Людмила Максимчук пишет:

Из романа “Наш генерал”

ГЛАВА VI.

Часть 1.
(отрывок)

Ночной звонок 26 апреля 1986г.
Пожар на Чернобыльской АЭС в ночь с 22 на 23 мая 1986г.

К ночным звонкам я уже привыкла давно, к ночным звонкам, к запланированным и внезапным отъездам: командировочный дипломат был наготове всегда… 26 апреля 1986 года, ночью, в половине второго, когда дома все спали, зазвонил телефон. Звонил дежурный по главку, Главному управления пожарной охраны (ГУПО) МВД СССР, коротко передавал о пожаре на атомной станции в Чернобыле. Так Владимир Михайлович раньше всех других в Москве узнал и расшифровал сообщение о страшной трагедии, подобной которой еще не было… Сомнения, возникшие в первые секунды и минуты разговора с дежурным – а могло ли такое вообще произойти? – быстро рассеялись под напором неопровержимых фактов. Представляю, как Владимир Михайлович моментально “прокрутил” всю информацию, понял, какой шквал обрушивается на тех, кто еще ничего об этом не ведает – ни слухом, ни духом, ни воображением… Более всего поразил не сам телефонный разговор, а его жуткие интонации, а также несколько перерывов в ходе разговора.

Вот именно – случилось…

Мне представилось еще: сейчас вскочит, схватит что–нибудь на ходу и умчится в этот Чернобыль, и я почти не ошиблась. Чернобыль… Что это такое? И где это, в каком районе страны? И слово–то какое: нехорошее, страшное, черное! Я тогда ничего еще не знала, но точно догадалась, что с радиацией шутки плохи, что даром не пройдет, что лучше сразу отдать полжизни, чем туда ехать. Уже заранее поняла, что поедет, что непременно должен будет поехать. А что, что же произошло?

…А произошло то, что не случалось никогда прежде…

Позже я часто перебирала в памяти подробности той ночи. С усилием вспоминаю и теперь, словно читаю сложный текст по слогам… Когда Володя положил телефонную трубку, неестественная тишина и отсутствие всякого движения перебили мой сон. Я слышала весь разговор сквозь вялую дрему и уже почти проснулась:

– Что случилось?

– …Это конец… – придавил своей тяжестью короткий ответ.

Просыпаться полностью не хотелось, но мой сторож мысли все равно проснулся.

– Что, говори скорее!

– Случилось… Произошла авария, авария на атомной станции.

…Володя включил торшер, чего никогда раньше не делал ни при каких ночных обстоятельствах – уходил на кухню или уезжал, но тихо, не беспокоил меня никогда. Я окончательно проснулась, уже – в халате, уже почти все поняла. Володя сидел в кресле неподвижно. Что спрашивать? Спросила:

– А где это?

– На Украине, в Чернобыле.

– И что же, там раньше аварий не было?

– Таких – никогда.

– Что же теперь будет?

– Не знаю… Страшная авария. Люди уже гибнут. Понимаешь?…

Гибнут…Нет, ни за что не пущу….

– Не пущу. Не поедешь! У тебя… У вас… есть начальники, пусть разбираются! А у тебя… У тебя давление, сердце, впору бюллетень брать. Да мало ли что и где еще будет!?

– Такого никогда еще в жизни не было. Это – обвал…

– Тем более. Лучше ногу или руку … сразу отрубить, чем ехать туда, разве ты не понимаешь? – У меня не хватало доказательств спросонок. – Ты куда?

– Пока – на работу, – он медленно поднялся; собирался молча. – Машина уже выехала.

– А потом?

– Там видно будет… – дверь за ним захлопнулась.

…Да все и сразу было видно, яснее некуда. Я осталась со своими мыслями; Володина тревога прочно осела во мне дурными предчувствиями, и уснуть мне не удалось до самого утра. Машенька спала в соседней комнате…

Наверное, далеко не всем и не тотчас все стало ясно и понятно про Чернобыль, но чутье Максимчука его никогда не подводило. Он теперь будет работать сутками напролет. Услышанное мною грозное слово «Чернобыль» станут вскоре – с натяжками и скупыми комментариями – повторять радио, телевидение, газеты, и будет оно обрастать устрашающими подробностями. О чем–то извещали почти сразу, но достаточно вяло, часто – мимолетно, другое становилось известным постепенно и дозировалось из разноречивых источников с разной степенью достоверности: сам факт аварии, пожар, подтверждение о гибели людей, реакция общества, первоначальная оценка масштабов аварии, действия по ее ликвидации. Такое было время: контроль информации – прежде всего, лишнего – ни одного слова! В действительности же, происшедшее на Чернобыльской атомной станции ночью 26 апреля 1986 года только спустя какое–то время дойдет до сознания большинства тех ответственных руководителей, каким по долгу службы полагалось бы знать об этом в первую очередь.

И дойдет ли, в самом деле!? Если бы!

В начальные минуты и часы катастрофы почти все большие начальники оказались морально и физически далеки от вероятности предположения такого события. Не ждали – это точно! Некоторых из них, даже спустя несколько дней, заставал врасплох набор цифр, расшифрованных тогда Максимчуком:

“1,2,3,4, секретно”, что означало:

1 – загорание на станции;

2 – крупный пожар;

3 – выход радиации;

4 – есть пострадавшие и погибшие.

Позже эту новость узнают все, а в первые сутки в главке никто не мог с точностью утверждать, что конкретно случилось на Чернобыльской атомной станции (ЧАЭС)… Были выходные дни, и на местах работали только дежурные и оперативные сотрудники, поэтому для “переваривания” новостей потребовалось какое–то время. Уж после – разобрались. Вопрос – более чем серьезный, на быстроту ликвидации такой катастрофы рассчитывать не приходилось. Стали решать, как быть дальше. Начали собирать данные, разрабатывать программу помощи, изыскивать и привлекать дополнительные силы и средства.

Владимир Михайлович возглавлял тогда оперативно–тактический отдел Главного управления пожарной охраны МВД СССР, был в звании подполковника. Он не вылетел на место катастрофы ни в ту же ночь, ни в тот же день. Оставаясь в Москве и являясь членом оперативного штаба, образованного в Главном управлении для решения организационно–технических вопросов ликвидации последствий аварии века, работал над этими вопросами. Дел у него, понятно, хватало. Дома он больше не ночевал; иногда звонил нам, коротко рассказывал о себе, спрашивал о новостях, но мысленно не отрывался от своих проблем.

Чтобы повидаться с ним, мы с Машенькой приезжали на Октябрьскую площадь, в сквер к памятнику Ленину, привозили что–нибудь вкусненькое. Володя прибегал к нам через дорогу, (здание министерства совсем рядом, на Житной, возле радиальной станции метро “Октябрьская”), обнимал меня и дочь, в нескольких словах рассказывал о делах и… прощался минут через пятнадцать. Собирался ехать в Чернобыль, усиленно готовился к поездке.
* * *

Чернобыль – особая веха, особый случай, особая отметка…

К началу чернобыльских событий Владимир Михайлович по долгу службы занимался вопросами атомных станций, понимал, что ряд проблем далеко не решен – пытался их разрешить. Катастрофа, грянувшая на 4-м энергоблоке Чернобыльской АЭС ночью 26 апреля 1986 года, в одночасье перевернула жизнь миллионов людей и стала проблемой целого мира. От Главного управления пожарной охраны МВД СССР на место катастрофы в Чернобыле поочередно выезжали руководители – для руководства сосредоточившимися там силами пожарных. Пришла очередь – и Владимир Михайлович Макисимчук, Член Правительственной комиссии по ликвидации последствий катастрофы на ЧАЭС, направился в Чернобыль вскоре после празднования Дня Победы.

В самом конце командировки, в ночь с 22 на 23 мая 1986 года, разразился роковой пожар в помещениях главных циркуляционных насосов третьего и четвертого блоков. Развитие пожара неминуемо вело к выходу из режима третьего блока ЧАЭС, что грозило страшной катастрофой, и последствия ее, по оценкам специалистов, были бы гораздо серьезнее, чем последствия катастрофы 26 апреля 1986 года. Этот пожар стал главным испытанием, выпавшим на долю Владимира Михайловича, потушившего к этому времени десятки сложных пожаров по всей нашей стране. Именно в чернобыльской ситуации он ярко проявил себя как профессионал и как человек: сумел не растеряться, дал себе отчет в том, чем это грозит реально людям и станции. Все высокое руководство, находившееся «за тридевять земель», по существу, самоустранилось от решения вопросов тушения, и простому подполковнику пришлось полагаться только на себя. Несмотря на серьезную радиационную рану на ноге (!), полученную незадолго до пожара при обходе территории АЭС, Владимир Михайлович прибыл безотлагательно к месту аварии, принял личное участие в разведке и в тушении. При всем этом главное – в отношении к людям, в стремлении сберечь их жизни, что явилось проявлением высочайшего профессионализма и человеколюбия.

Дело в том, что в уставных документах пожарной охраны МВД СССР не было указаний к действию оперативных подразделений по тушению пожаров на атомных объектах, что стало причиной гибели 28–ми человек на пожаре на ЧАЭС 26 апреля 1986 года. Но Максимчук поступает промыслительно, с опережением установок. Он избрал верную тактику посменного тушения в условиях повышенной опасности (в каждой смене – 5 человек), ограничил пребывание каждой смены в опасной зоне (до 10 минут), чтобы люди не переоблучились. Далее – мобилизовал всех имеющихся в наличии сотрудников и резервистов; вызвал резерв из Киева и Иванково; лично руководил тушением пожара с 2 часов 30 минут до 14 часов 23 мая 1986 года – пока физически держался на ногах, и уже отдавая последние силы, произвел расчет пенной атаки с таким прицелом, чтобы не дать вспыхнуть пожару вновь или «проснуться огню» в другом месте кабельных тоннелей.

Когда двенадцатичасовое тушение подходило к концу, Владимир Михайлович уже не мог стоять на ногах. К машине несли на носилках – сильно тошнило, почти рвало, говорить громко не мог. Под капельницами он провел около месяца, а дальше – предстояли мытарства, тяжкие болезни, малоэффективное, изнуряющее лечение, очередные дела. Умелые действия Владимира Максимчука спасли людей (более трехсот человек!), станцию и, как говорят, полпланеты, но стоили ему жизни… Предложенная им тактика тушения пожаров на атомных объектах прежде не имела аналогов и впоследствии стала достоянием мирового сообщества пожарных. Сам же пожар попал в разряд «секретных», подвиг долго скрывали, зато последующие страдания были явными, и скрыть их было невозможно…

По современным методам подсчета Владимир Михайлович получил не менее 700 рентген. И только сила воли, твердость характера, высокая мораль позволяли не просто выживать, но и вершить большие дела.

С тех самых пор пожарные страны стали называть Владимира Михайловича Героем Чернобыля.

О пожаре начальством было принято жёсткое решение: не распространяться, мол, не стоит будоражить общество, и без того напуганное словом «Чернобыль». Молчание и сокрытие фактов о размерах катастрофы на ЧАЭС всё более переходили в преступление. Пожар тщательно замалчивался, подвиг попал в разряд «секретных», а последующие человеческие страдания были настолько явными, что скрывать их оказалось просто невозможно.

Никаких наград ему не полагалось.

Нет подвига — нет героев — нет наград!

На том пожаре Владимир Михайлович получил сверхвысокую, смертельную дозу радиации, которая, по современным методам подсчёта, составляет около 700 рентген – в семь раз превышая роковой предел. С поля сражения, с лучевыми ожогами голени и дыхательных путей, его увезли в Киев. К машине несли на носилках – сильно тошнило, почти рвало, ходить и говорить громко уже не мог. Под капельницами он провёл около месяца, а дальше предстояли мытарства, тяжкие болезни, малоэффективное, изнуряющее лечение, очередные дела. Другому человеку и десятой доли свершений, и десятой доли болезней хватило бы с избытком…

Но хотя впереди маячил смертельный приговор, Максимчук знать об этом не желал. Он ещё не сделал всего, на что способен. Твердость характера и высокая мораль вели к главной цели жизни, позволяли до поры игнорировать безжалостный приговор. Заставляя свой организм сражаться всеми клетками, больными и здоровыми, преодолевал все мужественно, почти без жалоб, не желал признавать себя инвалидом, деградировать как личность, но – напротив – собирался с силами и работал дальше. Невзирая на то, что за свой по-настоящему героический поступок в Чернобыле не получил никакой награды, только выразительное молчание в ответ, а чаще глухое осуждение со стороны клерков-буквоедов (так не принято тушить пожары!), оптимизма не терял, собирался долго и полноценно трудиться. Ни разу не пожалел, что поступил в Чернобыле неординарно! Старался – и успевал – реализовать свой опыт и перспективные идеи, тушить пожары, воспитывать молодых бойцов.