ОХОТА НА МЕДВЕДЯ НА СЕВЕРЕ

Павел у самоедов находился более полугода. Поначалу время тянулось для него бесконечно долго.  Каждый день был нестерпимо похож на предыдущий. И, как скоро понял Кривоустов, ничем не будет отличаться от последующего.  Это угнетало. Тем более, что и самого-то дня в течение длительного времени не проглядывалось вовсе. Всё окутывала бесконечная мгла, озаряемая только великолепными разводами полярного сияния.

В стойбище всё подчинялось какому-то единому некогда сложившемуся ритму, в котором каждому члену клана отводилось определённое место, где каждый чётко выполнял свою работу без уговоров и напоминаний. При этом каждый легко и естественно помогал другому…

Что ещё казалось удивительно, насколько всё у самоедов приспособлено к зимней поре. Он помнил и знал, как тщательно, и в то же время с некоторым страхом, или по меньшей мере с опаской, готовились к зиме его товарищи в остроге. Для них зима становилась серьёзным испытанием. А здесь к зиме относились спокойно, как к данности – она для местных жителей была столь же привычна, как и другое время года. Сами условия быта самоедов оказались оптимально приспособленными к морозам и вьюгам. Опять же, не так, не приспособлены. Просто являлись естественной составляющей бытия детей Севера.

Павел так и не понял, кто тут главный – люди или олени. Кто выбирает направление движения – люди определяют путь своих многочисленных стад, или же напротив, просто переносят свои чумы вслед за медленно перетекающими с места на место необозримыми косяками животных. Только вдруг, как будто ни с чего, его новые товарищи начинали готовиться к переселению. Быстро и споро чумы собирались, жерди увязывались в длинные связки, шкуры превращались в компактные тюки – и вот уже караван оленьих упряжек следовал на новое место. Оставшиеся позади следы пребывания человека через некоторое время уже невозможно было обнаружить – всё надёжно погребалось первым же снегопадом.

Тем более, что человек здесь ничего не уничтожал из природы. Он заготавливал продуктов на зиму или убивал животных ровно столько, сколько необходимо для нормального существования рода. У окружающей среды местный человек брал, по сути, только топливо для поддержания огня. Потому, следы пребывания человека тотчас после его ухода становились частью природы и легко перерабатывались ею.

…Что Павла угнетало, так это то, в чём нужно было ходить, во что приходилось одеваться. Дело в том, что у местных жителей не имелось нижнего белья. Вернее, простую лёгкую одёжу из крапивьего волокна они носили, но только в тёплое время года или же в обогретом чуме. А на улицу выходили в малице, которая надевалась через голову, и меховых штанах. Так вот, под эту одежду ничего не пододевали. Вскоре Павел понял, почему это именно так. Как-то он натянул меховое облачение прямо на холщёвые штаны и рубаху. Вышел из чума, прошёлся… И вскоре почувствовал, что ему становится холодно. Давно не испытывал он на себе мороза, а тут вдруг почувствовал, что ледяные пальцы промёрзлого воздуха пролезают внутрь, к телу. Так он и узнал, почему малицу следует надевать на голое тело – так она лучше греет, очевидно, за счёт касавшегося голого тела меха.

…

Павел к тому времени уже знал, что по представлениям местных жителей весь видимый мир состоит из трёх слоёв. Человек живёт в Среднем – слегка выпуклом мире, с вершины которого в окружающий его Океан стекают многочисленные реки, в том числе и великая Обь, и некая находящаяся далеко на севере загадочная для Павла, священная река Юрибей, которая бывает то небольшая, то разливается как море, а может и совсем течь в другую сторону, откуда ещё вчера текла. Этот мир человека накрыт Верхним миром – словно опрокинутой чашей. Там тоже живут люди, и они также пасут оленей. Звёзды, которые мы видим – это озёра Верхнего мира. И когда там, на верху, тают снега, на земле идёт дождь. Однако мы видим только один, ближайший к нам слой Верхнего мира, а что происходит на остальных небесах – а всего их семь – человеку знать не дано. Луна – это бог Хасава, только человек видит его снизу, со стороны ступней, а тело и голова его скрыты для человека навечно, потому обращены вдаль от него… Ну а под землёй находится Нижний мир, где обитают маленькие человечки с белыми глазами и волосами – сиртя. Они там пасут стада мамонтов. И когда мамонт в нижнем мире умирает, он выходит на поверхность мира людей, и люди могут брать для своих нужд его драгоценный бивень. Для сиртя небом является наш мир, и им светит солнце, лучи которого проходят сквозь воду озёр и рек. А что находится на остальных уровнях Нижнего мира – а всего их семь – человеку знать не дано.

Зато знал человек Среднего мира другое. В Верхнем мире обитает добрый бог (или скорее богиня) Нум. А в Нижнем злой бог Нга. Они родственники, потому борются между собой, однако не стремятся уничтожить друг друга – просто хотят одержать победу. Нга насылает на человека болезни, а Нум помогает разводить оленей, выращивает ягоды, мох и другие полезные растения…

В остальном пантеоне богов Павел не разобрался. Да и не очень-то и стремился. Только очень уж хотелось ему побывать на загадочной реке Юрибей. Именно там, как понял он из рассказов Пака, находится вход в Нижний мир, откуда на землю приходят сиртя, обладающие неведомой силой, которая позволяет им повелевать животными и рыбами. На этой реке стоит Большой чум хэхэ’я, в котором местные жители приносят жертвы богам Нижнего мира.

…

Оказалось, что где-то неподалёку появился медведь, невесть по какой причине выбравшийся из берлоги до сроку.  Скорее всего, кто-то потревожил лохматого. И вообще, неясно, как он оказался в тундре, ведь места его обитания южнее, где начинается тайга. Однако большого удивления появления «хозяина» в этих местах ни у кого не вызвало – мало ли какие могут быть дела у зверя!..

Медвежатина – излюбленное лакомство местных жителей. И с другой стороны, оголодавший зверь представлял серьёзную опасность как для оленьих стад, так и для людей. Вопрос о том, выезжать ли на медведя или нет, даже не поднимался. Ответ был очевиден – ехать обязательно!

К слову, Павел обратил внимание, что и здесь, как и у него дома, люди старались избегать самого слова «медведь», называя зверя только намёками. Считалось, что животное может узнать, что на него собирается охота, а так – мало ли о каком хозяине или лохматом идёт речь!..

Вот и довелось Кривоустову стать свидетелем того, как местные жители охотятся на медведя. После этого он проникся к ним ещё большим уважением.

Сборы на зверя проходили как и всё в стойбище – ловко и споро.

Готовили собак. Хаскам на ноги надевали кожаные башмачки, чтобы они не поранили ступни об острые льдинки. Собирали упряжки. Павел лишь здесь понял, что это вовсе не такое простое дело, как представлялось раньше – определить порядок, в котором впрягаются в постромки-алыки животные.  Первой в цуге бежит отнюдь не самая сильная, а наиболее опытная и выносливая собака. Ведь от неё в первую очередь зависит темп движения – чтобы покрыть максимальное расстояние при минимальном расходе энергии; и в то же время именно она должна принимать решение при внезапном изменении ситуации. Вожак упряжки должен без слов понимать друг друга с каюром-погонщиком – понимать, находясь от него на максимальном расстоянии и через головы всех следующих между ними собак. А вот второй впрягается собака самая самолюбивая, самая амбициозная, которая стремится занять почётное место вожака. Она всё делает, чтобы доказать свою готовность на это, и при этом невольно учится у вожака, перенимает его навыки… И в этом отношении хаски – идеальные животные. Потому как соперничество у них отнюдь не является синонимом вражды. Всё же доброта и благожелательность у них – главные качества.

Готовили оружие. Каждый мужчина взял своё копьё. Приготовили два огромных лука – двое здоровяков согнули его, третий ловко накинул на концы тетиву.

По всей вероятности, шаман провёл благословение на охоту – в рукописи об этом ни слова. Равно как в дальнейшем описании нет ни слова о том, как шаман Котя встречал возвращавшихся с охоты мужчин. Скорее всего, это тоже сопровождалось каким-то обрядом. По всей видимости, Алёша, человек, далёкий от этнологии, этим просто не поинтересовался. Впрочем, вполне возможно и другое: Павла на камлание просто не пригласили.

Павел отправлялся вместе с остальными мужчинами рода. Он захватил своё ружьё, хотя и не был уверен в его способности к выстрелу – единственный заряд, забитый в ствол ещё полгода назад, мог за это время отсыреть, а потом закаменеть… Да и на полку подсыпать свежего пороху не имелось. Старик Пак принёс ему тяжёлое копьё и старый могучий меч. Наконечник копья оказался изрядно сточен, однако тщательно заострён и смазан каким-то жиром – медвежьим, скорее всего. Смазано было и лезвие меча, невесть каким ветром занесённого в тундру. У себя на родине Кривоустов начал бы их чистить с того, что пару раз воткнул бы его в землю, а потом начал оттирать. Однако вокруг лежал снег, почва была промёрзшей…

Именно это не дало возникнуть недоразумению. Дело в том, что по поверьям северных народов земля – живая. И в неё запрещается втыкать нож или копьё, другие острые металлические предметы. Понятно, что при необходимости поставить, скажем, чум, или вбить кол для какой другой надобности, это делается. Однако и в самом деле лишь при необходимости.

На охоту отправились шестеро мужчин, в том числе и  Павел. Ехали на нартах, следом бежали ещё несколько собак.

Павел вообще не понимал, как можно ориентироваться в этой бесконечной белой заснеженной тундре, да ещё ночью, лишь слегка подсвеченной холодным сиянием сполохов. Однако местные жители это делали легко. Даже не так, они не ориентировались специально, а просто знали, куда ехать и где куда поворачивать. Здесь даже дети, казалось, умели это с рождения.

Приезжавшие в Россию в те времена иностранцы поражались нашим расстояниям – что можно долго-долго ехать, и не встретить признаков жилья. Ну а что сказать о тундре? Тут и вовсе представление о расстояниях совершенно своеобразное. Тем более, что впряжённые в нарты собаки бегут отнюдь не так быстро, как, скажем, верховая лошадь. Тем более, что по тундре никакая лошадь не смогла бы бежать…

Как бы то ни было, местные жители особо не торопились. Они вообще редко когда спешили.  Однако, оказалось, поспели как раз вовремя. Солнышко едва появилось из-за горизонта и снежный покров заискрился острыми лучиками слепящего снега. И тут ехавший впереди каюр что-то крикнул. Прибывшие охотники попрыгали с нарт, подбежали к дозорному. Присоединился к ним и задремавший было в пути на шкурах Павел.

На плотном снегу отчётливо виднелись продавленные следы огромных косолапых медвежьих лап. Охотники возбуждённо обсуждали, как далеко может уйти «лохматый». Шаману верили безоговорочно – хотя Котя с ними не поехал, его всезнание чувствовалось на расстоянии: сошлись во мнении, что медведь где-то неподалёку.

Развернулись и цепью и поехали по следу. Скоро оказались на месте, где медведь кого-то сожрал. На снегу валялись неопрятные ошмётки растерзанной окровавленной шкуры.  Судя по всему, сам медведь их закопал в снег, однако после него тут похозяйничали песцы в надежде чем-нибудь поживиться.

Не задерживаясь, охотники устремились дальше.

И вскоре впереди на бескрайней белой равнине показалась далёкая тёмная точка.

Сама охота Павла просто потрясла. Он не мог себе представить себе такого! И в том числе такого взаимопонимания между человеком и собакой. Увиденное казалось наглядным подтверждением рассказанной Паком легендой о том, что хаска и в самом деле была раньше ровней человеку и сейчас его понимает, даже без слов.

Медведя настигли скоро. Увидев погоню, он попытался бежать, однако вскоре понял невозможность этого и повернулся к преследователям. Это был крупный зверь, в свалявшейся за зиму коричневой, в рыжих подпалинах, тёплой шерстью, в которой он казался ещё больше.

Медведь поднялся на задние лапы, поднял передние, огласил тишину грозным рёвом. Впрочем, Павлу уж невесть почему почудилась в этом рёве какая-то обречённость. Как будто зверь уже заранее знал, что против человека ему не выстоять.

Нарты остановились поодаль от зверя. Охотники споро разобрали оружие, растянулись в цепь. Собаки оглашали тундру нервным неровным лаем.

Кривоустов взял в руки ружьё. Однако оказавшийся рядом молодой мужчина, жестом остановил его. Глаза охотника возбуждённо блестели.

- Саби пойдёт, – показал он на самого сильного в роду мужчину, который оказался на своих нартах в центре.

Саби скинул с нарт лишнюю поклажу. Хаски в упряжке возбуждённо переминались, коротко взлаивали, игриво кусали друг друга.

Павел вдруг с удивлением понял, что им сейчас все отчаянно завидуют – люди охотнику Саби, а собаки других упряжек именно этой связке! Ладно люди – но чтобы собаки завидовали, подобно людям!… Павел раньше не мог себе этого представить. Однако видел разноцветные глаза остальных собак и после этого не мог отделаться от этого ощущения.

Между тем Саби подхватил половчее копьё, стал на запятки полозьев нарт и громко гикнул. Упряжка собак понеслась прямо на зверя. Медведь взревел, опять поднялся на задние лапы, в готовности принять в свои смертоносные объятия дерзких смельчаков. Расстояние между ними стремительно сокращалось.

Описание произошедшего займёт намного больше времени, чем само действо. Буквально в последний момент, когда передняя собака, казалось, уже была готова врезаться в исполина-медведя, она резко подалась в сторону. За ней свернули и остальные. Нарты, повинуясь этому рывку и направляемые сильной умелой рукой Саби, вонзившего в плотный снег железное жало правила-остола, опрокинулись на бок и всей тяжестью, усиленной скоростью, налетели на медведя. Не выдержав этого страшной силы удара, зверь опрокинулся на спину. А за мгновение до столкновения соскочивший с запяток Саби поднял копьё и со всей своей силой вонзил его в грудь животному. Тундру огласил новый рёв – ярости, боли, смертной тоски…

К месту схватки бежали остальные охотники. Отскочивший в сторону Саби радостно кричал, хлопая себя руками по бёдрам. Медведь вскочил на лапы, однако тут же уткнулся древком торчавшего из груди копья в землю. Его тело пронзила новая волна боли и животное вновь опрокинулось на спину. Начал метаться по земле, снег вокруг его туши окрасился пятнами крови. Люди и собаки окружили бьющегося в конвульсиях зверя, однако держались на почтительном расстоянии. Они были готовы броситься и добить поверженного медведя, однако выжидали. Лавры победы должны принадлежать Саби – так гласит неписанный кодекс чести. Только если бы удар у охотника не удался, медведя добивали бы все вместе – из луков, копьями…

Помощь не понадобилась. Медведь сломал древко, поднялся на лапы, огляделся по сторонам налитыми кровью и болью глазами. Однако и он, и окружавшие его понимали, что он уже обречён и ничего больше поделать не сможет.

Медведь всхрипел. Из пасти его, сквозь могучие жёлтые клыки выдавливалась кровавая пена…

Вскоре всё было кончено. Потрясённый увиденным Павел положил на нарты не понадобившееся ружьё. Он в этот миг почему-то подумал о том, что когда вернётся домой и расскажет о таком способе охоты на медведя, ему попросту никто не поверит.

…Когда разделанную тушу доставили в стойбище, там устроили настоящий пир. И опять Павел обратил внимание, что некоторые женщины нарисовали угольком из кострища себе усы и бороду.

- Зачем это? – жестами спросил он у довольного шамана.

И узнал следующее. Душа убитого медведя сейчас находится среди пирующих. Она спокойно относится к происшедшему – в конце концов, рано или поздно всё живое умирает, и это нормально. Тем более, что и сам медведь на своём веку добыл немало дичи. Более того, душа довольна, что медведь был убит таким молодцом, как Саби. И пусть едят мясо охотники, душа ничего не имеет против. Однако женщина мясо медведя вкушать не имеет права. Вот и придумали женщины-лакомки эту уловку: рисовать себе усы и бороду, изображая из себя мужчин, чтобы обманут глупую медвежью душу.