О православном миссионерстве

По мере того, как они выпивали, отца Петра заносило в философию. Человеком он был образованным, эрудированным, жадным до новых знаний. Позднее, когда Павел вспоминал ту встречу, ту беседу, пришла ему в голову крамольная мысль, что двигала священником в первую очередь жажда новых познаний, а уж во вторую – просветительская деятельность.

- У всякого народа на белом свете, равно как у каждого человека есть своё предназначение, – вещал он, говоря, по всей видимости, о том, о чём много думал, о чём уже с кем-то ранее спорил. – Русскому народу, православным людям тоже выпала своя миссия…

- Погоди, – перебил его Павел. – Ты ж говоришь о русских. А сам-то кто?

Дело в том, что предки Петра происходили из касимовских татар, его дед или прадед принял христианство, и детей воспитывал в православном духе. И прозвание у него мирское было соответствующее – Касимов. Об этом миссионер сам рассказал Павлу, и Кривоустов ему о том напомнил.

- А вот скажи: твой ребёнок, который у самоедки родился, он по нации кто? – вопросом ответил священник.

Павел озадаченно пожал плечами. Казалось бы, такой простой вопрос, а ответить на него он не мог. По крови, вроде как русский, а поскольку родился в чуме, да и остался в стойбище, то какой же он русский?

-  Вот тот-то ж, Пашка! Человек к нации не кровью принадлежит, а духом. Какого духа человека, такой он и нации… У нас, у православного народа, есть великая миссия, которую определил нам господь. Нам предопределено спасти народы, к которым мы сейчас сюда пришли.

- От кого спасти?

- От латинян. Рыцарей-крестоносцев. Католиков. Ты вот вспомни, что орденские германцы делали на землях, куда они приходили! Они приходили на земли других народов, уничтожали их, и на освободившиеся земли заселяли своих же, латинян. Уничтожили пруссов, эстов, латов, просто под корень вырезали всех поголовно, а потом объявили эти земли своими. Если бы не остановил их князь благоверный Александр Ярославич, прозванием Беспокойный, а ещё называемый Невский… Вот пришли бы они в Пермь, к вогулам, к ненцам… Закованные в броню, с железными безжалостными сердцами – и резали бы, жгли, уничтожали всех, потому что против их копий и мечей у этих народов…

- Только стрелы с костяными наконечниками, да ножи из бивня мамонта, – подхватил Павел.

- Вот-вот… В этом и есть благодать божья, которая пролилась на русский род. Мы идём к другим народам не с мечом, а со словом божьим. Мы не уничтожаем другие народы, а привечаем их. Вот знаешь, наверное, что в этом году целый народ сибирский сам попросился в подданство русское. Царь грузинский уже давно просит взять его под свою защиту… Любой народ знает, что русский, пусть и себе в ущерб, но другому поможет. В этом благость наша. И беда наша тоже…

- А почему беда?

- Да потому, что если что даром даётся, оно не ценится… Довелось мне побывать в Литве, в земле, которая Белой Русью называется. Рассказали мне там такую сказку. Жил в одной семье сын-бездельник, ничего не желал делать. Отец с матерью работают по хозяйству, а сынок их только на лавке лежит. Вот отцу это надоело, он выгоняет сынка из дому: мол, иди в люди, и пока грош не заработаешь, чтоб я тебя не видел. Ну, сынок ушёл, в лесу весь день проспал, а вечером домой приходит. Думает: отец, мол, отходчив, поругает, да и простит. А мать его встречает за околицей, даёт ему грош и говорит: мол, отцу отдашь, скажешь, что заработал. Сынок так и сделал. А батька берёт монету, да и в огонь её, а потом ругаться начинает: мол, мало того, что бездельник, да ещё и обмануть меня хотел!.. На следующий день всё опять повторяется. И пробездельничал лоботряс, и мать грошик дала, а отец его опять в огонь. На третий пошёл сынок, нанялся к кому-то, заработал монету, идёт домой. Мать его встречает, а он ей: мол, не надо ничего. И к отцу. А тот ни слова не говоря, хвать монету – да и опять в огонь. Тут сынок как кинется в очаг, угли разметал, её, горячую выхватил и кричит на отца: что ж ты делаешь – я ж честно заработал её!..

Пашке сказка понравилась. Нравоучительная. Только вот…

- К чему ты это рассказал? – спросил он.

- Не понял?.. – ухмыльнулся отец Пётр. – Когда человек что-то сам заработает, он и борется за это, и в любой огонь полезет за своим, кровным. А когда ему блага просто так даются, человек воспринимает это как должное, что ему это дармовое просто за красивые глаза положено. Сегодня мы приходим и заключаем с самоедами договор: мы вас от врагов защищаем, мы вам даём то, чего у вас нет – ружья те же, злаки, плоды земные, которые тут не растут… А вы нам за то – то, чего нет у нас: пушнину, серебро, которое, по слухам, тут имеется, золото… И это хорошо, пока самоеды и прочие дикие народы понимают, что русские несут им блага, которых у них нет, и которых у них никогда не было бы, если бы не пришли русские.

Было видно, что подзахмелевший отец Пётр запутался в своих рассуждениях, не может выйти из них. Он задумался, потирая лоб.

Павел набулькал в стаканы ещё водки. Подвинул мочёной клюквы – ею тут закусывали вместо капусты.

Миссионер выпил, крякнул. Глаза его просветлели.

- Знаешь, как пришли латиняне в Новый Свет, в заморские страны? Там тоже дикие люди живут, которые нашей цивилизации не знают. У них там ни лошадей нет, ни колеса, ни железа… Зато золота – видимо-невидимо! Так вот, латиняне не стали с ними церемониться, обмены устраивать, торговлю… Просто резали всех подряд, убивали, уничтожали… А золото забирали, изделия те ломали, переплавляли и домой в слитках отправляли. А там, сказывают, вещицы были невиданной красы. Только их всё равно переплавляли…

- Наверное, идолов своих они изображали, а тогда и нечего их, идолов этих поганых, хранить, – заметил Кривоустов.

- Идолов-то и не надо, тут и речи нет, – не стал спорить отец Пётр. – Только тут вот что пойми! Если человек – творение божье, значит, и всё, что выходит из его рук, богу угодно. Если это красота, которую человек сотворил, значит, она призвана приумножать красоту земную, а красота есть проявление бога в нашей жизни. Поклоняться идолам – грех. А видеть, сколь великую красоту могут сотворить руки человеков, пусть даже и язычников, видеть это и осознавать величие и благость божью, даже в такой форме – вот что достойно православного!.. Но я не о том. Я говорю о том, что ради золота латиняне уничтожают народы.

- И у нас такие есть, – справедливости ради вставил реплику Павел.

- И у нас есть, – грустно признал отец Пётр. – Всё в руках божьих, провидеть его логику нам не дано… И я грешен, досадую, что не могу понять, в чём благость для господа, что он допускает, как вместе с людьми, которые несут местным жителям благо и добро, сюда же идут и лихоимцы, тати, воры… По ним, поганцам, местные народы судят обо всех – вот в чём беда!.. Но разница тут, Пашка, состоит вот в чём. У латинян в новые земли идут люди, чтобы уничтожать всё и вся ради добычи. У нас в новые земли идут люди, чтобы ради той же добычи дружить с местными народами…

Павел несогласно покачал головой.

- Ты, святой отец, новый тут ещё. Мало что знаешь о том, что тут творится. Вот и видятся тебе благодатные сказки. А вот поживёшь тут маленько – всякого наглядишься!.. Нету тут дружбы. Чтобы ясаком обложить местные народы, их просто грабят. Да, убивают редко, но грабят – постоянно! Отбирают пушнину, покупают вовсе за бесценок, обманывают их. А то аманатов возьмут, заложников, и грозятся поубивать их, если народец не принесёт сколько-то сороков мехов. А то приедет купчина в стойбище, привезёт водки, опоит их всех… А им, святой отче, самоедам этим, нельзя пить. Совсем нельзя. Они и так как дети неразумные, их обмануть можно легко, а тут ещё опаивают. Утром проснутся самоеды, а у них уже всё вывезено, подчистую. Ещё и олешков прихватит купчина тот. Самоедины приходят жаловаться, а купчина говорит, что мол, они сами продали всё. А те верят, потому что врать не умеют, они вовсе не знают, как это можно – обманывать!..

Павел остановился, потому как увидел, что по щекам и бороде Петра текут слёзы. Это не были слёзы пьяницы, расчувствовавшегося от выпитого, нет – Пётр плакал от горя, обиды, беды… Будь он тверёзым, понятно, сдержался бы, а так…

- Ох, беда это, Павлуша, прав ты, так всё и есть, – причитал миссионер. – Так, всё так. И купцы-лихоимцы, и воеводы-взяточники, и прочие тати, всё это есть, всё так!.. Только ведь не должно быть так, Павлуша, не должно! Бороться с этим надо, противостоять… А как? Не знаешь? Вот и я не знаю. Потому иду в землю дикую, чтобы показать местным жителям, каковые есть русские православные люди, разъяснить им сущность и благость нашей веры…

Немного успокоившись,  он поделился сокровенным – о том, как пришёл к идее миссионерства.

- Был такой святой Стефан Пермский, – рассказывал он, мечтательно глядя в стену напротив. – Таких людей больше нет – только в былинные стародавние времена встречались, да и то было их раз-два, да обчёлся…

Святой Стефан проживал в XIV веке. Родился он в Великом Устюге, отцом у него был русский, именем Симеон Храм (или Храп – в разных источниках по-разному писали), а мать крещённая зырянка по имени Мария. О молодых годах Стефана сведений сохранилось не так много, причём, многие противоречат друг другу. Так, рассказывали, что он был ещё совсем ребёнком, когда ему некий юродивый предсказал, что он станет просветителем пермского края. Однако в Житии святого этот факт отсутствует. Отсутствует и упоминание о том, что он, якобы, дружил с Сергием Радонежским, о чём гласит устное предание… Не вызывает сомнения только факт, что с малолетства рос мальчишка любознательным, тщательно изучал богословские науки, готовился к реализации высокого своего предназначения.

Попробовал Стефан проповедовать христианство среди зырян. Однако понял, что без перевода священных книг на зырянский язык результата добиться очень трудно. И засел за перевод. Справился с этой задачей, перевёл Библию на местный язык. Однако по-прежнему не чувствовал от своей деятельности удовлетворения. Рассудил, что проповедовать слово божие в обжитых районах – Стефан счёл для себя это слишком простым занятием. Испросив благословения, в 1379 году отправился в далёкую Пермскую землю.

Название Пермь происходит об Биармия, что со старинного вепсского языка значит «Край земли». Для них там и впрямь находился край известных территорий, за которой располагались вовсе уж неведомые сказочные земли.

- Вот знаешь, Пашка, о миссионерах говорят такое, – видимо, вспомнив некий стародавний спор, отвлёкся от рассказа отец Пётр. – Мол, проповедовать христианство в языческих странах – это грех, идти против воли божьей.  Известно ведь, что господь, когда пребывал на земле, отправил своих апостолов нести его слово народам, напутствовав их: «Идите, вот я посылаю вас как овец посреди волков». И ты знаешь, что многие апостолы и в самом деле были умучены язычниками… Так вот, мне и говорят, что раз, мол, апостолы не пошли к каким-то народам, значит, и господь не хотел их просвещения.

- А может, так оно и есть? – захмелевший Павел старался добросовестно внимать своему собеседнику.

- Не может! – горячо отрезал отец Пётр, также захмелевший, и также старавшийся добросовестно досказать о Стефане Пермском. – Прежде всего, обратить в истинную веру любого человека – святой долг каждого христианина. Господь создал человеков разными, потому и не все сразу постигают истинную веру, однако это не значит, что их следует лишать шанса на божью благодать. Следовательно, наше подвижничество, – это слово осоловевший миссионер произнёс с трудом, – дело богоугодное. И ещё. Господь, воплотившись в человека, тем самым ограничил время своего пребывания на земле временем жизни его земной плоти. Его апостолы и вовсе являлись людьми от рождения, а потому также телесной оболочкой смертны. Они попросту не успели обойти все народы, тем более, что многие были распяты или казнены иным способом. Вон один только апостол Павел крестил четырнадцать народов. Народов – не человек! Четырнадцать!.. Это ж какой путь проделать надо было!.. А апостол Андрей – всю Русь прошёл насквозь, а потом на запад повернул, в Пермь просто не успел… Соответственно, мы, миссионеры, только продолжаем дело апостолов, а это уже дело богоугодное, которое благословил сам господь.

Это схоластическое умозаключение оказалось слишком трудным для восприятия Павла – и без того не слишком подкованным в богословских вопросах, а тут ещё и в состоянии изрядного подпития.

- Ты про Стефана лучше, – напомнил он. – Про апостолов как-то потом…

- Ну да, про Стефана… Поначалу пермяки его приняли враждебно. Каких испытаний только ему не довелось пережить! Как-то обложили его соломой и пригрозили поджечь. Стояли вокруг с факелами и пучками горящей соломы, а только поджечь никто не решился. В другой раз окружили его с дубинами, топорами, да луками, кричали, оскорбляли, хулу разную возводили… Однако никто не решился ни стрелу пустить, ни камень бросить…

- Что так? – дивился Кривоустов.

- А потому, что стоял Стефан в окружении врагов, спокойно стоял и только молился. Вот и не решились. Дал бы слабину, показал бы страх, увидели бы это пермяки – убили тотчас.

- Неужто он не боялся?

- Боялся, наверное, человек всё же… Только ведь смелый не тот, кто не боится, а тот, кто страха не показывает… Главный пермяцкий колдун, именем Пам, начал возмущать свой народ. Он говорит, что я, говорит, ваш природный пермяк, а чего вы пришлого московита слушаете? От Москвы разве может что хорошее идти? Оттуда приставы едут, оттуда меха у нас требуют, дань платить… У нас свои боги, у московитов – свои. И каждый должен своим богам молиться…

Хоть и захмелевший был Павел, а только и он оценил, что логично говорил тот кудесник Пам.

- А надо сказать, что слыл тот кудесник и колдун Пам грамотеем, прочитал немало книг, внимательно слушал рассказы и проповеди Стефана, и других православных. И говорит он, что не убедили его эти проповеди и рассказы, что не может он на веру принять то, чему не увидит подтверждения. «Рассказывать о чудесах каждый может, а вот совершить их – нет», – говорил он. Тогда Стефан предложил ему испытание. Предложил войти им обоим в огонь – кто выйдет живым из огня, того и вера правильная. А потом предложил сделать проруби во льду на реке, и чтобы их обоих в прорубь бросили. Ниже по течению чтобы тоже были проруби – кто вынырнет, того и вера правильная… Пам поначалу согласился. Зажгли пермяки сарай. Стефан истово помолился господу, взял за руку кудесника и потащил его к огню, однако тот убоялся. И с прорубью тоже – Стефан, творя молитву, готов был броситься в воду, но и тут Пам испугался.

- Неужто пошёл бы в огонь? – поразился Пашка.

- Конечно, пошёл бы, – уверенно ответил отец Пётр.

- Так ведь сгорел бы! И из проруби бы не вынырнул…

- Наверное, сгорел бы, – не стал спорить миссионер. – Всё же плоть человеческая хрупка… Но только никак ему спасовать было нельзя. И опять же, нельзя же всё понимать буквально! Они ж испытывали не силу плоти, а силу духа, силу веры. Вот и доказал Стефан, что его вера сильнее.

Правду сказал Пётр, – оценил Павел. Хорошо сказал, убедительно.

- И что тот кудесник?

- На колени пал перед святым, признал победу его веры. Пермяки хотели убить его…

- Да за что же?

- Ну как это за что? Известно – за собственное разочарование. Оно же ведь как ведётся: сильнее всего человек другому мстит за собственные грехи, за собственную слабость… Человек не любит себе признаваться, что в чём-то неправ, вот и ищет, кого бы обвинить в собственной неправоте. Так и здесь. Много лет верили пермяки своим богам, а тут рухнула их вера. И рухнула по вине одного человека – вот и хотели ему отомстить за своё неведение.

- Несправедливо это, – угрюмо заметил Павел.

Он уже почти сломался, начал стелить постели – себе и миссионеру.

- Человек вообще часто бывает несправедливым, неправым… Народ – другое дело. Народ – всегда прав. У него душа, у народа…

Они уже улеглись, когда отец Пётр добавил, заканчивая разговор.

- Знаешь, Пашка, что мне больше всего в святом Стефане нравится?

Кривоустов что-то неразборчиво пробурчал со своей лавки.

- Он умел ошибаться, осознавать свои ошибки, делать выводы, и впредь их не повторять. Он ведь поначалу начал кумирницы рушить, идолов сжигать, да в реке топить… Берёза у них росла, которой те пермяки поклонялись, так Стефан ту берёзу срубил. В результате едва бунт не поднял, и сам чуть было не погиб. А потом как-то построил он церкву. И начал в ней служить. Со всей округи собрались пермяки поглядеть на эту красоту, послушать, как он служит. Вот тогда понял Стефан, что разрушением вызовешь только бунт и смертоубийство. А если будешь строить храм, то и в душах заблудших проснётся святость…

Это были последние слова, которые услышал Павел, перед тем, как уснуть.