ПОМИЛОВАНИЕ

Предыдущая публикация: https://starodymov.ru/?p=48145

…Между тем, когда на Красной площади шла подготовка к казни, Лжедмитрий оставался в своём царском кабинете. Вокруг него собрались приближённые.

Все ждали слова государя. Оно ж известно: карать да миловать – Богу, да царю, а больше никому!

Басманов – человек прямолинейный, в своём стремлении выслужиться торопил казнь, старался поскорее предъявить государю голову боярина, как очередное свидетельство преданности. Боярин Салтыков – опытный царедворец, он на площади тянул время, чтобы получить из царских покоев чёткий и неоднозначный сигнал, подтверждающий приговор, или отменяющий его.

Ждали решения государя и собравшиеся в кабинете царедворцы.

А он всё тянул.

У кого Лжедмитрий мнение спрашивал, все уже высказались. Однако, не зная точку зрения самого царя, мало кто осмеливался настаивать на своём.

…У Анфиногена Лжедмитрий спросил мнение накануне вечером, когда ненадолго они оказались вдвоём.

- Я не знаю, государь, – пожал плечами Кривоустов. – Мне с Шуйскими столоваться не приходилось, ничего сказать не могу. А с кем из бояр как поступать, то тебе виднее, Дмитрий Иванович.

Лжедмитрий недобро прищурился:

- Неужто вот так ты о любом боярине скажешь?

Анфиноген живо среагировал на реплику. Он понял, что царственный друг от него чего-то иного ждал, потому и ответил не так, как желал разговор вести поначалу – а именно уклоняться от прямых ответов, потому что неведомо, как его приговоры могут завтра откликнуться.

- Не, государь, есть, за кого и просил бы тебя милость явить, – опять подстраиваясь под простачка, максимально искренне отозвался Кривоустов.

- Это кто ж? – полюбопытствовал царь.

- Князь Воротынский, например, – легко, но с внутренним напряжением отозвался его собеседник. – Или Пожарский… Тот же Власьев, хоть и не боярин он, а пользы царству поболе иных дородных приносит…

- Это ты тех называешь, у кого твои браться служат? – догадался Лжедмитрий, немного смягчаясь.

- Так, да не так! – поправил Анфиноген. – Я называю тех, о ком через братьев знаю, что верны тебе останутся, не предадут. Тот же Власьев, знаешь как говорит?.. У меня, говорит, нет ничего кроме репутации верного слуги государева – потому верным государю останусь до конца. Ну как за такого не вступиться?.. Пожарский – и вовсе человек чести, одна беда, что приступам чёрной меланхолии подвержен… А Васька Шуйский – не знаю, как он милость твою оценит, если пощадить его: может, верным окажется, а может опять до первого поворота, а там снова за старое возьмётся, баламутить начнёт…

- Выкрутился, шельма! – засмеялся Лжедмитрий. – Ладно, помнить буду, что ты нынче сказал!..

Этот разговор состоялся накануне. Анфиноген знал, что подобные же разговоры вёл государь и с некоторыми другими приближёнными. Кто что советовал, неведомо. Может, и у Ксении Годуновой спрашивал, которая опять у него ночевала, но то уж только догадки-предположения.

Вот и теперь все стояли и ждали слова Лжедмитрия.

Тот долго молчал.

А потом поднял глаза, обвёл взглядом всех, особо не задерживаясь ни на ком, и сказал только одно слово:

- Милую!

По комнате прокатился единый вздох.

Кто-то метнулся к двери, чтобы оповестить Басманова, Салтыкова и палача о том, что решил государь.

Однако в двери стоял государев секретарь Ян Бучинский. Он жестом остановил выходящего, показав: погоди, мол, чуток.

- Не делай этого, государь! – воскликнул поляк. – Ошибку делаешь! Нельзя Василия Шуйского щадить!..

Ян Бучинский оказался единственным человеком, который открыто не согласился с мнением царя и пытался его переубедить!

- Изручь бью – изручь и милую! – явно любуясь собой, своим милосердием, отдавая отчёт, что всё сказанное теперь, непременно окажется известным за стенами Кремля, оборвал секретаря Лжедмитрий. – Не хочу своё царствование казнью начинать! Не желаю кровь боярскую проливать!.. Казнь отменить! Шуйских – в ссылку. Всех троих!.. Их подручных, что в Разбойном приказе сидят, которых ещё не умучили, батогами наказать, имущества лишить, языки вырвать, чтобы неповадно было против государя нажигать, да и гнать их вон из Москвы, пусть идут, куда глаза глядят, коль здесь им немило…

Добровольный гонец поспешно отодвинул с порога Бучинского, торопливо вышел из помещения.

Да, Шуйского в царских палатах здорово недолюбливали. Однако корпоративный дух царедворцев всё ж таки превалировал над личными симпатиями и антипатиями. Срабатывало чувство самосохранения – сегодня казнят одного, а кто поручится завтра за тебя?..

Бучинский посторонился.

- Ошибку делаешь, государь, – покачал он головой с безнадёжной досадой в голосе. – O sancta simplicitas! (О, святая простота!).  Как бы жалеть о доброте своей не пришлось…

Поймав на себе взгляд Анфиногена, поджал губы и ещё раз покачал головой, показывая несогласие с решением государя. Кривоустов слегка пожал плечами – нам-то с тобой чего тут? Поляк, поняв, что тот ему не союзник, отвернулся.

…Между тем, на Красной площади продолжали выжидать решения государя. Кто знает, не окажись тут в роли второго распорядителя осторожный Михаил Салтыков, вполне вероятно, топор уже и тюкнул бы по белой боярской шее.

На тот момент никто ещё не мог предположить, что в своё время именно Михаил Салтыков станет одним из самых активных участников нового заговора, который возглавит стоящий теперь у плахи на коленях Василий Шуйский.

Палач между тем прохаживался по помосту, поигрывая тяжёлым топором, легко перебрасывая его из руки в руку.

- Ну вот, я же говорил…

От Фроловских ворот показался всадник, поскакавший к эшафоту.

- Стойте! – кричал он. – Царская милость!.. Государь милует князя Шуйского!.. Ссылка!..

Людская толпа взревела тысячами голосов. Волна покатилась от центра к окраинам – по мере того, как новость распространялась.

- Слава государю Дмитрию Ивановичу! – клокотало на площади, отражаясь от окружающих стен. – Слава-а-а!

Знаменуя государеву милость, со всех сторон заливались колокола – звонари, пользуясь моментом, показывали своё искусство.

Лавр широко перекрестился. Он не любил Шуйского. Однако понимал, что если начнётся полномасштабное следствие по этому заговору, может всплыть и его фамилия – нередко ему доводилось бывать в усадьбе князя. И хотя вины за собой он никакой не чувствовал, да только знал уже, что не всякий, кому приходится держать ответ, и в самом деле виновен перед богом и государем.