«Прощай, Афганистан!»

Тридцать лет спустя

(военный блокнот хранит множество заметок. Каждая – как роман)

Для каждого вышедшего из Афгана этот день – 15 февраля 1989-го – свой. Для меня, тогдашнего переводчика, он отмечен двумя неравноценными событиями. Первое – на всю оставшуюся жизнь – перевод фразы, подытожившейдесятилетнюю афганскую войну: «По западной оси вывода советских войск не осталось». Так ответил ООНовский наблюдатель на вопрос журналиста. Второе – пронзительный песенный рефрен самого «афганского» из советских бардов, военного корреспондента «Правды» Виктора Верстакова: «Прощай, Афганистан, которого мне жаль». Мне и сейчас жаль страну, где не растут цветы. Из неё мы ушли, не доделав задуманного. Жаль афганцев, с одинаковым достоинством смотрящих на жизнь и на смерть. Потом к этой жалости добавился стыд за предательство тех, кто был предан нам. Но сегодня, восполняя тогда недосказанное, мы прежде всего вспоминаем себя молодыми: «Мы живы!»

На ладони – четыре камешка афганской пустыни: табачно-жёлтый, медсанбатовски-белый, прозрачный, как триплекс, и чёрный, как гарь. Зажму их в кулак. Вспомню…

***

Год 1988-й. Близ Шинданда. На сносном русско-«солдатском» языке витийствует афганский дервиш с завязанной в пояс медалью «За победу в Великой Отечественной войне». Возможно, единственный её участник и кавалер из живых афганцев. Его «забрили» в 1944-м по ошибке, когда он гостил у тестя в советском Таджикистане.

– Вы пришли, чтобы отсрочить большую войну афганских таджиков с пуштунами. Оставайтесь здесь подольше. Если войну не закончите, заберёте её с собой, – пророчествовал морщинистый дервиш. Он не ошибся…

***

Сверхсрочник-чеченец осаждает дивизионный политотдел:

– У меня пять дочерей, ни одного наследника. Хочу усыновить парнишку из гератского детдома. Это и есть мой интернациональный долг.

Не дали из-за санитарных различий здесь и в Союзе. Где ты сегодня, старший сержант? Не надели ли твои наследницы пояса шахидов?

***

Ночное ущелье с зажатой душманским огнём советской колонной. Бензовоз в огне. В кабину бросается костлявый белобрысый сержант. Выруливает из колонны и жмёт, жмёт на газ. Отвёл. Солдат катается по песку. Сбивает пламя… Тогда в моём блокноте появилась запись: «Не все ещё стали напёрсточниками!»

***

С придорожной заставы по-разгильдяйски «сбежал» одинокий да ещё почти безоружный бэтээр: до родного гарнизона 40 километров, всегда сходило и сегодня сойдёт… Заглох на ночной дороге. Машину окружили спустившиеся с гор «духи», много «духов». Пришлось задраить люки-двери. «Духи» постучали по броне, стали разжигать на ней хворост. Сержант принимает командирское решение – застрелиться всему экипажу. Последним стреляет в себя. Через какое-то время подходит подмога. Откачали одного сержанта. Слабо, Голливуд?

***

Поблизости – разгадка: почему за весь Афган не захватили ни одного западного наёмника? Отряд «чёрных аистов» (так называли западных наёмников. – Прим. ред.), наверное, слишком доверился букве советского боевого устава. Поэтому резонно рассудил, что дистанция между головной походной заставой и основной колонной не может быть километров в семьдесят… Головных «аисты» сожгли заживо, нимало не сомневаясь, что в их руках вся колонна. Пытались даже проникнуть внутрь сожжённых машин. Тут-то и подошли основные силы… Могла ли кому-то из шурави прийти в голову хоть строчка из женевской конвенции о правилах ведения войны и тем более о каких-то там пленных? Когда всё стихло, кто-то догадался снять с останков «аистов» штаны. Обрезанных среди них почти не было, да и бельишко ой какое неместное. Предъявить миру политически востребованные доказательства возможности не было. Ущелье. До ближайшей безопасной для вертолёта площадки километров 100. И жара за 50. Так что обошлись без политики и панихид, прости, Господи, нас, грешных…

***

Завершение войны пришлось на период мазохистских саморазоблачений. Откуда у солдат, уходивших брать караваны, оказывались не только церэушные версии «Красной звезды», но и вполне отечественные листовки на тему «бери шинель, пошли домой»? Мол, доберёшься до Москвы, заходи или звони – поможем. А под листовками стояли подписи ох каких известных тогдашних политиков. Потом те же «сострадальцы» взяли чистый лист и дотошно заполнили одну сторону. Обратную. Так и осталось: мародёрство, дезертирство да дедовщина.

Прочтя «а», допишем и «б». Сколько в памяти случаев, когда командиры безо всяких инструкций устраивали «шмон» вернувшимся из рейда. Обнаружив у кого-нибудь в кармане часы, старшина или ротный выводил парня перед строем на импровизированный плац. Затем обладателя «боевого трофея» посылали за пудовым валуном. Не всегда в ближайший овраг. Не дав времени на перекур, пацана гнали за такой же второй каменюгой. А потом заставляли положить часики на один валун и прихлопнуть другим. Безразличных к зрелищу оставалось, поверьте, немного.

А что до дедовщины, то из песни слов не выкинешь: практически никто из последнего «афганского» призыва в боевые рейды не ходил. «Деды» не пускали. Вплоть до того, что «строили» не в меру ретивых лейтенантов.

На фоне перестроечных съездов звучала хлёсткая тема: мол, били по своим… Многие «афганцы» помнят, как в 1987-м вертолётчик – кстати, сын популярного военачальника – в суматохе боя дал залп по своим же десантникам. Потом пытался застрелиться. Вернули в Союз. Списан и спился. Было. Но было и другое. В ходе одного из самых кровопролитных боёв за всю историю афганской войны – в ноябре 1988-го близ Кишкинахуда, провинция Гильменд, – командир взвода лейтенант Гончар, санинструктор рядовой Абдурахманов и рядовой Семашко три с лишнем часа доставали из самого пекла погибший экипаж танка… Доставать оказалось нечего. Взорвалась боеукладка. Принесли из танка один обгоревший автомат…

***

Из старого афганского блокнота выпадают полуистёршиеся листки. Сохранить бы то, что осталось: пыль, гравий, цветные портреты полковых героев. Хаотичная мозаика сюжетов, фраз, случайных взглядов – как душа непогребённого. Снится.

***

Пусть, спустя 30 лет, напомнит о себе шурави, прогрохотавший в полдевятого утра 15 февраля 1989-го к Кушке. На последнем в нашей колонне расхристанном танковом тягаче с залихватской надписью «Ленинград – Всеволожск»… Кто встречал субтильного доктора, который, как запечатлено в песне, «сплюнул и к минному полю пошёл»? В предпоследний день афганской войны.

И пусть расскажет о своём послеафганском бытии прошедшая ад госпитальных ампутаций медсестра, не без вызова представлявшаяся «разведёнкой с Гражданки»…

Пусть поведает о своих потомках контуженный под Кандагаром водила, который заявление в загс относил в афганской форме: не было у парня ничего более святого…

Жив ли ты, «минный тральщик», 14 раз (!) подрывавшийся на своём танке – и значит, переживший столько же контузий? С зажатым в трясущейся ладони «Красным Знаменем».

Где ты, подполковник Саркис Хамедов, полуармянин-полуазербайджанец, спустя год оказавшийся в телевизионном фокусе карабахского конфликта?

***

…«Прощай, Афганистан, которого мне жаль». Мы живы! Уже 30 лет. Третий тост. Стоя. Молча.

Борис Подопригора,

литератор,

в 1987–89 гг. офицер 5 гв. мсд 40 ОА