ТРУДОВЫЕ БУДНИ

Прошло совсем не много времени после моего прибытия в часть, когда мне довелось столкнуться с процедурой «закрытия нарядов». Как сейчас помню: была осень (естественно, коль я приехал в часть в августе), вечер, темно… Ко мне подошёл солдат моей роты и сообщил, что меня приглашает к себе в вагончик наш начальник участка, Николай Чалышев.

- Наряды закрывать, – пояснил солдат.

Наряды – так наряды, закрывать – так закрывать… Я отправился в указанный строительный вагончик с лёгким сердцем – попросту не понял, что это такое. В принципе, процедура закрытия нарядов является прерогативой командира роты, потому до того мне не доводилось присутствовать при сим действе. Однако в тот день мой ротный Алексей Миков отсутствовал. К тому же в небольших воинских коллективах нередко так бывает, что среди офицеров в повседневной деятельности нет строго разделения функций, а все вместе делают одно дело.

Короче говоря, я отправился к начальнику участка. Если бы знал, что меня там ожидает, на душе стало бы у меня куда тревожнее.

Я уже писал, что командование части о том, чтобы провести со мной какой-то ликбез, и не подумало позаботиться. Военно-строительную специфику мне пришлось постигать самому, с самых азов, методом проб и ошибок… Такое ощущение, что мои командиры попросту не задумывались, что я учился в училище, где все эти дисциплины попросту не проходили. А во время сборов в политотделе (в Москве, на Хорошёвке), которые периодически проводили, речь шла исключительно о новых галсах курса партии, но отнюдь не о том, как практически организовывать партийно-политическую работу в условиях собственно строительства. Думаю, выступавшие перед нами вышестоящие политрабочие и сами понятия не имели о тех вопросах, с которыми сталкивались мы. Должен сказать, что за всю мою долгую армейскую службу мне никогда и нигде больше не доводилось видеть политотдел, до такой степени оторванный как от личного состава, от политработников низового звена, так и от насущных проблем подчинённых частей.

Это необходимое отступление я сделал, чтобы объяснить степень своей неподготовленности к решению задач, с которыми столкнулся в тот вечер. Тем не менее, отправился за посыльным.

(Для удобства я буду военных строителей иногда называть солдатами, хотя в строительных войсках это слово не употребляется).

В вагончике сидел наш начальник участка, наш нормировщик и вот я пришёл.

И начался кошмар! Это было сродни избиению Валуевым какого-нибудь безразрядного юниора! В роли Валуева, понятно,  – наш начальник участка, ну а я довольствовался ролью боксёрской груши.

Разъясню ситуацию.

Система военно-строительных частей предполагала (а точнее декларировала) принцип материальной заинтересованности личного состава в результатах труда. Подразумевалось, что, мол, почётный долг по защите Родины выполнять обязан каждый. Однако у страны нет  нужды в такой многочисленной армии. Всё же население нашей Родины в те времена насчитывало миллионов на 140 человек больше, чем сегодня, да и процент молодёжи составлял куда выше. Потому, мол, часть ребят попадают вместо боевого строя в строительные войска. Но так как все поголовно у нас в те годы жаждали служить именно в боевых частях, то юноши, лишённые этой завидной доли, нуждались в некой материальной компенсации. Вот и получалось: мол, ты не служишь с автоматом, ты строишь некие важные государственные объекты, а потому ты за это будешь получать деньги.

…Нет, что-то не получается поёрничать… Попытаюсь ситуацию разъяснить серьёзно.

В советские времена много строили. То ли строили, что необходимо, каково было качество строительства – не о том сейчас речь. Главное – строили. Рабочих рук не хватало. Тем более, квалифицированных. К тому же строить много приходилось в местах, куда профессионалов можно было заманить только огромными деньгами. К тому же вольнонаёмный  рабочий нуждался в том, чтобы ему обеспечили какой-никакой минимальный комфорт.

Вот и нашли выход – создать Трудовую армию в виде военно-строительных частей. Если говорить объективно, резон в этом имелся. С одной стороны, мобилизовалась дешёвая рабочая сила, с другой – обеспечивалось соблюдение конституционных требований о всеобщей воинской обязанности.

Пошли дальше. На строительство каждого объекта выделялась некая сумма денег. В том числе, фонд заработной платы. Речь шла о том, что военные строители за свой труд должны были получать некие суммы. Естественно, далеко не такие грандиозные, какие пришлось бы платить вольнонаёмным строителям, однако всё же что-то солдату причиталось. Впрочем, точнее было бы сказать не «ему причиталось», а «на него списывалось», ну да не о терминологии сейчас речь.

Вот для того, чтобы определить, сколько конкретно причиталось каждому военному строителю за месяц, и проводилось «закрытие нарядов». Дело это оказалось невероятно сложным.

Казалось бы: всё очевидно. Ежедневно нормировщик вёл журнал, в котором скрупулёзно учитывалось, кто персонально из военных строителей чем занимался. В конце месяца оставалось подсчитать общий итог, суммировать всё – и подписать. Ан не тут-то было!

Возведено столько-то кубометров кирпичной кладки, уложено столько-то железобетонных плит, залито столько-то кубометров цементного раствора. Это можно пощупать, обмерить, и никуда они не денутся, эти метры – что квадратные, что кубические. Дальше – сложнее. Чтобы укладывать фундамент, нужно вырыть траншею, выровнять её… Одно дело – копать глинозём, другое – песок, и уж совсем третье – зимой разрабатывать промёрзшую  почву, пронизанную переплетёнными корнями деревьев. Чтобы заливать бетон, необходимо изготовить деревянные короба опалубки. Чтобы класть кирпич, требуется его поднять на нужный этаж, а также доставить и замесить цементный раствор…

Но и это ещё не всё. Рабочее место нужно убрать за собой. А это – время. Поскольку строители у нас были не квалифицированные, они допускали много брака, который приходилось переделывать. И это тоже время, да плюс дополнительные затраты материалов.

Ну и погодно-природный фактор: одно дело летнее солнышко, и вовсе другое – зимняя метель…

Таким образом, деньги в фонд заработной платы выделялись исходя из конкретно выполненного объёма работы, причём, той её части, которую можно реально пощупать (кладка, бетон, плиты). Реально же военные строители осуществляли также некий объём работы, который не оплачивался.

И вот в конце месяца собирались начальник участка и командир роты. У каждого имелся свой интерес. Начальник участка был заинтересован в том, чтобы выплатить как можно меньше денег роте. Он брал реальные объёмы: выгнанный участок стены, залитый фундамент, уложенные плиты, всячески стараясь за всё остальное заплатить по минимуму. Ротный стремился выколотить этих самых денег как можно больше. При этом начальник участка из фонда экономии заработной платы получал премию, причём, премию настоящую, не символическую. Командир же роты мог получить выговор, если закрыл наряд плохо, но на премию рассчитывать не мог, как бы прекрасно ни справился с этой задачей.

То есть ситуация для ротного была проирышной изначально. По сути, всё зависело исключительно от степени добросовестности его отношения к делу. Есть та самая добросовестность – он добьётся того, чтобы закрыть наряд по максимуму. А бывало, что начальник участка просто накроет стол, угостит командование роты на славу, да и проставит в нужных графах нужные цифры.

 Иной раз дело доходило до абсурда. Зима с 1978 на 1979 год выдалась на редкость лютой. И вдруг в итоговой ведомости за месяц одной из рот появился  пункт «разработка талых грунтов». Откуда могли бы взяться талые грунты, когда почва промерзла на добрый метр?.. Начальник участка отвечает: мол, землю в нужном месте солдаты кострами оттопили – вот и получился талый грунт… «А сколько её отогревать нужно было?!.», – разве что не с кулаками полез на него ротный.

В конце концов в данном просто вопиющем случае ситуацию поправили. Ну а сколько менее наглядных абсурдов проходило – не счесть! По сути своей, закрытие нарядов представляло собой стремление к достижению компромисса между интересами начальника участка и командира роты.

Основанием для закрытия нарядов являлись два документа. Первый – сводная ведомость по всем выполненным ротой работам, которую вёл нормировщик. На должности нормировщиков назначали солдат срочной службы, которые получали твёрдый оклад от УНР, но должны были действовать в интересах своих подразделений. Соответственно, с одной стороны, на него могли давить с обеих сторон, а с другой, обе стороны оказывались заинтересованными в том, чтобы снискать расположение этого рядового солдата. Ведь именно от него зависело, насколько добросовестно будет учитываться объём произведённых работ, в чью пользу будет сделан акцент…

 И второй документ: толстенный том-справочник «Единые нормы и расценки» – ЕНиР. В этом фолианте были скрупулёзно зафиксированы все виды работ, которые только могли иметь место на стройке, с указанием, сколько на выполнение каждой функции требуется условных человеко-часов. И к ним прилагались таблицы коэффициентов, которые эти самые человеко-часы корректировали в зависимости от условий выполнения работы: температуры воздуха, осадков, качества грунта, степени механизации труда… Для примера: коэффициент, применяемый при разработке талых грунтов, и в самом деле значительно удешевлял трудозатраты, в отличие от разработки грунтов мёрзлых – соответственно, начальник участка пытался попросту внаглую облапошить офицера. Подобные случаи бывали крайне редко – обычно ИТР-овцы и помогавшие им нормировщики действовали значительно тоньше.

Итак, на всё строительство объекта выделялись некие средства. УНР был заинтересован заплатить военным строителям как можно меньше, сэкономив тем самым средства для себя. У отряда не имелось достаточно действенного механизма исправить это положение дел в свою пользу.

С другой стороны, нам приходилось мириться с таким положением дел. Вернее, даже не мириться, а просто принимать его как данность.

Офицеры и прапорщики получали денежное довольствие от Министерства обороны.   Остальное всё часть должна была оплачивать из заработанных средств – газ-электричество-вода, кормить личный состав, обмундировывать его… Однако если таких средств для погашения затрат на текущие нужды не хватало, образовывался долг, который гасило Министерство обороны. Скажем, отряд заключал договор с неким хозяйством о поставке некого количества продуктов. Но на счету не хватало средств. Министерство обороны долг гасило, однако на самой-то части он оставался висеть! Банно-прачечное обслуживание, обеспечение форменной и рабочей одеждой, электроэнергия – за всё полагалось платить из заработанных на строительстве средств! Да ещё и заработную плату выплачивать личному составу.

Ещё один курьёз. Как-то наш зампотылу заключил довольно выгодный договор с птицефермой на поставку мяса для нашей части. И нас стали закармливать утятиной. Поначалу мы старались выбрать ножку или ещё какой кусок повкуснее… Но через полгода на утку мы смотреть уже не могли. Военные строители, рядовые солдаты, как известно, вечно голодные, отказывались есть настоящее мясо – до такой степени всем осточертела утятина. В результате в дело вмешался партком, чтобы пересмотреть такой  договор.

Искренне сожалею, что не запомнил имя-отчество и фамилию нашего секретаря парткома. Быть может, позже я расскажу о нём подробнее. А пока отмечу только, что вот у кого информационное обеспечение было поставлено на высшем уровне! Он знал, что происходит во вверенных его идеологическому окормлению частях, имел достаточный вес, чтобы к его мнению прислушивались, и в то же время вполне лояльно относился к некоторым имевшим место у нас отступлениям от действовавшего законодательства. Умел он соотнести это, казалось бы, несоотносимое: его не любили,  но боялись и уважали.

Ко мне он относился хорошо, у меня такое ощущение, что он видел, что я попал не в свою среду, и пытался помочь мне в ней адаптироваться. Несколько раз он меня предостерегал от ошибок, несколько раз закрывал глаза не некоторые нарушения с моей стороны, хотя всякий раз давал мне знать, что в курсе всех дел, что происходят в части и в роте.

Должен признаться, что насколько развита у нас система информирования, я  в достаточной степени узнал значительно позже.

…Итак, средства на содержание части.

Для того, чтобы у военного строителя на счёте стали накапливаться деньги, его заработок должен был превышать средства, которые с него вычитались на те же питание, баню и форму. Эти вычеты составляли примерно 50 рублей в месяц Когда чуть больше, когда немного меньше, а, скажем, в период перехода на зимнюю форму, так и куда больше. Соответственно, зарабатывать ему нужно было под сотню целковых. Однако расценки за объёмы работы для военных строителей были явно заниженными.  При этом нужно учитывать, что, скажем, уборка территории в ежедневную норму выработки входила, но в общую сумму оплаты – нет. Так и получалось, что ежедневная норма выработки могла выполняться более чем на 100 процентов (у нас была обязаловка – 112 процентов), а в конце месяца на каждого солдата выходило по 30-40 рублей. Месячный план реально могли выполнить монтажники и бетонщики – собственно каменщики в норму начинали укладываться только к концу службы, когда набирались опыта, что же касается плотников и уж подавно разнорабочих, то у них выйти из «минуса» не имелось вообще ни малейших шансов.

Таким образом, у военных строителей долг рос месяц от месяца. Хотя они вкалывали так, как в армии мало кто вкалывает. И у самого отряда рос долг как на дрожжах, каждый месяц. Повторюсь: а рядом располагался УНР, который распоряжался средствами, и получал премии как раз за то, что платил нам как можно меньше.

Помню, как меня буквально потряс такой случай. Правда, потом я узнал, что это не случай, а постоянная практика. Так вот, на подведении итогов, которое проходило совместно для УНРа и подчинённых ему частей, нас клеймили позором, а УНР хвалили; и начальники участков, на которых работали наши ребята, получили премии в размере трёх месячных окладов. Мы возмущались: мол, хоть бы не афишировали, каким-нибудь закрытым приказом провели бы это награждение, чтобы не у нас на виду…

Что там скрывать-то теперь? Я только на втором году службы начал понимать, что к чему в этой системе. Опять же, кто был я? Лейтенант, замполит роты, не имевший соответствующего образования, понимавший линию партии, но не владевший даже строительной терминологией. Скажем, мне не были знакомы выражения «железнить крышу» или «вскрывать потолок» – я их понимал буквально: покрывать железом или взламывать…

Ну и вообще верх цинизма – сбор комсомольских взносов. Естественно, все до единого солдаты являлись членами ВЛКСМ. Сумма взносов для солдат составляла две копейки в месяц. Однако военные строители зарабатывали деньги, а потому у них взносы были прогрессивными, в зависимости от заработка. То есть военный строитель должен был платить с суммы, скажем, 50 рублей. Это составляло, скажем, десять копеек (я не помню сетку, да это и не существенно – речь идёт о принципе, а не о конкретных суммах). Однако получал-то этот молодой человек как простой солдат – три восемьдесят! И сколько отдавать невесть кому и почему для него имело значение – за десять копеек можно  было купить пачку сигарет или упаковку печенья.

…Я старался быть хорошим замполитом. Я добросовестно проводил политзанятия,  подновил Ленинскую комнату, а потом создал новую, учился вопросам организации производственного процесса, сутками проводил на объекте… Как подобает, завёл тетрадь, в которую записывал свои беседы с подчинёнными – со всеми, конечно, не успел, но с абсолютным большинством индивидуально поговорил. Хотя это задачка была та ещё – поговорить с переводчиком с приехавшим из далёкого азиатского кишлака пареньком…

Вышел как-то такой курьёз. Беседую с парнем – уроженцем Средней Азии, который по-русски понимал и говорил неплохо. Спрашиваю о семье. Записываю: «три брата, три сестры…».

- Значит, вас семеро детей? – машинально уточняю.

- Нет, девять, – возражает солдат.

- Не понял… Три брата, три сестры, да ты… Семеро…

- А братишки! – напоминает собеседник.

То есть братья – это старшие, а младшие – братишки.

Много позже мне довелось больше десяти лет служить в Туркмении. И там я как-то видел в магазине в отделе посуды ценники, на которых значилось, в зависимости от величины посудины: «каструл», «каструлка» и «каструлчик». Я сейчас не о степени знания русского языка – в конце концов, туркмены в данном случае хоть как-то знали наш язык, а мы их не понимали вовсе. Я речь веду о том, что в описанных случаях представители азиатских народов уловили нашу языковую особенность – с помощью суффикса указывать на величину предмета.

…Пересказывать будни – трудно. И читать о том неинтересно.

Потому ещё только парочка ярких эпизодов из того самого начального периода службы.

О национальной розни. Я  с детства был интернационалистом, верил в нерушимую дружбу народов, считал, что процент сволочей в каждой нации одинаков, в то время как сами нации равны между собой… Что-то из этих воззрений сохранилось во мне по сей день, что-то трансформировалось… Неважно. Главное, что я в те времена и мысли не мог допустить, что в нашей стране могут иметь место столкновения именно на национальной почве.

И вдруг в нашей части как-то такое случилось. Ночью к нам в комнату-общежитие прибежал посыльный с известием, что началась драка между чеченцами и узбеками. В части у нас служило 11 (если не ошибаюсь) чеченцев. Основная же масса (несколько сотен человек) – из республик Средней Азии, ну и понемногу из других регионов СССР… Торопливо, по тревоге, одевшись, я выбежал на улицу и увидел такую картину. В центре утоптанной площадки, на которой мы проводили утренние разводы, спиной к спине стояли в кружок чеченцы. Руки на груди сложили, молчат, и только смотрят вперёд, на толпу, которая бесновалась вокруг. А окружало их человек сто или даже больше; окружавшие кричали, ругались, плевались… Но не то что броситься вперёд – даже за камнем наклониться никто не решился. Видно было, что даже встретиться глазами с окружёнными остерегаются… Это было зрелище!..

Увидев нас, бегущих от общежития нескольких офицеров, узбеки бросились врассыпную. Я орал что-то, наверное, типа «Разойдись!», на руку у меня оказался намотанным ремень, хотя и не помню, чтобы я его даже хватал… В общем, всё обошлось.  Но потрясением это для меня стало мощным. Тот случай стал для меня первым, когда я вдруг понял, что и в вопросах дружбы народов у нас в стране не всё обстоит настолько благополучно, как нам вещали с высокой трибуны.

Об афоризме Лапина. Наверное, каждый человек в возрасте согласится с тем, что в разные периоды его жизни слышал некоторые слова и выражения, которые произвели на него неизгладимое впечатление. Один из таких эпизодов расскажу и я.

Как-то я пришёл в комнату, уставший, и высказался что-то в том духе, что «недели пролетают – не успеваешь их замечать». На что Евгений Лапин, уже подзагрузившийся спиртным, изрёк великую фразу, которую я вспоминаю уже на протяжении тридцати с лишним лет.

- Коля, это не недели пролетают – это жизнь мимо проходит!..

Афоризм, достойный великих, не так ли?..

И один случай, который я вспоминаю с каким-то не до конца понятным даже мне же самому стыдом.

Как-то ночью возвращался я из казармы в общежитие. Тишина стояла, все спали… Там система была такая. С улицы входишь в коротенький коридорчик, из которого четыре двери вели в комнаты. И вдруг я увидел в коридорчике большущую жирную крысу. Как и когда она сюда попала, не знаю. Но главное, что выхода у неё не было – все двери закрыты. И я начал забивать её ногами. Сначала она пыталась куда-то спрятаться, ускользнуть, найти выход. Однако выхода не было. Крыса поняла, что она обречена. .  И она начала бросаться на меня. Прыгнет – и налетает на мой удар. Я в сапогах – мне ничего не страшно…

Вот поверьте: стыдно за то избиение. Я крыс терпеть не могу. Они тогда в стройбате были нашим бичом – пожирая продукты, оставляя свои испражнения на хлебе… Травить и бить мышеловками – это я запросто. Но вот так, забить ногами, когда у этой крысы не имелось выхода… Как-то это нехорошо. И мне стыдно. Из-за чего, казалось бы: убил грызуна и вредителя! А вот что-то не то в этом поступке, не так должно быть.

…Так прошло два месяца. А в конце октябре 1978 года меня направили за молодым пополнением в Узбекистан.