Анонс для журнала «Клио»

В материале представлен исторический, а также социально-политический анализ причин, обуславливающих нахождение в России и Петербурге многочисленных выходцев из Средней Азии. Актуальность темы подтверждается планами Запада внести в российское общество межэтнический раскол. Ценность материала состоит не только в базовом востоковедческом образовании автора, но и его длительном проживании (службе) в этом регионе. И ещё – важная деталь – участии в межнациональном урегулировании в Таджикистане на завершающем этапе гражданской войны в этой стране в 1992-93 гг. Не только публицистически существенно, что за результат этой работы он, конфликтолог с международным опытом, удостоен воинского звания «полковник».

Предыдущий, афганский опыт автора подводит его к мысли о трудно просчитываемых планах талибов. Они явно стремятся распространить своё влияние на весь регион. С учётом авторских обоснований такая перспектива представляется тем убедительней, чем активнее ведут себя геополитические противники России. Предлагаемые автором рекомендации подтверждают его авторитет как эксперта Госдумы. Но и выводы регионального значения могут быть полезными, прежде всего, для миграционных служб.

этнофактор/Средняя Азия/миграция/соцстатистика/талибы/

Борис Подопригора, востоковед,

член Экспертно-аналитического совета

при Комитете по делам СНГ, евразийской

интеграции и соотечественников ГД ФС РФ

(Материал опубликован в газете “Фонтанка”)

Среднеазиатские реалии в российской проекции

(аналитический очерк)

Ни один серьёзный редактор не приемлет многотемья в одной статье. Но что делать, если на одном ракурсе не сосредоточиться? Начнём с первой очевидности.

Страну ждёт прокси-война (руками других), точнее – война гибридная. Против нас её уже ведёт Запад с украинского плацдарма. Военно-политической и экономической стороной дела не ограничимся ни мы, ни они. Помимо прочего, следует ожидать попыток дестабилизировать нас изнутри. О стимулировании внутренней оппозиции, а заодно наших эмигрантов, в том числе, через введения «паспортов хороших русских» скажем в другой раз.

Но этнический фактор лежит на поверхности. С исламским ренессансом в Поволжье, да и на Кавказе у наших «непримиримых партнёров» вряд ли что получится. Порукой тому зримо ощутимый итог чеченских войн с превращением Грозного в «Дубаи». А ещё – в меру благополучная, по российским меркам, мусульманская глубинка с мечетями, иногда с медресе и магазинами (лавками) религиозной литературы. Найти недовольных там смогут, но поднять массы против власти, тем более против русских – вряд ли. Хотя будут стараться. Ситуация с немусульманскими меньшинствами – общероссийская: проблемы есть, но они не острее, чем в остальной России. Правда, выбор бурятов (?) в качестве символа «русских орков» наводит на мысль об отдельной антивластной обработке этого, кстати, по-буддистски мирного народа.

Но главное, всё же, в другом: притягательность «освящённой Аллахом справедливости» на контрасте с «бездуховным христианским рационализмом» – недооценивать не стоит. Тут мы подходим к Средней Азии – со страноведческим экскурсом, человеческим пониманием и без оправдания их и себя.

Вторую очевидность подтверждает какая ни есть статистика, точнее её приблизительность. В России могут находиться до 10 миллионов легальных и нелегальных мигрантов. Эта статистика, безотносительно коррупционных умыслов, размыта во всех странах, которых эта тема коснулась: никому не удаётся свести в одну «таблицу» прибывающих (не обязательно со своей родины), выезжающих (с теми же допущениями), «законных» гастарбайтеров и членов их семей, «задержавшихся» после оформленной («прибыл-убыл») побывки. А как считать, если отец семейства получил российское гражданство и даже зарегистрировался где-нибудь в Башкирии, а регулярно его навещающие в Петербурге или даже живущие с ним жена и дети – нет? А если такие же по месту нынешнего пребывания его соседи по кишлаку-махалля – те вообще граждане Белоруссии или даже Китая? И так – на каждом шагу. Не упрощает ситуацию столь же интернационально забюрократизированная система подсчётов. Это когда миграционные и иные службы ссылаются на диаспоры. И все вместе – на «свои каналы»: вокзалы, аэропорты, а также «национальные источники». При том, что последние, включая дипкорпус, ориентируются не на «отвлечённую» статистику, а интересы своих государств. А ещё – кланов, «уважаемых» родственников и не менее влиятельных (порой нежадных) работодателей в самой России.

Но главное – в другом: сама система подсчётов нередко сталкивает формальную «цифирь» с реальной. Это когда под дату очередного отчёта попадает та часть трудовых мигрантов, которая сменяет возвращающихся домой. Причём сменяемые задержались ещё с прошлого года. Иными словами, происходит документальное удвоение-утроение числа гастарбайтеров, а через условные месяц-два их количество «вдруг-таки» снижается – едва ли не на сто тысяч. И всё – при неизменном числе официальных, полуофициальных и прочих, сколько-нибудь поддающихся учёту, рабочих мест.

Если за точку отсчёта принимать именно рабочие места, то в России одновременно могут пребывать (точнее не скажешь) не менее 6 миллионов уроженцев Средней Азии. В том числе, в Петербурге – многим более 300 тысяч узбеков, за 70 тысяч таджиков, как минимум, 30 тысяч киргизов. (Прочих «иногородних» мы здесь не учитываем.) Все цифры приведены без учёта ковидных, сезонных и прочих колебаний, повторю, характерных не только для Петербурга, России и их уже упомянутых миграционных служб. «Официальную» статистику ещё больше запутывают периодические «неофициальные» вбросы, «подслушанные», например, на Сенном рынке. Последний из них – о значительном приросте граждан Таджикистана, прибывших этой весной как с родины, так и из других регионов России. Может, это как раз то самое «формальное удвоение». Но есть повод разобрать всю цепочку.

Многое из того, что нам известно о гастарбайтерах, находится на стыке собственного невежества, среднеазиатской голословности и периодически обостряющихся фобий, порождаемых слухами (поэтому обойдёмся без примеров). Реальность такова, что после 1991 года о Средней Азии мы знаем не больше, чем о двоюродных братьях-сёстрах: либо – ничего, либо неправду.

Третья очевидность предстаёт тому, кто со Средней Азией знаком профессионально – со времён, когда в ней жил. Наши присоветские соседи, вообще говоря, не отдалились. Наоборот – на наших улицах их стало больше, чем при Союзе. Общая проблема состоит в том, что суверенизация Средней Азии не привела к образованию там самодостаточных государств, прежде всего, их социальных институтов. Исключений здесь, пожалуй, нет. Даже репутация Казахстана как самого благополучного государства в регионе не спасла эту страну от январских событий. Их повторение не исключено ни в нём самом, ни у соседей. Это относится и к Узбекистану, несмотря на заявленное им улучшение ситуации с трудоустройством. Впрочем, это подтверждается в основном открыточными видами ташкентских строек.

Поэтому разведём политическую географию и социальную политику. Тем более, что Ташкент – это витрина среднеазиатского благополучия с советских и даже более ранних времён. А трудоустройство – понятие столь же краеугольное, что и доступ к воде и пастбищам. Оптимистические же реляции часто сродни обещаниям и надеждам. Это особо ощущаешь, когда частник везёт тебя за 100 километров. За 50 рублей и ностальгические воспоминания о Союзе.

Острейший дефицит рабочих мест при полуразрушенной системе образования особенно на селе, архаичная или депрессивная хозяйственная модель на фоне безудержного роста населения (общий для Средней Азии прирост – более 1 млн человек в год) подводит многих из 76 миллионов жителей региона к выбору одного из трёх вариантов своей судьбы. Во-первых, трудовая эмиграция в Россию – из-за предпочтительных возможностей трудоустроиться, сохраняющейся исторической общности и не забытого русского языка. Общий принцип: один гастарбайтер кормит до 10 родственников-односельчан. Это – общегражданский мэйнстрим. Впрочем, расширяется поток мигрантов в Китай, Турцию, некоторые арабские страны, например, Эмираты.

Поясним: голода в том виде, в котором регулярно с ним встречается соседний Афганистан, в Средней Азии нет: залогом тому внутриобщинная система соцподдержки при непритязательности и трезвом образе жизни большинства. Но незабытый советский стандарт предполагает, как минимум, еженедельный семейный плов или шурпу, реже шашлык. На всё это нужно накопить. Правда, дешёвый бензин (особенно в Киргизии) позволяет арендовать чаще минифургоны – для доставки грузов. Много, как мы уже вспомнили, частных такси. Только вряд ли это упрощает жизнь 18-милионной многонациональной Ферганской долины. С её 40-процентной безработицей и репутацией одного из «агрегаторов» исламизма.

Отсюда – второй путь: приспособление к местным условиям. Они обусловлены традиционно «полунатуральным» хозяйством: выпас скота, локальные стройки, перевозки, базары. Неформальная кланово-общинная регламентация распространяется и на общественную жизнь, приближает наиболее «достопочтенных», грамотных и активных земляков к административным лифтам. Активные, но «неудачливые» нередко соблазняются контрабандой и наркотрафиком, часто одно перетекает в другое. Соблазняются чаще с оглядкой, чтобы не попасть под суд и не «спалить» родственников. Но некоторые становятся «профессионалами» – иногда «международного класса».

Клановые, в том числе этносоциальные расколы, характерны для всех среднеазиатских стран. Они дополняются разделением на предпочтительно образованных горожан и «кишлачников». Кстати, подобный раскол привёл к январским событиям в Казахстане: мамбеты («деревенщина», они же рабочие «на подхвате» и иные обитатели пригородных гетто), плюс оралманы («архаичные» переселенцы из других стран-регионов) выступили против «несправедливо преуспевающих горожан». Похожие расклады характерны для всего региона.

То, что «в-третьих», представляет собой симбиоз погружения (скорее «заглубления») в религию и всё того же наркотрафика. Его оправдывает потребность «веруя выжить» при внешней «востребованности» и близости (Афганистан!) «исходного продукта». Исламская и обыденная мораль наркобизнесу не препятствуют: «Что делать, если опий, видит Аллах, в сотни раз дороже шафрана? А другого нет».

Рост числа верующих, в том числе, «народных» проповедников-дервишей, подтверждает общерегиональный «запрос» на священнослужителей. Их число ежегодно увеличивается на 3-5 тысяч выпускников медресе, наполовину – из турецких и арабских. Многие ли из них «умеренные» и законопослушные?

Существеннее другое: победа талибов в Афганистане подвела значительную часть среднеазиатских единоверцев ещё к одному расколу, возможно, самому актуальному для нас: пожилые традиционалисты (часто ещё с советским опытом) и, так сказать, молодые «энтузиасты». Если до августа 2021 года большинство мусульман видели в талибах «единоверную», но несколько экзотическую и национально-замкнутую среду (пуштуны), то сегодня их воспринимают как «законодателей исламской моды», взявших под контроль целую страну. Более того, «победивших Англию, шурави и Америку». Потому что «Аллах Акбар!» Талибы понятнее значительной части среднеазиатов и духовно ближе любых чужестранных работодателей.

Для нас важнее идейно-организационные новации талибов. С конца прошлого года ими взят курс на активную интернационализацию движения за счёт единоверцев во всей Средней Азии, а также китайского Синьцзяна. В поле их зрения не только «свои» сунниты, но и афганские шииты-хазарейцы. Ещё год назад это было немыслимо. На очереди – шииты-исмаилиты Бадахшана, включая таджикских.

Мы подходим к главному: исламистская экспансия, прежде всего, в Узбекистан и Таджикистан может стать заявкой талибов на их международное признание. Как силы, претендующей на геополитическую роль, пусть ситуативную и соподчинённую. Тем более, что успехов в строительстве «нового Афганистана» у них нет. Но есть заинтересованность, прежде всего, дальних игроков в том, чтобы «взорвать» мусульманское подбрюшие Евразии. Задача, прямо скажем, выполнимая. Тем более, что предпосылок к коллективному отпору со стороны самих среднеазиатов пока не видно.

Теперь о местном для них фоне. Историко-географическая невозможность привычных территориальных разграничений в прежние времена нивелировалась общегосударственным единством. Но сегодня приходится разделять, как минимум, таджикские, узбекские и киргизские владения. А как разделить гору, если отара в зависимости от сезона и расположения «нужных» пастбищ «циркулирует» вокруг неё по спирали? А источник водоснабжения – один на всех!

Столетиями никого не беспокоил доступ в национальные эксклавы, которые, в свою очередь, редко мононациональны. Чьи они сегодня, если «пришлое большинство» вытеснило «титульное меньшинство» или наоборот? Жива и память о гражданской (межклановой) войне в Таджикистане (1992-93), межэтических и гражданских столкновениях в киргизских Оше и Узгене (1990), узбекском Андижане (2005): в сумме они «стоили» до двух сотен тысяч жертв со всех сторон.

Поэтому межгосударственные различия дополняются куда более острыми внутринациональными. Таджикский Худжанд – скорее узбекский. А узбекский Самарканд – во многом наоборот. Помогут ли тут карты, заметьте, с 1893-го до 1989 года? Сегодня подобные вопросы встают ребром, стимулируя отъезд наиболее обозлённых, «проигравших» на своей «исконной» земле.

Мы о нередких приграничных столкновениях по «киргизской» дороге в «таджикский» Ворух. И не только там. На границах стран Средней Азии происходит более 10 столкновений в год. Многое ли объяснят подробности, которые каждая из сторон трактует по-своему? Относительно новой локальной горячей точкой становится памирский Бадахшан. Он отличается от остального Таджикистана не только этнически, но и устоявшимися связями с «единокровными» афганскими наркодельцами. А заодно, кстати, особой надеждой на «бобо Нигулая»: Николаем, судя по всему, звали особо запомнившегося памирцам русского освободителя от «зловредных китайцев» и прочих притеснителей начала 1890-х годов.

Парадокс состоит в том, что тогдашнее освобождение может аукнуться нам сегодня. По сумме историко-политических обстоятельств. Тех, которые обострил 1991 год. И может обратить против нас материально и политически стимулируемая исламистская неприкаянность. Стимулируемая, прежде всего, издалека. С приглашением в путь, проторённый не только гастарбайтерами и наркоэкспортёрами, но и религиозными экстремистами. Нужны ли примеры?

Не будем ими пугать. Да, жизненная потребность большинства мигрантов в своей «мирной» репутации останавливает большинство радикалов. Порукой тому внутриобщинная «гигиена», ибо вне «здешней» общины ни один мигрант себя не видит. Другое дело, что исключение может найтись на любое правило.

*       *       *

«Великий отечественный» вопрос: что делать? предполагает, как минимум, четыре конспективных ответа. Не петербургского масштаба.

Первый: социальная динамика внутри страны требует прояснения, насколько и где нам нужны гастарбайтеры? Не влияют ли они на перспективы собственного трудоспособного населения, привыкающего к разнице заработных плат своим и приезжим? Эти и производные от них различия касаются приоритета социальной политики государства над экономикой – часто местной, если не местечковой.

Второй: принципиальная задача состоит в перенацеливании миграционных потоков на восточные просторы Отечества. Их замкнутость – в качестве по-разному легальной рабочей силы – столичными стройками, рынками, а часто и «забаррикадированными» со всех сторон угодьями нуворишей не соответствует национальным интересам России. Своих «дальневосточных автономий-эмиратов» они не создадут, но для «задержавшегося» там русского населения будут привычнее хотя бы по остаточной исторической памяти, а главнее – «безопаснее» для этнически, социально и политически «не простых» мегаполисов страны.

Третий: следующей по значению задачей видится «советская» интернационализация образовательной практики. По минимуму, это относится к профподготовке уже прибывших мигрантов, в массе малообразованных. В последние годы проявился и такой феномен, как «письменная неграмотность» таджикских гастарбайтеров, сколько-нибудь понятных мне по языку. Но куда перспективнее широкоохватная подготовка среднеазиатской молодёжи на её родине. По всесторонне – с участием тамошних и здешних общин – признанному контракту. И не менее тщательно оговорённых последствиях за его нарушение. Ныне действующая сеть филиалов наших вузов и прочих «славянских университетов» помогает, в лучшем случае, тысячам. Да и то – с поправкой на местные реалии. А к нам едут миллионы.

Четвёртый: не разобравшись кого, сколько, где и почему мы привечаем в конкретном регионе, бессмысленно строить работу в миграционной сфере, тем более – по пресечению любых по УК правонарушений. Кого убедит аналитика по доминирующим настроениям, межэтническим и прочим «проявлениям» – тому же криминалу, если не уверен в общих цифрах-пропорциях, повторю, прежде всего, региональных?

Специалисты миграционной службы считают перспективной помощь со стороны соответствующих среднеазиатских органов, а также тамошних общин. Особенно в пресечении преступности, прежде всего, со стороны молодых и неженатых. Здешние же правоохранители не за всеми могут успеть. Особенно когда петербуржец не может послать по почте лекарство душанбинскому профессору, а тамошний отправитель тем же путём направляет наркоту здешнему получателю, выдавая её за такие же лекарства. Может, всё дело в почте?

*       *       *

Любая степень дискуссионности темы не «отменяет» её насущности в складывающихся политических условиях. Позиция органов власти по каждому ответу должна быть, как минимум, сформулирована. Но если она станет пунктом плана, то важно, чтобы хватило воли и средств его воплотить в жизнь. Впрочем, что является альтернативой этому?