АЛЕКСАНДР

ДЗЕГАМИ

Осень 1604 года

Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем. Бывает нечто, о чём говорят: «смотри, вот это новое», но это было уже в веках, бывших прежде нас…

Экклезиаст, 1,9–10

…Как-то Александр Кривоустов бродил по дворцу кахетинского царя в Дзегами и неожиданно для себя оказался в библиотеке. На полках, которые тянулись вдоль стен, стояли переплетённые тома книг, лежали пергаментные свитки, футляры-тубусы…

Сашка уже бывал в библиотеках – в Вильно, в Копенгагене, в Кракове… К книгам он относился с уважением – и не больше. У покойного отца имелось несколько томиков – обязательная Библия, а также «Пчела», «Домострой», «Повесть об Акире Премудром»… Неоднократно читанные долгими зимними вечерами – их Сашка знал разве что не наизусть. У него даже мысли никогда не возникало, что книг может быть много, как в той же королевском книгохранилище в Копенгагене.

Впрочем, в столице Дании посольство пребывало недолго. В Вильно и в Кракове было не до книг. Да и вообще Сашка не вникал особенно в то, что вообще может содержаться в виденных им за границей многочисленных томах! Читать-то он умел только по-русски, да немного по-литвински. А светской литературы в Московском царстве в те времена практически не имелось.

Вот и теперь, Сашка тут же вышел бы из помещения, если бы не увидел девушку, сидевшую за столиком для чтения. Он узнал её – не раз встречал во дворце, правда, не заговорил с ней ни разу, робел. Знал только, что это дочь одного из придворных, и что зовут её Тата – Сашка понимал, что это не имя, а дружеское прозвище, хотя, вполне возможно, и производное от имени.

Взаимоотношения мужчин и женщин здесь, в Дзегами, разительно отличались от московских. Здесь женщины держались более раскованно, и в то же время пользовались значительно большим уважением.

- Гляди, Сашка, – как-то строго предупредил подопечного Андрей Иванов, заметив, что его юный коллега откровенно заглядывается на девушку. – Тут насчёт девок нравы суровые. Если родичи сочтут, что ты её оскорбил – убьют, и никто не станет их за то наказывать.

- Прям таки и убьют? – усомнился Сашка, усмехнувшись – решил, что подьячий  просто стращает.

- Прям таки и убьют, – вполне серьёзно подтвердил Иванов. – И не взыщет никто с убийц.

Приняв напутствие к руководству, Сашка стал сторониться понравившейся ему Таты. Тем более, что и Власьев ему раньше неоднократно советовал в чужих землях держаться осторожнее.

- Знаешь же поговорку: в чужой монастырь со своим уставом соваться не след! – наставлял Афанасий Иванович. – А уж в международных делах это правило действует ещё строже. Что у нас дозволительно, то в других народах бывает запрещено, да ещё и смертью карается…

…Увидев Тату, Сашка тут же постарался улизнуть. Однако она его тоже заметила, поднялась, улыбаясь, из-за стола.

- Погоди, московит! – чётко и быстро проговорила она по-русски заранее заготовленную фразу. – Здоров будь!

- Здравствуй и ты, сударыня! – ответил Кривоустов, смешавшись и неловко кланяясь.

Ничего не говоря, Тата подошла к Сашке, смело взяла его за руку, повела за собой в угол помещения. Там стоял небольшой столик, возле которого оказалось три стула. Тата указала Сашке на один из них, сама уселась напротив. Стена оказалась тёплой – очевидно, в соседней комнате горел очаг, чтобы обогревать и библиотеку, в которой огонь разводить опасались: и пожар мог возникнуть, да и для пергамента живой огонь очень вреден.

- Я русский не знаю, – с трудом выговорила она фразу, которую, очевидно, как и предыдущую, заранее специально выучила. – А говорить хочу, – она улыбнулась.

Выход нашли скоро. Впрочем, это только так красиво сказано: выход! Не выход, а лазейку! Тата неплохо говорила по-турецки и по-персидски. Персидского Сашка не знал вовсе, а вот турецкий немного понимал – выучился в Посольском приказе, общаясь с приезжавшими из Царьграда и с Афона священниками и беженцами от османов. К тому же оба чуток владели татарским, хотя и разными его диалектами. Так что разговор у них какой-никакой наладился. А то, что шёл он трудно, это их не так раздражало, как веселило.

(Разбирая рукопись, я обратил внимание, что автор её частенько сообщает, что действующие лица понимают татарский язык. Впрочем, это относится не только к летописцу Алёше Кривоустову. Например, по воспоминаниям Исаака Массы, на Кавказе проживало много народов, которые говорят по-татарски. На мой взгляд, объяснение тут может быть лишь одно. В своё время народ, или точнее, сообщество народов, которое мы сегодня называет монголо-татарами, покорило всю Азию. И хотя это единое гипергосударство тотчас распалось, в качестве связующего его осколки звена остался единый некогда язык. Язык международного общения, сказали бы мы сегодня. Тем более, что у многих народов основа языка являлась как раз тюркская. Так что вряд ли все, о ком упоминает летописец, бегло говорили именно на классическом татарском языке, однако понимали и могли как-то общаться между собой. Тем более, что в Московии татар обитало много – и обрусевших, и крещённых, и компактно проживавших в своих улусах… Русь изначально складывалась как полиэтническое государство, русский язык извечно абсорбировал-впитывал в себя чужеродные слова, оставляя нетронутым только корень, и, пристроив суффикс-окончание, принимая их к употреблению… Да и сама по себе жизнь с татарами бок о бок исподволь принуждала даже самых нерадивых к тому, чтобы уметь общаться с соседом. Таким образом, можно предположить, что названные авторы, употребляя выражение «татарский язык», подразумевали целую группу языков, имевших татарскую, а точнее даже тюркскую, основу).

Тата скоро выяснила о Кривоустове основные о нём сведения: что неженат, что небогат, что незнатного рода, что по роду службы уже пол-Европы объехал… И про братьев его узнала – про Георгия, Лавра, да и про то, что сестра Марфа при царевне Ксении в комнатных девках состоит… Об Анфиногене, разумеется, Сашка благоразумно решил промолчать; впрочем, при скудости доступного обоим словарного запаса, и не смог бы поведать девушке о его судьбе… Ну и о себе Тата кое-что рассказала: что её отец (по-турецки «ата») занимает при царёвом дворе («диване») высокое положение («мирза»), что у неё брат служит в царёвой дружине («нукер»), а другой брат содержится при дворе шаха Аббаса («аманат») при царевиче Константине…

О женщина! Сколь хитра ты и коварна! Сколь ранима и беззащитна! И соответственно насколько же ты изобретательна, когда речь идёт о том, чтобы устроить свою жизнь!

Мы, дети XXI века, привыкли к равенству полов, спокойно относимся к сожительству вне брака, не удивляемся тому, что женщина нередко в бизнесе или общественной жизни преуспевает больше мужчины. И просто не можем себе представить, что перелом в положении женщины в обществе произошёл всего-то в минувшем веке, что до того женщина что-то из себя представляла лишь при мужчине. Нет, исключения из правила имели место всегда – но они и являлись лишь единичными исключениями из правила.

А потому испокон веков женщина с малолетства мечтала о добром замужестве – как, впрочем, мечтает и сегодня, сколько бы она ни заверяла окружающих в своей приверженности эмансипации. В России тех лет вошедшая в возраст девушка особо выбирать себе жениха не могла (во всяком случае, так утверждает классическая историография). В странах, где она пользовалась несколько большей свободой, некоторое право на волеизъявление у «слабого пола» имелось… Но и там, и там, если в поле зрения потенциальной невесты или её родителей появлялся мужчина, который мог бы, хотя бы гипотетически, рассматриваться в качестве жениха, его непременно брали в своеобразную «разработку».

Вот и наш друг Сашка попал в эту извечную женскую ловушку.

В рукописи не сохранилось настоящего имени Таты и её фамилии. Вполне можно допустить, что Александр Кривоустов их просто не знал, либо Алёша не смог записать. Девушка увидела, что понравилась сотруднику московского посольства – такие вещи девицы всех народов чувствуют интуитивно… Ну а какая девушка и в каких краях не мечтает о заморском принце?..

Крохотное грузинское государство, бывшее ареной столкновения интересов двух могучих исламских монстров… Да какой там ареной!.. Пятачком посреди Кавказских гор, подобных которому у обеих империй насчитывалось превеликое множество. Персы и османы как-то мирились с христианскими верованиями своих непокорных подданных по одной лишь причине: они не могли заняться сплошным омусульманиванием территории, так как это спровоцировало бы восстание, которым непременно воспользовался бы враг. Они не боялись восстания христиан как такового – соседнее исламское государство для каждого из них являлось врагом куда более опасным!

А на севере простиралась огромная и сильная христианская держава, которая охотно брала под защиту всех православных, в том числе и принадлежавших к Грузинской Апостольской Автокефальной церкви. Тем более, что крест на эту землю принёс святой апостол Андрей Первозванный, который затем, отправившись на Север, проповедовал христианство среди славян. В те века Московия являлась словно землёй обетованной для православных всех окрестных земель.

Так почему бы не допустить, что Тата не исключала вариант выехать в Москву с этим пригожим молодцем? Да, небогат. Зато при царе служит, а значит, не без милости! А о том, насколько царский двор в Кремле многочисленнее, чем в Дзегами, она просто не в силах была себе представить!

Потому и понятно, что вызнала она у Сашки всю подноготную о его семейном и общественном положении, да и себя подала в самом выгодной свете…

Они какое-то время разговаривали на немыслимой смеси языков, помогая себе и друг другу жестами, и часто смехом показывая, что так и не поняли собеседника. Кривоустов отметил, что Тата внешне заметно отличалась от русских девушек – была утончённо-стройной, немного смуглой, с большими, тёмными, слегка раскосыми глазами, с гордо посаженной головкой… Ею хотелось любоваться, и в то же время красота эта вроде как предостерегала: берегись – могу и ужалить!

…Дверь в библиотеку отворилась, в помещение вошёл мужчина. Его Сашка немного знал – он служил при дворце, владел несколькими языками, а потому принимал участие в переговорах царевича Георгия с Татищевым в качестве толмача-переводчика. Увидев сидевших у столика, поклонился, замешкался, не зная, остаться ему или оставить молодёжь наедине.

Тата тут же заговорила с ним по-грузински. (Сашка отметил, что с удовольствием слушал, как разговаривают грузины – ему нравился этот говор). Пришедший улыбнулся, подошёл и устроился на третьем стуле.

- Меня, Сашико-батоно, зовут Константином. Котэ, по-нашему, – представился он. – Как тебе у нас нравится?

- Непривычно всё как-то… – признался Кривоустов.

Он сейчас испытывал смешанное чувство. С одной стороны, ему вполне естественно хотелось остаться наедине с девушкой, а с другой, понимал, что они с ней практически исчерпали запас слов, понятных обоим, и теперь их беседа оказывалась обречённой на затухание.

- Неудивительно, – усмехнулся Котэ. – Помню, когда впервые оказался на Волге, тоже всё поражался – во все стороны открытое место, и гор нигде не видно, а река спокойно течёт, без порогов… Чудно!..

Он умело говорил, едва ли не одновременно на двух языках, так что и Сашка, и Тата его понимали, и в то же время не возникало долгих пауз, во время которых толмач что-то объяснял одному из собеседников, в то время как второй вынужден был бы слушать незнакомую речь.

- Мне как-то рассказывали, что если человека с малолетства держать взаперти, то он не может находиться в открытом поле, ему не хватает стен, – продолжал Котэ. – Так примерно ощущал себя и я – мне было неуютно оттого, что вокруг не видно гор. Ну а тебя, наверное, как раз то, что вокруг горы, и стесняет…

Как оказалось, Котэ являлся смотрителем библиотеки. Потому разговор вполне закономерно перешёл на книги. Больше говорил мужчина, временами его активно поддерживала Тата. Что же касается Сашки, то он больше помалкивал и слушал.

И удивлялся.

Перед ним открывался новый, неведомый ему ранее мир – мир литературы.

- Понимаешь, Сашико-батоно, – говорил Котэ, – истину до человека можно донести по-разному. Можно просто изложить её, как, скажем, в Библии, или в Домострое, и повелеть руководствоваться написанным. А можно сделать это иносказательно, облечь в занимательную форму, посредством рассказа о приключениях какого-нибудь измышленного персонажа. Этим и занимается литература. Писатели и поэты создают художественные образы, человек читает о них, и это даёт ему пищу для ума, для сердца, для души… У вас в Московии этого нет, и очень жаль.

Увлекшись любимой темой, он рассказал Сашке о персидской и тюркской поэзии, которую хорошо знал – всё же Грузия слишком долгое время находилась под влиянием этих культур. Котэ рассказал о несчастном Рудаки, которого ослепили в наказание за его творчество, о великой книге «Шахнаме» и её авторе Фирдоуси, о великих «Пяти поэмах» в шестьдесят тысяч строк, в которых Низами мечтал-размышлял об идеальном государстве, о весёлом жизнелюбе Хайяме… Западноевропейскую литературу он знал немного хуже – до затерянного в горах Дзегами не доходило книг, а потому библиотекарь только упомянул несколько авторов, в частности, Данте Алигьери и его «Божественную комедию».

- А у нас был великий Шота из Рустави, – увлечённо продолжал Котэ. – Он служил при дворе нашей великой царицы Тамары.

- Все-то у тебя великие, – обронила девушка с улыбкой.

Библиотекарь засмеялся:

- Время такое было, Тата – время великих людей… Про царицу Тамару много чего говорят. Что жестокая была, что коварная, что любовников в пропасть приказывала сбрасывать… Уж что из этого правда, а что вымысел – бог с ним, не нам о том судить. А вот собрала она при своём дворце великих, – Котэ улыбнулся и шутливо поклонился в сторону Таты – мол, куда ж деваться, коль это правда, – писателей и поэтов. Это Щавтели и Чахруха, которые занимались сочинением великолепных хвалебных од, воспевавших деяния царицы. Это Хонили и Тмогвели – они писали прозой, создали замечательные произведения… Но самый великий… – опять улыбнулся и, покосившись на Тату, поправился: – Самый замечательный среди её придворных литераторов был всё же Руставели. Его «Витязь в барсовой шкуре» – произведение попросту выдающееся.

Котэ поднялся, прошёл к полке, снял толстый фолиант в богато отделанном бархатном переплёте, с фигурными застёжками, принёс на столик. Открыл его. Плотные пергаментные листы оказались исписанными значками, в которых Сашка узнал буквы грузинского письма. Здесь имелись также многочисленные яркие миниатюры-иллюстрации.

- Понимаешь, Сашико-батоно, в чём прелесть этого произведения… – аккуратно, разве что не с благоговением переворачивал страницы библиотекарь. – Вот читаешь и сопереживаешь людям, о которых идёт речь. И хочется подражать верности Тариэла в любви, верности Автандила в дружбе,  верности героев своим государям… Мы видим подлость или коварство – и это воспитывает наших детей, показывает им, как следует поступать и каких поступков избегать… Вот в этом и состоит значение литературы. Она не напрямую поучает, как следует поступать в том или ином конкретном случае, а воспитывает натуру человека через созданные образы. Вот, скажем, были у царицы Тамары враги, которые, кто явно, но в основном исподтишка, выступали против неё, что, мол, не женское дело – государством править. А Шота в своей поэме пишет: «порождение льва остаётся львом, независимо от того, какого оно пола». Ты ведь и сам знаешь, как всегда много находится советчиков, которые всегда знают, как и кому следовало раньше поступить в каком-то случае. А Руставели пишет: «Каждый мнит себя стратегом, видя бой со стороны». О том, что нужно делиться своим добром: «Что роздано – твоё, а нет – утеряно»…

Постепенно, по мере рассказа библиотекаря, Александр чувствовал, что у него в душе зародилось и нарастало какое-то чувство протеста. Или не протеста… В общем, ему как-то стало неловко за свою Родину. И захотелось за неё вступиться. Только аргументов не находилось. Его и в самом деле увлёк рассказ о литературе.

- А почему же, Котэ-батоно, у нас, в Московии, нет книг, подобных этой? – спросил он.

Котэ, очевидно, почувствовал некоторое напряжение в голосе собеседника. Быть может, даже догадался, отчего оно появилось.

- Кто ж его знает, – мягко и грустно ответил он. – Всё в руках божьих. Быть может, время ещё не пришло… Знаешь, у вас ведь имелась своя литература, и замечательная… Князь Георгий, бежавший из Москвы от гнева великого князя Всеволода, которого вы называете Большое Гнездо, стал мужем царицы Тамары. Правда, они поссорились и война у них случилась… Но это так, к слову. Так вот этот Георгий привёз поэму, которая называлась «Слово о полку Игореве». Это просто шедевр литературный. Однако потом началось нашествие Батыя – и для вас главным вопросом стал вопрос выживания, а не творчества. А писательство ушло в монастыри и занималось только летописным творчеством и жизнеописанием святых. Такого летописания, как в Московии, нет больше ни у одного народа. Да и в создании свода жизнеописаний святых, как я уже говорил, в Европе не так много равных вам… Но есть тут, думаю, и ещё одно обстоятельство, – после некоторой паузы осторожно проговорил Котэ. – Развитию светской литературы зачастую препятствует церковь.

Сашка на эту реплику ничего не ответил. Он всё больше становился агностиком, хотя и не желал себе в этом признаться, упрямо считая себя последовательным православным.

Впрочем, смотритель книгохранилища крамольную тему развивать не стал.

- Знаешь, Сашико-батоно, что удивительно, – заговорил он о другом. – Очень часто бывает, что люди, которых господь наделил писательским талантом, оказываются в жизни несчастными. Наверное, всё должно быть в должной пропорции: если тебе даден талант, то умаляется счастье. Или счастье они, творческие выдающиеся люди, видят иначе, чем мы с тобой, не знаю… Но вот тот же Шота – великий талант, каких в подлунном мире рождалось не много. Он страстно любил царицу Тамару, он просто боготворил её. Как-то шах персидский прислал в дар царице какую-то поэму. Тамара повелела Шоте перевести её на грузинский язык. Руставели выполнил её поручение блестяще – как и всё вообще, что он делал. Когда он преподнёс поэму своей повелительнице, она пришла в совершенный восторг. И приказала щедро наградить поэта. Однако Шота отказался от награды, сказав, что для него высшее счастье – просто служить своей повелительнице… А через несколько дней его нашли убитым, с отрезанной головой.

- Да кто ж его так?! – воскликнул Кривоустов. – За что?

- Никто не знает, – развёл руками Котэ. – Считается, что это был заговор некоторых придворных, которые завидовали той милости, которой пользуется стихотворец у царицы. И когда он отказался от награды, они испугались, что и сами лишатся материальных выгод, если царица и в самом деле решит, что для подданных служить ей – уже само по себе несказанное счастье. А недруги царицы, которых также имелось немало, болтали иное. Будто отблагодарила она верного своего почитателя, отблагодарила как женщина, позволила ему удовлетворить свою страсть. А потом сама же велела его казнить. Она якобы боялась, что восторженный поэт в порыве вдохновения в очередном своём творении выдаст эту тайну… А жена Цезаря должна быть вне подозрений, – закончил он неведомой Сашке поговоркой.

…Вскоре Котэ, сославшись на неотложные дела, ушёл. Сашка остался наедине с Татой.

С того дня у них появилось занятие. Они учились разговаривать и понимать друг друга – подолгу друг за другом повторяли названия предметов, пытались выстраивать фразы… Татищев, глядя на эту дружбу, только ухмылялся. Подьячий Андрей Иванов не уставал предупреждать об осторожности – мол, вернётся из похода брат Таты, неведомо как отреагирует на их отношения.

Однако Сашка увлекался девушкой всё больше. И уклониться от встреч с ней не мог.