насчитывалось всего-то три!

А через улицу от него расположился греческий Афонский Введенский (Хиландаровский) монастырь. В 1603 году Борис пожаловал этой обители богатое подворье на вечный помин его души. Греческая церковь, от которой отпочковалась Русская Православная, всегда особо почиталась на Руси!

Чуть дальше по Никольской улице – ещё один мужской монастырь, Старый Спас, что на Песках, или иначе Заиконоспасский. Относящаяся к обители церковь далеко выдаётся на улицу, мешая движению по ней – эх, как бы сделать так, чтобы передвинуть её на несколько саженей вглубь территории монастыря!.. (Эту непростую инженерную операцию проведут в 1626 году).

А Заиконоспасским он именуется по причине, что располагается за рядами, где трудятся монахи-иконописцы. Там  создают богоугодные  творения великолепные мастера, в том числе лишь недавно прибывшие сюда от промышленников Строгановых Назарий Истомин сын Савин, да Прокопий Чирин, писавших святые лики по личному заказу царя Бориса. К богомазам царь Борис всегда благоволил. Сам не лишённый художественного вкуса, он покровительствовал живописцам, приветствовал новаторство в их творческом поиске, хотя, понятно, и вполне умеренное. Сени Грановитой палаты расписывались с учётом его пожеланий и рекомендаций. Соответственно, закономерно, что именно тогда в различных регионах России стали зарождаться и развиваться собственные иконописные школы – которые сегодня называются годуновскими, нижегородскими или строгановскими, например.

…Крестится Борис Годунов, глядя на замечательные святые строения по Никольской улице.

Левее видны Неглинные ворота под проезжей башней китайгородской стены. Башню именуют по-разному: тоже Неглинной или Неглинской, так как выводят непосредственно к дамбе и мосту через реку, Курятной, по расположенным близ неё Курятным торговым рядам, а то по старинке Львиной, так как близ неё покойный Иоанн Грозный держал для своих кровавых потех зверинец с хищными зверями, в частности, со львами…

Зацепившись за воспоминание о покойном государе, мысль Годунова потекла по другому руслу.

Жесток был царь Иоанн, очень жесток. Карал врагов – что истинных, что мнимых – нещадно, родами уничтожал боярство, палаческим топором обрубал целые ветви на раскидистом родословном древе рюриковичей. Понимал, что старинными законами и местничеством жить больше нельзя.  Возвышал новых людей в пику родовитой знати, старался добиться того, чтобы каждый человек служил Отечеству и государю по совести, спесь боярскую старался смирить… Благое, казалось бы, дело. Ан оно вон как вышло – не слишком-то благом для Отчизны обернулось. Верные родовитые бояре, те же князья Воротынский или Серебряный, попали на плаху. Зато возвышенные из грязи безродные опричники быстро выродились в татей-разбойников, которые царёвым словом прикрывали свои злодеяния, а как в 1572 году подступила беда к Москве в лице крымского хана Девлет-Гирея во главе 120-тысячного войска, так и разбежались они, опричники, сказавшись «в нетях».

Оно, конечно, опричник опричнику – рознь, оправдывал своё прошлое Годунов. Кто разбойничал, а кто интересы государя всемерно блюл! На что жестоким и не знавшим жалости зарекомендовал себя тестюшка Григорий Лукьянович, прозванный Малютой, а только ведь не случайно же господь сподобил ему в битве пасть, как витязю, смыв кровью со своей души многочисленные грехи, совершённые во исполнение повеления государя и во благо царства!

Да и сам Годунов… Борис уже не видел красоты родного города, для укрепления и украшения которого он потратил столько сил и средств. Теперь он глядел вглубь себя, оценивал, сколько грехов на нём лично, сравнивая, чего на душе больше – грехов или богоугодных дел…

Он ведь тоже начал путь к престолу с опричного служения государю. Быть может, лично он меньше иных замаран невинной кровью, потоки которой лились в то грозное царствование. Однако в глазах господа имеет ли значение количество душ, загубленных данным грешником, или же тут имеет принципиальное значение сам факт вины, а не её количество?

Мы не знаем, отдавал ли Борис Годунов приказ об убийстве царевича Димитрия. Мы не знаем, в самом ли деле он приказал поджечь Москву, как некогда приказал поступить Нерон с Римом. Мы не знаем о его роли в провокации, в результате которой погиб Никита Романов – отец Фёдора и дед будущего царя Михаила. Мы не знаем, с его ли ведома отравлен королевич Иоганн Датский… Много не доказанных злодеяний приписывали  Годунову современники.

Однако и тех, которые он несомненно совершил, более чем достаточно для… А для чего, собственно?

Кто может бросить в Годунова камень за то, что не стремился он к благу для своей страны, для своих подданных? Кто может упрекнуть его, что не предпринимал он шагов для предотвращения бед, обрушившихся на Россию? Никто. Только так уж получалось, что усилия его приносили больше плевел, чем доброго зерна – хотя и происходил Годунов из рода Зерновых! Старался ведь он действовать во благо, а на деле всё получалось во зло! И вот в этом и состоит его главная вина перед Отчизной.

Именно так: вина, а не беда! Государь, правитель, вождь всегда повинен в том, что  порученное ему в попечение государство слабеет, что оно распадается, что оно становится жертвой нашествия чуждых народов. Беда – для подданных, а вина – на вожде! Так было, так есть, так будет вовек! Никакими молитвами не замолить государю свой грех перед вручённым ему в догляд государством, никакими пожертвованиями на благие дела не искупить его.

Особенно если эти пожертвования идут из государевой казны, из средств, не заработанных лично праведными делами.

Борис Годунов показал себя человеком богобоязненным, искренним в своей вере. Потому он не мог этого не понимать. И знал, что за наползающую на страну Смуту ему отвечать на Страшном суде!

Эта истина вдруг во всём своём ужасе открылась перед внутренним взором Годунова. Он словно вдруг увидел перед собой колеблющиеся чаши весов. На одной оказались стена Белого города, Скородом, отстроенный Смоленск, рождённый его волей Царёв-Борисов, другие многочисленные города, возводимые им по южной границе царства, присоединённые в период его правления новые земли, ослабление репрессивной политики внутри государства, расширение контактов с иноземными государствами, оживление российской культуры… А на другой – смерти, кровь, обезлюдевшие города и сёла, могилы, могилы, могилы…

Что перевесит? Найдётся ли тот платок со слезами искреннего раскаяния, который бросит ангел-хранитель на весы, могущий, как гласит предание, перевесить допущенные в жизни прегрешения?

Словно в ответ на этот вопрос, увиделось Годунову, что вместо белоснежного, влажного от слёз платка, падающего на чашу с благими делами, вдруг откуда-то возникает, разбухает и низвергается на тёмную чашу тех весов мутный поток, имя которому – Смута.

Сомнений больше не оставалось! Все добрые дела, совершённые им, оказались смытыми этим мутным потоком. И не будет ему спасения по той причине, что он этот поток попустил, не предотвратил, не запрудил!

Весна – благодатная пора. Стаивающий после долгой зимы снег живительными потоками насыщает пашни, пропитывает почву садов, наполняет пруды, ставки, балки и другие водохранилища… Но горе хозяину, если снег сходит слишком быстро, если привыкшие к определённому объёму стока русла не справляются с излишне бурно образующейся влагой. Тогда прорываются плотины, тогда сносятся дома, тогда оказываются затопленными угодья селянина… Повинен ли в том простой крестьянин, ремесленник? Нет, конечно. А вот с владельца плотины – спрос особый. Значит, не предусмотрел он силы могущего образоваться паводка, не укрепил запруду должным образом. За что ему и ответ держать.