9 августа 1602 года

…Вечером стало известно, что на следующий день корабль, на котором плывёт принц Иоганн, подойдёт к Иван-городу. Руководители царёвой делегации проверили готовность к прибытию именного гостя.

Для встречи принца Иоанна в Иван-город прибыли царёв ближний боярин Михаил Глебович Салтыков и дьяк Посольского приказа Афанасий Иванович Власьев; причём, старшим назначили именно Власьева, хоть и уступал по родовитости Салтыкову. Даже не уступал – тут просто никакого сопоставления возникнуть не могло. Салтыков, впрочем, оказался достаточно умён, и за дело болел, так что по вопросу старшинства у них конфликтов не возникало.

Когда они производили осмотр помещений, их сопровождал Сашка Кривоустов. Для него всё казалось внове – он впервые принимал участие в подготовке  к столь значимому событию.

Для приёма заморского принца приготовили лучшие дома города-крепости – усадьбы царёва посадника, местного воеводы, именитых купцов… Чтобы не ударить лицом в грязь, для убранства палат абсолютно всё привезли из Москвы – кухонную посуду и столовые приборы, перины и простыни, яства и напитки… В конюшнях стояли отборные породистые лошади, под навесами – кареты для самого принца и его свиты, колымаги для перевозки багажа…

Власьев и Салтыков остались увиденным довольны. Нет, не так, подметил Сашка, их, конечно, грызла тревога. Только большего сделать они уже не могли. Теперь оставалось лишь ждать – понравятся убранство и приём принцу или нет. Договорились о встрече утром, и разошлись по своим покоям.

Когда Салтыков ушёл, Власьев быстро надиктовал Александру письмо для государя. В нём Афанасий Иванович докладывал, что все приготовления завершены. И выражал надежду на успех миссии.

Когда письмо было запечатано и отправлено с гонцом,  Власьев остался сидеть, задумчиво уставившись на ярко горевшую свечу. Было тихо, даже свеча, словно понимая важность происходившего, потрескивала совсем негромко. Откуда-то сквозь дверь доносились приглушённые голоса, да где-то в углу шебуршилась-попискивала мышь. Мерно позвякивали костяшки чёток, которые перебирал в руках дьяк.

Сашка молчал, стараясь не шевелиться и не привлекать к себе внимание.

Он глубоко уважал своего начальника. Афанасий Иванович зарекомендовал себя человеком умным, начитанным, грамотным… Знал несколько иностранных языков, в том числе латынь, что вызывало у Александра особое почтение. Власьев объехал пол-Европы, выполняя различные поручения царей – Фёдора Иоанновича, а теперь вот Бориса Фёдоровича.

И сейчас он сидел, усталый, глубоко ушедший в себя, думая свою одному ему ведомую думу. О чём он размышлял в тот момент, когда преклонявшийся перед ним Сашка боялся неосторожным движением потревожить покой этого выдающегося человека?

Не мог не думать дьяк Власьев о том, сколь неустойчива его судьба, сколь зависим он от прихоти единственного человека.

Афанасия Ивановича можно смело назвать одним из образованнейших людей царского двора того времени. Он не принадлежал к родовитой знати, всего на своём жизненном пути достиг своим умом и своей верностью престолу. Власьев не был богат. А потому в полной мере зависел от милости царя, принадлежа к классу служилого дворянства – основной опоре любой монархии.

Сколько людей на его глазах возвышались, а потом низвергались – в лучшем случае, в опалу, ну а в худшем… Борис Годунов по мере возможности соблюдал данный при короновании обет не проливать крови. Только легче от этого попавшим в немилость подданным не было – их морили голодом, топили, вешали…

Власьев поездил, повидал Европу, навидался нравов, которые царят при других дворах. Всюду милость монархов оказывалась вещью ненадёжной, всюду правили бал интриги, во всех странах падал топор на шеи ставших неугодными вельмож.

И всё же уровень деспотизма, царившего при дворе московских царей, превосходил все остальные. Ни в одной из стран, которые довелось посетить Афанасию Ивановичу, не чувствовал себя человек столь бесправным перед лицом государя. Это проявлялось даже в самой форме обращения подданного к своему сюзерену: нигде больше придворный не именовал себя холопом и рабом царским.

Понятно, что при султанских дворах – в Османском государстве, или в Персидском – было не слаще, а то и куда хуже. Скажем, каждый новый правитель в турецком ныне Царьграде начинал с того, что уничтожал своих родных или сводных братьев, чтобы обезопасить себя от заговора. А в далёком восточном китайском царстве, сказывали, бесправие перед правителем ещё большее.

Но Власьев ориентировался всё же на Европу. Уровень защищённости дворянина в христианских (пусть католических или протестантских) странах перед прихотью короля или герцога был выше.

Но зато там было иное. Религиозные войны, церковные распри раздирали государства. В далёкой Франции за одну Варфоломеевскую ночь католики вырезали людей больше, чем жестокий царь Иоанн Васильевич, которого народ окрестил Грозным, изничтожил за полвека своего правления, включая и кровавую опричнину. Королева Елизавета Английская за время своего долгого правления отправила на казнь 89 тысяч человек, в абсолютном большинстве именно потому, что они не разделяли её взглядов на вопросы религии. По всей Европе полыхали костры, на которых горели инакомыслящие – когда по одному, а когда по несколько сотен одновременно.

И тут уже сравнение складывалось в пользу Московии. Да, в стране были казнены несколько ересиархов… Но европейского размаха преследования противников господствующей религии в России не было и нет. С другой стороны, в России практически все исповедуют православие, потому представители других вер никакой угрозы ни для кого не представляют. А обряд свадебного венчания и вовсе предполагает принятие православия, так что в гонениях на представителей других вер просто нет необходимости. Пусть себе живут как хотят, лишь бы налоги платили, да законы государевы не нарушали…

Вот и получается, что в России сложились условия жизни, совершенно особенные относительно западных соседей. И это обеспечивало ей относительную изолированность от остальной Европы.

Такое не могло продолжаться вечно. Контакты с другими государствами мало-помалу налаживались, активизировались, как бы этому ни противились поборники старины. Ширилась торговля, потихоньку происходило проникновение в царство научных и философских воззрений современных учёных, на полках передовых людей всё больше стало появляться отпечатанных в современных типографиях светских книг… Русские стали всё больше общаться с иноземцами – сами выезжая за рубежи царства, или с теми, кто сюда сам приезжал, торговать ли, служить ли… Даже брить бороды начали некоторые бояре – дело ранее и вовсе уж неслыханное!

Сам же царь Борис совершил вовсе уж небывалое, невиданное – решил породниться с каким-либо из монарших домов Европы. До сих пор московские цари состояли в родстве из иноземных только с великокняжеской династией Гедиминовичей, и уже через них – с другими монархами. Да, эрудированный Власьев не мог не знать, что в старину Рюриковичи роднились с правителями Франции, Англии, Чехии, Норвегии, Византии, Грузии… Правда, в те времена ещё не произошло церковного раскола, христианство не разделилось ещё на несколько ветвей. Давно ушли в прошлое те времена. Нашествие басурман с Востока оторвало Россию от Запада. И вот теперь приходится восстанавливать некогда разорванные связи.

А боярство и высшее духовенство сопротивляются. Им новые веяния ни к чему. Для них именно эта изолированность обеспечивала, гарантировала привычное спокойное неспешное бытиё. Не так много единомышленников у царя Бориса. Сам же он, коснись чего, легко отрекается от своих соратников. Трудно верить ему, трудно.

Ну а случись что с царём, что дальше-то? Царевич Фёдор, слов нет, умён, образован, на языках европейских говорит, как на родном. Только мягок он, в возраст ещё не вышел. Будет у него ещё лет десять, чтобы власть у отца в полной мере перенять? Дай-то бог!..

В этих условиях царю Борису крайне необходим верный союзник в Европе. Ну а какая союзническая связь крепче династического брака? Вот и ищет, рассылает во все концы своих послов с целью отыскать достойного зятя.

Так и получилось с принцем Иоанном (Иоганном, как его называют на родине). Авантюра с герцогом без герцогства Густавом не удалась. И слава богу, что не удалась, признавал Власьев, хотя в своё время сам принимал участие в реализации этой авантюры, – не тот это оказался правитель, что нужен в союзники царству.

Ни с Речью Посполитой, ни со Швецией союза не будет, это понятно. А на Балтике нужен надёжный партнёр.

Вот тут-то  и наметился контакт с Данией. Это казался очень выгодный союз. Обоюдовыгодный!

Совсем недавно завершилась война между Датско-норвежским союзным государством и Швецией. В целом война окончилась «вничью», соответственно, обе стороны считали себя обделёнными. Впрочем, Кристиан IV – король единого датско-норвежского государства – не помышлял о войне новой. А если и помышлял, то понимал, что одному ему со столь могучим воинственным соседом, как Швеция, тягаться не с руки. Так что союз с Московским царством ему представлялся выгодным.

В этих условиях предложение породниться, поступившее от Бориса Годунова, при датском дворе встретили благосклонно. Поначалу на роль царского зятя рассматривалась кандидатура принца Ульрика, второго по старшинству брата. Однако затем вместо него женихом объявили самого младшего из семерых детей, третьего  брата, Иоганна. Трудно сказать, почему так случилось, но можно предположить следующий ход рассуждений.  У Ульрика имелись теоретические шансы занять датско-норвежский престол, на котором сидел его старший брат Кристиан – мало ли что с ним могло случиться. А у Иоганна шансов стать королём не виделось практически никаких. Потому, быть может, он и согласился отправиться в далёкую дикую Московию. Впрочем, можно предположить и иное: его особо никто и не спрашивал – король с ригстагом приговорили, да и дело с концом.

Следует подчеркнуть ещё вот что. Как уже говорилось, детей в королевской семье родилось семеро – три брата и четыре сестры. С братьями мы уже разобрались – старший, Кристиан, являлся королём. Средний, Ульрик, так в будущем и не дождался своей короны. А младший Иоганн отправился в Москву. Теперь сёстры. Все они стали жёнами влиятельных европейских монархов. Елизавета стала герцогиней Брауншвейгской, Анна вышла замуж за шотландского короля Якова, который впоследствии занял лондонский престол, Августа стала герцогиней Гольштейн-Готторпской, а Гедвига вышла замуж за курфюрста Саксонского.

С подобной семейкой породниться – немудрено, что царь Борис с таким упорством добивался этого брака!

И вот в Копенгаген прибыл царёв посол князь Фёдор Барятинский. Перво-наперво они с королевскими советниками договорились о разделе сфер влияния на Балтике. Поскольку обе стороны стремились к союзу, договориться оказалось совсем нетрудно. Закинул князь удочку и по поводу брака. А почему бы и нет? – благосклонно ответили при дворе.

Следующим гостем в Копенгагене стал известный московский дипломат Посник Дмитриев. Он привёз с собой изображение царевны Ксении, так называемую парсуну. Автором портрета был известный в Европе Яков де Ган – придворный ювелир московского царя. Московская принцесса оказалась прекрасной. Впрочем, красота изображения вряд ли стала решающим фактором в решении королевского двора и уж подавно Иоганна. В те времена подобные портреты, присылаемые для смотрин, нередко приукрашали действительность, причём, частенько значительно. Да и техника написания портретов, как правило, оставляла желать лучшего. Однако иноземные агенты при московском дворе уже по всей Европе раззвонили: и хороша царевна собой, и умна, и целомудренна, и грамотна, и стихи пишет, и рукодельница – драгоценные иконы золотой и серебряной канителью вышивает…

Как бы то ни было, стороны договорились, и принц Иоганн собрался в далёкую Россию. Перспективы его там ждали самые радужные – во всяком случае, его в этом уверили.

И вот в Москву прискакал королевский гонец Аксель Браге. Он прибыл ночью, однако царь его принял тотчас. Впрочем, весть того стоила – Аксель привёз согласие Копенгагена на брак. 14 марта 1602 года следующий гонец доставил известие, что корабли с Иоганном и его свитой готовятся отправиться в путь. 23 июля следующий посланник известил, что корабли уже отправились в путь… Всех этих гонцов, принесших столь замечательные вести, перед тем, как отпустить восвояси, царь награждал своей щедрой рукой.

А в Иван-город отправился тяжело гружённый утварью поезд – встречать королевича. С этим поездом следовали и Афанасий Власьев с Алексашкой Кривоустовым.

(Поездом в те времена называли обоз, караван повозок, следовавших по одному пути).

…Свеча, догорая, чадно замигала, язычок пламени готов был захлебнуться в  лужице расплавленного воска, в которую клонился обугленный фитилёк. Афанасий Иванович тряхнул головой, отряхиваясь от размышлений. Только теперь он заметил, что Александр по-прежнему стоит за конторкой.

- А, Сашка, ты здесь ещё… – ласково сказал дьяк. – Иди, отдыхай… Завтра день тяжкий предстоит. Да и потом тоже… Неведомо, когда спокойно теперь отдохнуть сможем…

Кривоустов неловко потоптался, не уходил.

- Чего тебе? – мягко, поощряя голосом, поинтересовался Власьев.

- Да вот, спросить хотел…

- Ну, так спрашивай.

- Вот встречаем мы королевича… Едет он жениться на нашей царевне… Сговорили их, без их ведома… А ну как не сладится у них?.. Вдруг не глянутся они друг другу?.. Тогда как же?..

Власьев с любопытством взглянул на своего помощника.

- А чего это тебя так волнует? – с усмешкой спросил он. – Что, нравится тебе царевна?

Сашка смутился, густо, до испарины, покраснел.

- Да нет… – забормотал он, ломая в ставших вдруг неловкими пальцах очиненное гусиное перо. – Просто вот спрашиваю…

- А ты что ж, видел, царевну-то? – Афанасий Иванович по-доброму дразнил писаря, понимая его состояние – сам ведь когда-то был молодым.

- Да я… Да как же…

Сашка совсем уж был сбит с толку. Уж не рад был, что и затеял разговор. Только такова уж природа влюблённых: им хочется говорить о тех, кто снится ночами, кто грезится наяву…

А Ксения и в самом деле не шла у него из памяти. Да что уж там из памяти – из сердца. Та мимолётная встреча, когда в палатах царских он столкнулся с прекрасной девушкой, запала ему в самую душу. Её весёлый, насмешливый взор ударил его в сердце, возжёг там жар такой, что ему становилось горячо при одной лишь мысли о царевне. Он думал о ней часто, особенно по ночам, когда не был обременён множеством задач и хлопот. И стыдно, и сладостно было видеть её по ночам, и неловко вспоминать по утрам, что ему мнилось в горячечном снобдении.

И вот теперь Сашке стало муторно при одной мысли о том, что ему приходится встречать жениха Ксении. Сердце начинало колотиться неровно, тревожно сжималось… Его бросало то в жар, то в холод от одной мысли, что человек, которого он встречает, через некоторое время получит полное право целовать и миловать эту прекрасную девушку.

Умом Александр прекрасно понимал, что это глупо – влюбиться в царевну. Что не может такого статься, чтобы она обратила свой взор на безродного писаря… Однако вспоминал её ласковый игривый взгляд – и доводы рассудка уступали место учащающимся толчкам сердца: «а-вдруг – а-вдруг – а-вдруг»…

Не к месту вспоминались матушкины сказки – о добрых молодцах и прекрасных царевнах… Правда, тут же вспоминал он и иное – что в сказках добрым молодцам всегда кто-то помогал: либо Сивка-бурка, либо подобревшая Баба-Яга, либо ещё кто… А на их помощь, понимал Сашка, в реальной жизни особо рассчитывать не приходится.

Жизнь – не сказка. Это Сашка хорошо понимал.

- Ты гляди, чтобы о твоих чувствах кто другой не прознал, – строго сказал Власьев. – Беду на себя накличешь…

Строго сказал, но мягко, как мог бы предостеречь родной батюшка или дядя. С пониманием, с сочувствием, и с грустью.

- А вот у вас в деревне всегда парней и девок по сердечной привязанности женили? – вернулся Афанасий Иванович к Сашкиному вопросу.

Кривоустов сразу понял, куда он поворачивает разговор.

- Не всегда. Но родители-то всегда знали семью, с которой роднились.

- Ну вот! И здесь то же, только масштаб поболе.

Сашка не знал, что такое масштаб, но переспрашивать не стал, и так догадался примерно, что означает это слово.

- Это, Сашка, называется династический брак, – начал терпеливо разъяснять Власьев, мягко, с искренней теплотой глядя на своего помощника. – Это ж только со стороны кажется, что царь волен делать всё по своему хотению. Чем выше человек стоит, тем больше у него обязанностей. И платить ему приходится больше, причём, платить не деньгой – это было бы самым простым… Царь, конечно, может жениться или дочку выдать по сердечной привязанности. А всегда ли это хорошо?.. Государь в первую очередь должен заботиться о благе державы, которую ему во смотрение вручил господь. Выдаст царь дочь свою за милого её сердцу писаря… Или стрельца-удальца, как то в сказках бывает, – поправился дьяк, заметив, как болезненно дёрнулась щека у Сашки от его намёка. – А государству какая от того польза? Только смута пойдёт, потому как оскорблёнными сочтут себя бояре. Да и союзные государе, у которых сыны в женихах ходят… Ну и ещё, Сашка, сам посуди! Царёв зять должен быть готов царство у тестя, ежели что случится, принять, всей державой руководить. А для этого одной любви царёвой дочке мало. Тут, брат, не сердечная привязанность, тут царское искусство, сиречь дипломатикус…

Он подошёл к помощнику, потрепал его по аккуратно, под горшок, стриженной голове.

- Так-то вот, брат, – ещё мягче произнёс он. – Я знаю, что сердцу не прикажешь, что влюбляется оно как вздумается, не слушая разума. Только ты ж и то возьми в рассужденье, что всяк должен выбирать сук себе по плечу. Редко так бывает, что попадает человек в чужой огород и там ко двору приходится. Где родился, там и пригодился… Так что сосватаем мы тебе дворяночку доброго рода, и слюбитесь вы, детишек нарожаете… А царевны пусть с королевичами роднятся. Потому что мы для них…

Дьяк не докончил, махнул рукой. Замолчал.

Потому что он понимал своего помощника гораздо лучше, чем тот мог представить.