ПРОЛОГ

Обманка фильмов про войну и мой Афганистан, 1993 год и расстрел Белого дома, нищета и офицерская гордость

В жизни каждого человека случаются моменты, которые круто поворачивают его жизнь. Или ломают устоявшееся мировоззрение. Или просто открывают глаза на вещи, казалось бы, обыденные, но которые теперь видятся в новом свете.

Случалось такое и со мной.

В октябре 1985 года я оказался на первой моей жизни боевой операции. Дело было в Афганистане, немного западнее Герата. Там я впервые видел войну наяву, не на экране. Видел убитых и раненых, видел, как человек убивает человека, и как умирает от рук другого человека…

И именно там и тогда я вдруг осознал одну простую обыденную вещь… Любой, кто прочитает дальнейшие строки, скажет: тоже мне – открытие!.. Так это же, мол, очевидно, и любому дураку понятно. Так вот, умом я понимал это раньше. А вот так, до ясного осознания всем своим мозгом, до глубины души, до самой, как говорится, печёнки… Тогда – впервые!

Я вдруг осознал главный обман фильмов про войну. В кино главный герой изначально застрахован от смерти до самого финала. В крайнем случае, он может получить ранение, однако его обязательно спасут, а потом выходит прекрасная медсестра… Ну и т.д. Так вот, герой фильма априори гарантирован от смерти. И даже если он в финале умирает, то обязательно с красным знаменем в руках (образ), на виду у всех, совершая подвиг! Он бежит в атаку, вокруг рвутся снаряды, впиваются в землю пули – и падают люди! Но эти падающие на втором плане люди – это не личности и не герои; они просто безликие статисты из аморфной массовки, которые оттеняют героя, создают фон его подвигу.

В реальном бою всё иначе. В реальной жизни каждый из нас – личность. Каждый из нас – мирозданье. Каждый из нас находится в центре вселенной, а точнее – являет собой центр вселенной. Мы все вместе, каждый из нас – не фон для героя. И никто из нас не гарантирован от смерти, от увечья, от того, чтобы пасть от шальной пули, от глупого осколка.

На войне нет центрального героя. На войне каждый – просто человек.

Я помню миг того озарения. Слева виднелись горы, за вытянувшимся кишлаком протекал невидимый от нас Герируд… Вокруг кипела жизнь воинского подразделения, находящегося в боевой обстановке… Я видел наших солдат, этих простых советских парней (именно так, советских – потому что не подразделял их на национальности), каждый из которых хотел жить и не должен был умирать в столь молодом возрасте. Нам предстояло идти на прочёску кишлака (кажется, это был Зиндаджан), а это всегда грозило выстрелами и смертью, и никто из нас не был застрахован от пули. Кто-то из нас мог не вернуться… Нет, не так. Кто-то из нас обязательно обречён был стать жертвой этого кишлака, глинобитные стены которого виднелись неподалёку. Но кто именно? Мы не знали. И никто не знал. И тот неведомый нам душман, который в это время снаряжал обойму своего «бура» патронами, тоже не знал, в кого ему предстоит выстрелить. И даже тот самый роковой патрон, не различимый среди множества своих собратьев, не знал, что именно ему уготована честь убить человека… Кто-то из нас уже был обречён. Но никто персонально – о том не знал.

Эта пуля могла сразить любого, каждого. И рушился мир, вселенная, заключённая в одном человеке, в каждом человеке.

Я – не центр вселенной. Я – простой человек. Я тоже не хотел умирать. И в тот момент я сумел соотнести эти понятия: несмотря на то, что каждый из нас  является целым миром, кто-то из нас сегодня умрёт. И ни у одного из нас нет гарантии, что именно его пуля пощадит.

Это осознание стало очень неприятным. Нет, я не отказался от участия в прочёске, конечно же, нет – хотя имел для того полную возможность. Равно как никогда не уклонялся от участия ещё во множестве боевых эпизодов, которых полной мерой отмерила мне судьба. Я был журналистом и вовсе не обязан был ходить в бой. Но уклониться от него считал ниже своего достоинства… Однако именно тогда, увидев первых в своей жизни убитых… Именно тогда отношение к жизни и смерти на войне у меня изменилось.

Второй переломный момент в моих воззрениях на бытиё произошёл в конце сентября 1993 года.  Я тогда учился в академии – которая ещё недавно называлась Военно-политической имени Ленина, на тот момент Гуманитарной, а нынче – Военным университетом. Как раз назревали события начала октября, когда Ельцин приказал расстрелять Белый дом.

То ли было время самоподготовки, то ли свободная пара – не помню точно. Мы, наша учебная группа, находились в классе, преподаватель отсутствовал. Потому общались свободно. Дело происходило в академическом корпусе на Садово-Кудринской (сейчас его уже продали) – совсем неподалёку от Белого дома. Конечно, мы не могли оценить ситуацию во всей полноте, а потому обсуждали её, спорили… Но спорили вяло, без какого-то напора. Наверное, наше чувство тогда можно было бы охарактеризовать как растерянность.

Ходили слухи, что рассматривается вопрос о привлечении слушателей военных академий к мероприятиям вокруг Белого дома. Привожу столь нейтральное слово, потому что точно никто не знал, в качестве кого нас собираются использовать: не то в оцепление, не то, чтобы оттеснить народ, не то вообще для прочёски окрестностей… В общем, слухи – они и есть слухи, никакой конкретики.

Тогда я встал и сказал, что ни в каких мероприятиях участвовать не стану. Что это гражданская война, что просто идёт верхушечная борьба за власть, и в ней я не желаю участвовать ни на одной стороне… Я не помню дословно, какие именно фразы произносил, но смысл был именно таким: я как человек военный, готов воевать против любого врага, но внутри своей страны принимать ни одну сторону не желаю. В классе на некоторое время установилась тишина. Потом все разом заговорили о другом – меня не поддержал никто.

Хочу быть понятым правильно. Я – не бог весть какой герой. Скажу даже больше:  кто знает, как бы я поступил, если бы и в самом деле нас построили и скомандовали «Шагом марш!». Вышел бы из строя? Громко отказался бы идти в оцепление?.. Не знаю. Быть может, и вышел бы… Нет, если бы кто-то отказался первым, я бы поддержал его непременно. Но вышел бы из строя первым?.. Не знаю. Думаю, что всё же сделал бы этот шаг. Однако, чего уж тут перед собой лукавить – не уверен. Разговор из серии «я бы на твоём месте» вообще не приемлю: каждый человек поступает именно так, а не иначе в данный момент в данном месте и только сам.

Но точку зрения свою высказать сотоварищам я считал необходимым. Что и сделал.

А через несколько дней состоялся расстрел Белого дома. По своему парламенту стреляли российские офицеры, добровольно сформировавшись в экипажи боевых машин. Мы вновь находились в своём классе, и вновь я возмущался тем, что в этом постыдном расстреле участвовали офицеры. Опять меня никто не поддержал.

И только после ко мне подошёл один товарищ из нашей же группы и сказал – негромко, чтобы слышал только я:

- Знаешь, а если бы мне пообещали квартиру – и я бы стрелял…

Сказал без бравады, без вызова… Наверное, от осознания того факта, что и его можно было купить квартирой, и что в его адрес тоже раздавались бы голоса осуждения и презрения, его грызли на душе кошки… Но ведь возникла же у него потребность подойти именно ко мне, и признаться вполголоса в этом!..

И в те дни, и впоследствии я много думал о том, правильно ли я поступил тогда, в октябре 1993 года.

По большому счёту, я всегда был против Ельцина, его политики, его команды. Однако и среди тех, кто возглавлял оппозицию, не оказалось ни одного руководителя, политического или общественного деятеля, за которым я бы мог пойти. Я убеждён, что если бы такой человек в Белом доме тогда оказался, гражданская война в России стала бы неизбежной. И я не знаю, как оценить тот факт, что эта гражданская война не началась. Если бы она разразилась, мы бы жили сегодня в другой стране. Какой она была бы, можно только гадать. Но не такой, как мы видим – это однозначно.

Гадать… И в самом деле, не будем гадать. Я не пошёл на баррикады. И многие тоже не пошли. Думаю, причин, почему тут основных две – обе я уже называл. Первая – растерянность. Мы все, слушатели академии, приехали учиться из далёких гарнизонов, и в условиях тогдашней информационной идеологии не могли сориентироваться в достаточной степени в происходящем. И вторая – у оппозиции не было такого харизматичного лидера, вокруг которого могли сплотиться все антиельцинские силы. Руцкой, Хасбулатов или Макашов на эту роль не тянули.

Во всяком случае, сегодня я могу только этим объяснить пассивность абсолютного большинства народа в целом, и офицерства в частности.

Впрочем, вернёмся в 93-й.

Сегодня я знаю, что в каждом более или менее крупном коллективе, и уж в военном коллективе в особенности, и уж в учебной группе и подавно – обязательно имеется человек, который является информатором «компетентных органов». Не будем сейчас о морали или о целесообразности подобного положения дел, просто примем это как факт. Нет сомнения, что те мои выступления стали известны «кому следует». Опять же, не вызывает сомнения и то, что в других группах, во всех военных вузах шли такие же разговоры, и там находились люди, офицеры, которые громко высказывались против участия в вооружённом противостоянии в стране.

Так вот, я считаю, что именно обобщённые данные о таком настроении офицеров убедили высшее руководство страны в том, что лучше слушателей академий к событиям у Белого дома не привлекать. Нас продержали в стороне от событий. Если бы нас послали туда, мы вынуждены были бы определиться, делать выбор. И это непременно привело бы к расколу в нашей среде, и нет сомнения, что ряды организованной оппозиции пополнились бы новыми сочленами. А так – определяться не было необходимости, и события прошли без нашего участия. Наверное, осознание такого положения дел меня лично не красит.

Однако повторюсь: лучше пассивное неучастие в подобных событиях, чем активное участие в гражданской войне, к которой нас подталкивали. Или всё-таки хуже?.. Ох, не знаю, не знаю…

Зато знаю другое. История не знает понятия «если бы». Мы можем анализировать своё поведение и поведение других, строить какие угодно предположения о том, «что было, если бы», однако свершившееся уже свершилось и никаких вариаций не существует. Мы можем только гордиться своим участием в том или иной событии, а можем стыдиться его… Но исправить ничего, изменить, направить на другую колею – уже нет!

…И третий момент, который я бы хотел вынести в преамбулу своих автобиографических записей. Это когда мне, потомственному профессиональному офицеру, пришлось идти на заработки.

Я – не чистоплюй. И сам по себе факт, что мне пришлось работать, меня не шокировал. Меня поверг в шок факт, что на то, чтобы мне, действующему офицеру, идти на отхожий заработок, меня же толкнуло, даже вынудило государство! Нам попросту перестали выплачивать денежное довольствие.  А те деньги, которые всё же время от времени выдавали (с опозданием на несколько месяцев, в то и на полгода), так быстро съедала инфляция, что… Да чего уж – все через это прошли, в начале 90-х!

И я пошёл зарабатывать. Не на машину или какую роскошь, вовсе нет – просто на элементарный прожиточный минимум. Вот тогда-то я вдруг понял, что «левыми» доходами и в самом деле легче и выгоднее жить, чем добросовестным служением Родине. Вот это стало шоком! Государство не нуждалось в моих мозгах и моём образовании. Зато в моих руках нуждались бизнесмены. Я был принуждён государством реализовать свой потенциал не на благо ему же, а в интересах нечестных и нечистых на руку его граждан – чтобы  попросту выживать.

Мне пришлось поработать: охранником и грузчиком на железнодорожных вагонах с сахаром, сторожем на стройках и в магазинах, ночным торговцем в уличном ларьке, вышибалой в ресторане, охранником на дискотеке геев, грузчиком мебели, охранником в студенческом общежитии, а также летать в Пермь за собакой для «нового русского».

Поначалу было невероятно стыдно и неловко. Однако это скоро прошло – когда тебя предаёт государство, которому ты присягал, внутренний голос легко подбирает аргументы в оправдание твоего «отхожего промысла».

…Реально таких вот моментов, которые изменяли мои представления о том, что такое хорошо в этом мире, было больше. Но я привёл только три. Об остальных расскажу постепенно, по мере продвижения по моей судьбе.

Только ещё пара слов.

Каждому человеку суждено прожить одну-единственную жизнь. И не ему приходится выбирать эпоху, в которой рождаться на свет. Изучать по учебникам истории или читать в художественной литературе куда интереснее о периодах бурных. Но обитать приятнее в эпоху застоя. Ну а нашему поколению выпало пожить в застое, а потом сорваться в ту самую пресловутую эпоху перемен.

О том, как я приспосабливался к новым условиям, как меня ломало, в чём я сдался, а в чём остался на позициях, впившихся в душу с детства, и пойдёт речь.