Опубликовано по просьбе друзей в редакции автора

Шаргунов, октябрь, роман.

Семья Брянцевых на фоне Парламента

или

Вульгаризация профессиональной темы в литературе как проявление художественного кризиса современной прозы.

У истоков темы. Проза или публицистика?

Одна из причин очевидного понижения общего уровня художественности современной прозы, упрощения ее стилистических конструкций и литературных портретов героев, на мой взгляд, состоит в том, что современный писатель активно путает художественную прозу с публицистикой.

Тенденция эта не нова, весьма ярко она успела себя проявить в жанре производственного романа, (далее- ПР), изначально создаваемого в качестве  воспитательного направления прозы, когда “главным романным героем” (!) с трибуны первого писательского съезда 1934 года был провозглашен человек труда. В послереволюционные годы, статус рабочего был достаточно высок, во всяком случае в сравнении со статусом крестьянина царской России.

Читаем у И.Эренбурга в романе “День Второй”. “Одни из них надрывались, чтобы получить леденцы к чаю или отрез на штаны. (…) Четвертые мечтали выйти в люди, стать обер-мастерами, попасть на курсы в Свердловск, поменять кирку и кувалду на портфель красного директора. Пятые боготворили завод. Машины для них были живыми…»[1]

Однако, уже во времена “хрущевской оттепели”, получивших свое имя также с легкой руки И.Эренбурга, высокий статус рабочего вытесняет новая профессиональная элита – ученые. Писательская когорта в лице, прежде всего Д.Гранина, бросается писать о новом профессиональном лидере в социуме, престиж рабочего резко сходит на нет, и вот тут у писателей появляются доселе невиданные -  вульгаризованные образы “человека труда”.

В повести Г.Владимова “Большая руда”, шофер Виктор Пронякин приезжает на карьер “обустроиться”, и с ироничным презрением отзывается о тех, кого вдохновляет горнодобыча. Рабочий Пронякин даже подыскивает своей жене “денежное местечко” кассирши в буфете, и пишет ей соответствующее письмо.

“Дорогая моя женулька! – вывел Пронякин с сильным наклоном влево и аккуратными закорючками, – Можешь считать, что уже устроился. Дали пока что старый “МАЗ” (…) Есть такая надежда, что и комнатешку дадут, хотя здесь многие нуждающиеся. А я бы лично, если помнишь наш разговор на эту тему, своей бы хаты стал добиваться. Хватит, намыкались мы у твоих родичей, да и они над нами вдоволь поизгалались…”[2]

Дальше – больше. Хрущевская “оттепель” воспринимается авторами не как снятие определенных цензурных барьеров, и, соответственно, возможность для творческого простора, в том числе, ухода от политической конъюнктуры, а как повод “ковыряния в грязном белье профессии”.

Любопытный парадокс при всем богатстве выбора тем и художественных образов?  Не так ли?

Одной из причин этого творческого парадокса, на мой взгляд, становится популяризация в те годы социального очерка, (жанра, в котором работают такие звезды, как В.Овечкин, Т.Тэсс и А.Аграновский, и издаваемого отдельными книгами), и функционального сращения очерка, (образного, но все же газетного жанра), со стилистикой и содержательной стороной художественной прозы. Для газетчика “развенчание мифов”- одна из доминант профессиональной деятельности. И не отсюда ли идут валом рассказы, напоминающие очерки, и очерки, трудноотличимые от рассказов?!.

В социальном очерке (“Известиями” издана целая книга очерков “социальный портрет”), знаменитого советского очеркиста А.Аграновского “Водители” мы  читаем[3].

“В воскресенье сижу дома у Пироговых. Мы рассчитываем бюджет семьи. С чего начнем? С еды? Нет, Пирогов предлагает иную систему подсчета. давайте, говорит он, прикинем все траты за минувший год, а все что останется – и есть еда. Я догадываюсь, что так они и живут, в основном, экономя, если уж приходится экономить на пище. Именно поэтому есть в доме и холодильник, и телевизор и радиоприемник, и ковры на стенах, и швейная машина. Живут Пироговы “со всеми удобствами” (см. стр. 11). “Считают ли шоферы деньги? Да, считают! И ничего худого в этом нет. Все расценки Пирогов возит с собой. “Мы народ простой”, – говорит Михаил Федорович, – Скупиться не скупимся, но и кидать не кидаем. Таково отношение к деньгам” ( там же, см.  с 16)

Именно тема денег становится едва ли не главным мотивом поведения героев прозы эпохи “оттепели”. Деньги, а не профессиональная самореализация, не человеческие взаимоотношения, а именно деньги как самоцель, хотя в любом учебнике по психологии (особенно показательна  философская работа Э.Фромма “Иметь или быть?”) можно прочитать, что деньги это не самоцель – а средство, в противном случае, никакого ощущения счастья к человеку не придет. Но герои эпохи “оттепели”  мыслят отнюдь не философскими, а рутинно- “бытовыми” категориями, читатель же вместе с литературными критиками изумляется отсутствию психологизма в такого рода “романах”.

В романе “Жажда” Ю.Трифонова многие герои работают на карьере исключительно ради денег, как например, эскаваторщик Нагаев. Никаких “высоких” идеалов и возвышенных целей участия в строительстве новой страны, как это было у героев раннего производственного романа, у героев “оттепели” нет.

“Есть такой эскваторщик, Нагаев… Так вот, я у Нагаева спрашиваю, “Зачем, говорю, вы себя так дьявольски изнуряете”? – Ведь работают, они.  звери, без выходных, и ночей не спят, жадность к этим самым кубам- лютая. – А что ж говорит, пока рубль длинный, теряться не приходится. Понятно? У него, ребята сказали, тысяч примерно сто двадцать на книжке! – Деньги не ворованные, зазорного ничего нет!”[4]

Зазорного в зарабатывании больших денег, конечно же, ничего нет, но и героического – тоже. А для романа главное- масштабность личности. Иными словами, это характер, преодолевающий сложные обстоятельства. Нет  масштабности личности героя – нет жанра романа, нет художественной прозы. Сравним всех этих Нагаевых, Пронякиных и очерковых Пироговых скажем с Дмитрием Бахиревым из романа Галины Николаевой “Битва в пути”, которому вместе с любимой женщиной Тиной Карамыш приходится преодолевать чудовищное количество барьеров на пути к оптимизации (современным языком) и совершенствованию производства.

“Такова его натура, – думала Тина. – В Дмитрии все сильно. – И любовь к делу и любовь ко мне и любовь к сыну. Потому нам и трудно. И все же – она снова возвращалась к прежним мыслям, – работа превыше всего”. (…) В этот день завод получил лимиты и разрешение на организацию участка кокильного литья и литья в скорлупчатые формы. Дмитрий Бахирев вызвал Тину на совещание. Он сиял счастьем начинающего спринтера, рвущегося к финишу и уверенного в победе “[5]

Однако, как нам это хорошо известно из истории советской литературы, индустриальная проза пошла по пути измельчания образа героев, фактически отказавшись от жанра романа. Печальный итог, для громко заявившего о своем рождении в годы первой пятилетки, жанра! А ведь производственный роман, -  жанр с фантастическим  художественным  потенциалом! Достаточно вспомнить Т.Драйзера и А.Хейли. Но это за рубежом выходили и экранизировались  производственные романы. У нас- же все измельчало до очерка.

Сергей Шаргунов. Возрождение жанра или “знакомые грабли”?

На прошедшей в Москве осенью текущего года на ВВЦ традиционной книжной выставке- ярмарке прозвучало возвращение интереса к рабочей теме. Стало любопытно. Еще бы! Радовало, что кто-то из наших современных авторов решился дать “второе дыхание” безнадежно угасшему жанру производственного романа.

В роли реаниматора жанра производственного романа оказался известный публицист, редактор сайта “Свободная пресса”, радиоведущий, и автор романов “Ура!”, “Птичий грипп”, Сергей Шаргунов  Все бы  прекрасно звучало его в яркой биографии, если бы не одно обстоятельство. Сергей Шаргунов – выпускник престижного журфака МГУ. Иными словами, менталитет у него ВУЗ сформировал журналистский, а не писательский. Значит, в основе творчества – торопливость, дедлайн, бэкграунд, и “развенчание мифов” в приоритете над философским осмыслением жизни.

Роман Сергея Шаргунова “1993 год”, изданный четко к информационному поводу, к 20- летию “русской буржуазной революции”, сопровождающейся расстрелом Парламента (Верховного Совета), претендовал, как значилось в аннотации на роль “семейной хроники”, переплетенной с историческим расследованием. Читаем на обложке книги: “Он и она по разные стороны баррикад. История одной семьи вдруг оказывается историей всей страны”.

Я взяла в руки книгу Шаргунова, надеясь увидеть новый, свежий, молодой взгляд на индустриальную прозу. Литературоведы не много могут привести художественных шедевров по данной тематике. Мои ближайшие  коллеги, например, первым делом вспоминают В.Кочетова и его роман “Журбины”. Семья простых рабочих на большом судостроительном заводе живет одним и дружным коллективом. Но, по правде говоря, и в “Журбиных” избыток социального пафоса перекрывает собой подлинную драматургию характеров. Но если мы “выбросим” из списка “удачных индустриальных романов” произведение Кочетова, то нам не хватит пальцев на одной руке, чтобы набрать художественно успешные  романы “о трудовом человеке”.

Но даже у такого “просоветского” романиста как Кочетов, проглядывает в романе “Журбины” обязательная, на мой взгляд, для художественной прозы характеристика. У В.Кочетова строительство кораблей героев романа объединяет, для них это – позитив, радость, и в “Журбиных” семья и завод- синонимы. У Шаргунова же, напротив, чем бы люди в “1993″ годе ни занимались, (работали бы электриками, монтерами, диспетчерами, поварами, слесарями), у нет ни на одной  работе подлинной радости, у них нет гармонии в доме, а отчаянные попытки обрести счастье напоминают бег по замкнутому кругу с повторяющимися ошибками во взаимоотношениях между людьми.

Читаем у В. Кочетова[6]:

“Иван Степанович отдавал заводу все силы, все свое время, ничто иное, кроме завода для него и не существовало. Он не ездил в театр. почти не бывал в кино, читал только техническую литературу. От семьи оторвался, домой приезжал пообедать да переночевать. Он думал, что так и надо. Но дед Матвей наговорил об этом таких слов, что Иван Степанович не мог их забыть”.

У Шаргунова все иначе.

Ведущий лейтмотив для романа “1993 год” я бы назвала вульгаризацией человеческих отношений.

Что я имею ввиду? Да то что подлинно романное понятие “смысла жизни” превращено в душевный вакуум, и этот вакуум заполняется всяческим случайным мусором жизнепрожигательства, – бытовое пьянство, мордобой и измены становятся элементом повседневного быта.

Героям романа “1993 год” С.Шаргунова – несчастным, замученным жизнью, разочарованным, – нечего передавать детям кроме своих горьких ошибок, опыта предательства, озлобленности, истории несчастных разбитых семей, нелюбимых отпрысков, плохеньких сельских домишек, пьянства и других вредных привычек.

И это – с точки зрения проблематики романа, принципиально.

Читаем, как тема людских взаимоотношений обсуждается в “аварийке” московского метро, где работает Виктор Брянцев, герой С.Шаргунвоа.

“Недаром говорят,”добра до брака, а после брака- собака”. Жена одну истерику закатила, другую, третью. Такое вот счастье! То я в ванной кран свернул, то денег мало, то на психа похож, то машинным маслом воняю, то ходить со мной стыдно… Унижала. Просто волчицей смотрит. То наорет, то сдохнуть пожелает. Потом начала издеваться, называть “оно”, – “домино”. С работы приходишь, “Вот и оно!” (цит по:  стр.  294 – 295).

Можно возразить, что мол, рабочие есть рабочие, что с них взять! Какие там высокие чувства и мотивы? какая там высокая лексика,  когда повсюду ненорматив? Не скажите. Привожу в качестве примера, как можно работать с образами простых чернорабочих, если задаться целью показать в человеке все лучше, что в нем есть, его моральный выбора, а не действовать по шукшинскому принципу  литературного “акына”,  что вижу- то пою.

Пример из великолепного производственного романа 30-гг XX столетия “Сладкая каторга” Николая Ляшко[7].

“Мальчики сгрудились вокруг Васьки Камышина, и он стал рассказывать как карамельщик Степан Шевардин бросил свою невесту,  беременную Таню Завьялову, как она в темноте вместо него облила кислотой незнакомого человека, и тот лежит теперь в больнице, а она даже во сне стонет и мечется у его, Васькиной матери.

Мальчики выслушали его, убитого, разошлись и легли. От двери лампочка слезила на них грязной, желтоглазый свет.

- Гаси эту холеру!

Силен, сладок сон, но загладить обиды и боли не может. Из храпа и тяжелого дыхания вырвались крики; “Ой, не буду! Пусти!”. Даже в забытьи мальчики жили фабрикой, – обжигались, взмахивали руками, ойкали, бранились. И оттуда из бреда вырвался желчный голос.

- За это убить мало!

- Кого же?  – Вздрогнул Васька.

- Шевардина, кого ж еще!

Голос потонул в липкой тишине. Затем кто-то охнул, заскрипел зубами. Васька вслушивался в звуки до тех пор, пока на запах тела из щелей не выползли клопы. Он давил их на себе, мысли то вспыхивали, то угасали. Через щель на потолок спальни взбежала острая желтая стрела. В полосе света через порог шагнул Якваныч в валенках, широченных кальсонах и пиджаке. Он нес над собой керосиновую лампу.”

Можно пойти еще дальше и привести в пример еще и Виктора Гюго и его роман “93″. Для сравнения масштабности героев романа о Великой Французской буржуазной революции и героев русской буржуазной революции. Парадоксальным образом романы В.Гюго и С.Шаргунвоа названы почти одинаково. Но стоит ли сравнивать, когда и так все более чем очевидно?

В своей монографии “Литература после “оттепели” д.ф.н., литературовед Вадим Ковский[8] по поводу возрождения направления “производственного романа” пишет так, “Справедливости ради надо сказать, что уже появились первые приметы возвращающегося интереса к этой, уходящей литературе, ее смыслам и стилистике. Сошлюсь в частности, на статью популярного ныне молодого прозаика Сергея Шаргунова в “Новой газете” от 14.07.2011. Автор размышляет о том, как перспективно было бы сегодня возрождение жанра семейного и исторического романа, и о том, что не хватает “романа о деле”, того романа, который можно вульгарно обозвать производственным, – о харизматичном образе героя, вокруг которого нарастает сюжет итп”,

Однако, можно ли сказать о том, что декларируя объективную потребность литературного процесса в данном направлении, а также пустеющую тематическую нишу книжного рынка, и тем самым, вольно или невольно обозначив для себя соответствующие писательские задачи, Шаргунов успешно с ними справляется?

“На фоне горящего дома”. Размышлизмы и вульгаризмы.

Спецификой романа С.Шаргунова “1993 год” является то, что его нельзя сравнивать с вроде бы тематически “родственными”  произведениями, ни советской индустриальной прозы, ни социального романа. Я попыталась изначально это сделать, но в своем анализе не смогла никуда продвинуться.

Слишком велик контраст, и едва начинаешь сравнивать Шаргунова и Николаеву, Шаргунова и Малышкина, просто опускаются руки, а что говорить о свежевышедшем романе “1993″ год?  Контраст между публицистикой Шаргунова и художественными образами русской советской прозы – чудовищен, между “чернухой” Шаргунова и литературными романными характерами – “дистанция огромного размера”. А потому, уж если и выискивать в романе Шаргунова глубокие смыслы – то при одном условии, никого из писателей вообще не ставить с ним рядом, ни русских ни зарубежных. На оголенном от звезд небосклоне рядом с звездой Шаргунова вообще никто не должен сиять, а только одна лишь его счастливая звезда. Вот тогда в ночной мгле при хорошем зрении и мощном телескопе  еще кое-что увидеть удается.

Здесь и ниже я буду цитировать Сергея Шаргунова и его роман “1993″ по изданию

Шаргунов Сергей /”1993. Семейный портрет на фоне горящего дома./ Роман. АСТ, Москва, 2013г, 568с, проза. ISBN 978-5-17-080913-4

Итак, начнем пожалуй с главного, – проблематики. Роман, как известно, жанр об истории взаимодействия личностей, и слово “романист” традиционно ассоциируется с темой любви.

Посмотрим как тема любви отражена у С.Шаргунова (см. роман “1993″,  стр.  290 – 295.)  Но для начала позвольте представить героев. Итак, персонажи первого плана – семейство Брянцевых.

Виктор Брянцев, бывший ученый-физик, переквалифицировавшийся в электромонтера, мастера аварийной службы московского метрополитена, В армии служил на флоте, в Североморске, был отличным радистом, незаменимый моряк, ходили по Атлантике, в Баренцевом море, по Средиземному. После дембеля поступил в московский Физитех. Потом- ФИАН, лаборатория спектроскопии. Отправка космического аппарата на Луну, для исследования грунта.

В семьдесят седьмом году (см. с.36) Виктор Брянцев познакомился со своей будущей женой, Леной.

Лена Брянцева яркостью биографии Виктора не блистала. Обычный техникум, специализация – энергетика, городское теплоснабжение. На момент знакомства с будущим мужем “по энергетической линии” часто ездила в командировки “с инспекциями”, но после свадьбы “пошла на понижение” – решили жить в Подмосковье, в своем доме с участком, вместо городской квартиры. Нашла работу в службе “аварийки”, отвечая за подачу тепла в одном из районов, но теперь на работу пришлось ездить на электричке.  Виктору Брянцеву после переезда в Подмосковный дом также приходится менять работу, идти на понижение. Расставшись с наукой, он становится простым электромонтером московского метро, причем,  сотрудником аварийной службы. .

Их дочь – Таня Брянцева, школьница, с которой все вместе проживают в загородном подмосковном доме (станция на 43-й километр), по дороге на Сергиев Посад.  И еще, не могу не упомянуть эту героиню – коза Ася, (хочется добавить “Брянцева”,) эпизодам дойки которой автор романа уделяет почти треть повествования!

Итак, тема любви, как ее видит С.Шаргунов.

“- Правильно, крикнул Кувалда, – Словно бы соглашаясь с мудростью создателя. – Кто ж по ночам работает? Только последние люди. Мы с вами. Хороших дел ночами не бывает. Разбой, грабеж.

- Любовь, – Сказал Виктор. Ему не ответили., – А как же любовь, заупрямился он?

- С блядями. – Подхватил Кувала.

- Любовь! – передразнил Клещ. – Ты что, в любовь веришь?

- А нельзя? – Нахмурился Виктор.

- Ну, за любовь! -  Выпалил Клещ.

Опрокинули. Напиток знакомо попахивал жженой резиной.

- Хоть из танков пали, они не проснутся. – Сказал Клещ. – Любовь, ой любовь! Не забуду я эту любовь.  У меня первую жену Любовью звали.

Его звали Сергей Крехов, но в аварийке его все звали Клещом. невысокий, северного типа, с залысиной и чем-то неуловимо мышиным в облике, он всегда разговаривал насмешливо. Трезвый – сохранял  невозмутимую, здоровую иронию. Выпив, впадал в юродство, повышал голос до писклявости.

- Рассказать? Значит, про любовь заказывали? Молодой был, в техникуме учился. И однажды весной на соседку загляделся. На балконе озирается, а я мамины цветы поливаю. Тогда еще романтики все были. (…) Ты какой коммунизм ни построй, а бабу не переделаешь! – Клещ сунул руку в банку и проворно извлек очередной помидор. – Никого они не любят! Никого! Они и тогда не любили, и сейчас не любят, и через сто лет любить никого не будут. Раньше-то я эту девочку не замечал, а тут весной, словно очнулся! Стою на балконе, а она с книжкой. Жду, жду. Она встала, я сразу, “Привет! Как тебя зовут?” Она – “Люба”. – “Меня Сережа”. – “Что ни рожа, то Сережа!” ха – ха!”- “Пойдем гулять! “- “Я не могу, у меня уборка. И через полчаса она в другом своем купальнике мокрой тряпкой по стеклу возит. Хозяйственная! Мне это нравилось. Короче, гуляли, но в гости не ходили.  Ходим, болтаем о ерунде. А вблизи она хреновой вышла. Бока толстоватые. Да не хотелось разочаровываться. (…) Потом очередные выходные, родители мои на даче, а Люба не выходит. Вдруг звонок в дверь. – Я мама Любови Соколовой. Оставь мою дочку в покое. У нее есть жених, учится с ней в институте. У нее мать в Министерстве внешней торговли. А я кто? Слесарь! Семья работящая и домик личный есть в деревне, но все работяги,  и дед был рабочим и бабка на ткацкой фабрике работала.

- И просрал ты свою любовь, – Кувалда опустошил стакан. – Ваше здоровье!

- Погоди! – замахал руками Клещ (…)

Полтора года мы встречались. Потом поженились. Но Люба моя злой как собакой стала. Недаром говорят, “добра до брака,  а после брака- собака”. (см здесь и далее, стр.  294)

Позиционируя роман 1993 год Сергея Шаргунова, как “производственный”, однако, на его обложке, читаем, что это “семейный портрет на фоне горящего дома”, при этом, издательство допускает определенную игру слов, двусмысленность, указав в заголовке “горящий дом”, как если бы речь шла о семейном очаге, вместо “горящего Белого Дома”.

Таким образом, можно предположить, что сам Сергей Шаргунов закладывал в свой роман как минимум три семантических пласта, – производственный, семейный и политический.

Справился ли он со своей творческой задачей?

Скажу откровенно, роман “1993″ год читать тяжело.  И не из-за невольного сравнения с почти одноименным “Девяносто Третий” Виктора Гюго, романа о Французской Буржуазной революции, а просто в силу того, что сталкиваться с вульгаризмами и арго, экспрессивной (“подзаборной?”) лексикой пьяниц и социальных маргиналов по десятку раз на странице, невыносимо.

Если первые десять страниц подобного текста, где идут “говно”, “дерьмо, “где шлялась”, ” всюду бляди”, ” опять накололся”, “рожа поганая”, “всякая дрянь”, “убирайся, придурок”, “дурында, не хами!”, “а ну, дыхни!” “во-во, проблюйся!”,  читать еще с трудом можно, зажав нос и заткнув уши, то к 500-й странице книжной верстки это уже становится тяжело. Ощущение такое, что ты не читатель, а унитаз, в который автор все свое то ли душевное, то ли жизненное “дерьио” и сливает. Но в этом случае автору нужен не читатель, а психотерапевт.

Не секрет, что большинство нашего российского населения (особенно в провинции) не слишком довольно образом жизни, который приходится вести. И что же будет, если все наши 150 миллионов начнут писать романы? Некоторые, кстати, так и делают, – ведут дневники, изливая “всю желчь и всю досаду” на бумагу, она не краснеет и все стерпит. Литературная ценность подобных “размышлизмов” равна нулю, зато их автору каждый раз после вождения ручкой по бумаге становится на душе легче. Но какое все это отношение имеет к искусству?

Писательское творчество рассчитано на вполне осязаемую читательскую аудиторию, и потому подчиняется определенным композиционным и стилистическим законам.

Скажу откровенно, только литературоведческая привычка вынудила меня, преодолевая бурелом экспрессивной лексики, дочитать роман Сергея Шаргунова до 400-й страницы, откуда, собственно и начинается тема политического конфликта у Брянцевых, – расстрела Парламента – массовых беспорядков.

В чисто журналистских традициях, – “1993″ опубликовали аккурат к 20- летнему “юбилею” расстрела Парламента, информационный повод работает на продажу тиража. Боялся ли этого Виктор Гюго, создавая “93″ независимо от “юбилеев” французской буржуазной революции? Опасался ли этого Николай Ляшко, создавая на рубеже 20- 30 г.  XX века “Сладкую Каторгу” независимо от очередной “годовщины” Октября 1917 года? В классическом романе перелом эпох и людских судеб, служит основой для драматургии, для сюжетного конфликта и для развития романного действия. Но Сергей Шаргунов спешит, старается успеть создать роман к информационному поводу, 20- летию расстрела Парламента. Для него расстрел парламента – не основа сюжета, а всего лишь инструмент продажи своей творческой работы. И это принципиально.

Можно возразить, мол, до 19-й главы, с которой, собственно и начинается “настоящая политика” ( соответственно, 401- 570 сс. книги),  шло нормальный, предваряющий эту “кульминацию” сюжета, рассказ об участниках штурма Белого Дома, биография сотрудницы аварий     ной службы, специалиста по теплоснабжению Лены, и ее мужа, электрика, работающего на аварийной службе московского метрополитена, Виктора Брянцева. Автор подробнейшим образом описывает, как они познакомились,  как поженились, как родили дочь Таню, и что более всего умиляет, добрую половину описания всей их “семейной” жизни занимает описание процесса дойки любимицы семьи – козы Аси. Которую в итоге отдают леснику – а он поднадоевшую животину пускает под нож.

Остальное пространство текста “семейной хроники” занимает детализированное описание измен, мордобоев, побоев и запоев.  Причем, с физиологическими подробностями, и так что, читая роман, периодически себя чувствуешь то психиатром, то ассенизатором, то полицейским, то прокурором, то наркологом, то сексологом. Но никак не читателем.

Читатель в роли юриста, журналиста, психиатра и ассенизатора?

С первой же главы романа (а всего избыточно раздробленного на главы романа аж 28), читатель окунается в подробности семейного “быта”.

Автор подробно излагает, как героиня романа Лена Брянцева воспитывалась у мачехи, как провинциальные свадьбы проходят без любви, но с выяснением интимных отношений и мордобоем (с.150), как женщины разошлись со своими мужчинами, а другие тут же подхватили их “объедки” (с.80), как мужья по-собственнически наказывают своих подозреваемых в изменах жен, разрывая в клочья их новые сарафаны (с. 360),  а жены, например Лена Брянцева, и в самом деле, смотрят на сторону, выбирая партию получше, “из нефтянников” (с. 376), и обманывают мужей (с. 398), и как жены хамят мужьям, а мужья бьют своих жен (с.342), и угрожают женам ножами (с. 204), как герой романа Виктор Брянцев работал “на космос”,  но все, чего он смог, так это отправить на Луну пятно краски от своего пальца, (с. 166) шаловливо поставленное на деталь лунохода, как подмосковные мужики играют в бандитский “бизнес” ( 194), спаивают школьниц и делают им “под хмельком” детей (с.226), как “работяги” неделями не выходили из запоя, (с.216), а когда трезвели, бросались насиловать “на правах новых русских” (с. 56-57), направо и налево все, что подворачивалось под руку, (с.217) а девчонки в поисках “хахалей” осваивали навыки девиц легкого поведения (с.62) …

Так и хочется воскликнуть, – “автор, ау”!? Мы не подмосковные психиатры и не адвокаты, не следователи и не журналисты, и какого черта вы “просвещаете” нас такими подробностями художественной прозы, и какое все это отношение имеет к сюжету?

Одним словом, ощущение такое, что перед тобой не роман, а “Дело номер… История Брянцевых, ДСП”.  К 400-й странице подробнейшего описания нечеловеческих семейных отношений звереешь от ушатов помоев, заботливо вылитых автором “романа” на твою голову.

После Сергея Шаргунова меня потянуло перечитать роман современной британской романистки Джоанн Харрис “Шоколад”, покоривший миллионы сердец по всему миру, – роман о семейном кафе внешне неблагополучной (в русской системе координат, так как без мужа, но с дочкой), женщины. Героиня “Шоколада” нашла в себе точку опоры и потому она щедро дарит счастье всем жителям маленького провинциального городка, выигрывая моральный спор у местного пастора за духовное лидерство в городе. Добро побеждает. И героиня побеждает.

У Шаргунова же все проигрывают. Победивших нет.

“Игра на понижения” начинается у Шаргунова с самого начала повествования. Леня Брянцева, выросшая у мачехи, переходит с инженерной работы в Минобороны в простую подмосковную “теплушку”, в “аварийку (с.166), а Виктор Брянцев – увольняется из “космического” КБ, ФИАНа, и становится простым электриком-монтажником чтобы в московском метро (с. 166) каждую ночь проходить километры тоннелей по колено в воде, слизи, среди крыс и тараканов. Все это у Шаргунова чередуется с подробными описаниями измен, от похода в магазин до командировок, а также яркие эпизоды пьянок.

Вчитываясь в эти подробности рутинного существования неудачников, начинаешь недоумевать. а какое все это отношение имеет к жанру романа? Фактуры в произведении “1993 год” Шаргунова много, но она не выстроена в сюжет. Роман предполагает драматургию сильных характеров, преодолевающих обстоятельства, на этом и строится классическая композиция романа. В противном случае никакого развития действия не выйдет, а лишь мысленная жвачка, история душевной болезни, достойная психотерапевта, назойливая рутина будней – как в жизни. Но не как в искусстве.

Представления о литературном обобщении и типизации, о том, как выстраивается характер и какую роль герой призван сыграть в сюжете, из романа “1993 год” не вынесешь. Можно увидеть элементы большого очерка, на 570 типографских страниц, но не романа. Потому что роман обладает законами сюжетной (а не фабульной!) драматургии. Если бы эти законы развития сюжетного действия отсутствовали, художники слова не вырабатывали бы их столетиями во всем мире, да и литературные полотна объемом в 30 печатных листов, все равно как написанных, читались бы на одном дыхании.

Подмосковный “Декамерон” или дневник ветреницы?

Что собой представляет романный сюжет, по сути? Драматургия сюжетных коллизий, перипетий, это прежде всего эмоциональные переходы от счастья к несчастью, это проявление литературных характеров в преодолении обстоятельств или же их борьба с антагонистом. Романист близок к кинодраматургу, который по меткому выражению А.Митты, (см. его книгу “Кино между адом и раем”) отбирает из жизненного материала самые сочные куски, и нанизывает их на сюжетный стержень, как шашлычник нанизывает мясо на шампур. Без стержня никакого шашлыка не приготовишь и роман не выпустишь, а лишь кашеообразную “правду -матку жизни”,  и без книги всем достаточно хорошо и так известную, и потому не интересную.

Еще раз, проговариваю ключевую мысль:  книга это не информация. Книга – это эмоции и это история личностей, имеющих эмоциональные образы.  Именно поэтому работа самого блестящего журналиста, сотрудника СМИ очень далека от работы писателя, работающего даже в простых жанрах.

Именно поэтому, остается загадкой, в чем же сюжетная интрига в романе “1993 год” Сергея Шаргунова. Подробное и вялое биографическое описание семьи Брянцевых со всеми маргинальными подробностями их быта, пропахшего смесью винных паров, курева и мужского пота, не имеет отношения к тому, что в литературоведении принято называть сюжетом, т.е. развитием действия, основанном на эмоционально-волевом проявлении личности в экстремальных обстоятельствах морального выбора.

Но самое грустное для романа Сергея Шаргунова, так это, декларируемый “семейный портрет на фоне горящего дома”, и слово “дом” как понятие нарицательное, а не собственное. История Брянцевых- это не история расстрелянного Белого Дома. В семье Брянцевых горит все, что можно было бы назвать “семейные ценности”, причем начиная со свадьбы.  Фактически, перед нами роман о том, как не сложившаяся семья планомерно идет к своему распаду.

“Логически точно выверенный брак” оказывается обречен на неудачу.  Лена Брянцева смотрит на своего потенциального мужа меркантильно, расчетливо, и рационально. Но подлинной симпатии к этому “ватному мужчине” (словами подруги Холодец) у Елены нет. И потому гниение в семье Брянцевых, согласно роману, началось едва ли не с момента знакомства Лены и Виктора, когда вернувшись с киносеанса, Лена “делилась с мачехой не без удовольствия” (с. 135) своим мнением о потенциальном женихе;

“Перед соседом опозорил. Достал он меня, сил нет! Он не просто скучный, он ревнивец ужасный. Хоть бы сначала замуж позвал, а потом ревновал. И влюбился как-то не по-людски. Я даже думала, притворщик. Все, я с ним порву. С таким радости не будет. Тяжелый характер.  (с. 135). (…) И потом он всегда в одном и том же костюме, этом черном. Что, у него другой одежды нет?” (с.136).

Однако, вопреки собственным заявлениям, Лена ведет себя по отношению к Виктору прямо противоположным образом, начинает его к себе привязывать. Ни любви ни симпатии, ни уважения к Виктору в ее действиях нет, просто боится остаться одной, без крепкого мужского плеча, а главное- кошелька. Хищное желание Елены женить на себе Виктора, не мешает ей сожительствовать с соседом по дому, физруком из школы, собачником Костей.

“Костя мокро елозит усами по груди. (…) Костя приходил с восьмого этажа на седьмой. Сначала с бутылкой и цветами, потом просто с бутылкой. Проведя с ней время, он шел в ночь гулять с собакой.  (с. 126).

- Я забеременела.

Лицо Кости залила  мгновенная бледность с синеватым отливом.

- Я против, – Сказал он, как отрезал. Это не входит в мои планы. ( с.127)

Как и многие провинциальные девушки Лена ищет опору не в себе самой, а в мужике, и здесь главное для женщины  не родственная душа, не близкий взгляд на жизнь и ценности, а – финансовая подпитка собственных меркантильных, мещанских интересов. На роль жертвы избран Виктор. Технология “ловли жениха”, которую “изобрела” Лена, была стара, как мир. То, что не годилось на свободолюбивом Косте, прошло “на ура” с Виктором.

“Четыре месяца спустя Лена снова попала в лифт с Костей. Он был без собаки, она – без Виктора. Скосил глаза на явно пополневшую талию, и черные усы шевельнула насмешка. “Соль в глаза!”- Подумала Лена суеверно, – Так и живи с усачом над головой. Родится ребенок…” – Последнее время она вспоминала о соседе с сильной неприязнью”. (с.162).

Виктор, став мужем Лены, и чувствуя в ее характере жилку гулящей женщины, не может ужиться и смириться со всеми “усатыми соседями”. Именно поэтому он и предлагает Лене сменить перспективную Москву на область!

- На воздухе ребенку лучше!, – Выпалил Виктор. – да и я о природе мечтаю!

- Один дипломат продает свой дом. Со всеми удобствами. С ним общается друг их Хотькова.  До Москву добираться несложно. Узнать?

-        Узнайте, – Грозно сказал Виктор, заинтересованно глядя в борщ, словно обнаружив там сцены измен и отмщения” (с163).

Но, перетащив свою жену и свое еще не родившееся чадо в район подмосковного Сергиева- Посада (это полтора часа на электричке),  Виктор Брянцев, конечно же не смог ей исправить характер. Для Лены Брянцевой, ничем в жизни серьезно не интересовавшейся, связь с первым встречным-поперечным была чем-то вроде развлечения на досуге. Усатый сосед- Костя с овчаркой по кличке Радар был не первым и не последним в ее списке. Этот список пополнялся из года в год. Однажды последовала случайная связь прямо в поезде с нефтяником.

“Стыд был за то, что все случилось так унизительно, наспех. С ласковым барабанщиком Женей было не так стыдно. Она скривилась от этой мысли. Какой Женя? Для чего? Она уже привыкла к Виктору. С Вадимом было гораздо хуже. Возможно, и Вадим был бы неплох, но чтобы это оценить, требовалось время. (…) Измена прибила ее к мужу. “Ну что, сорока-воровка, кому чего дала?” – Спросил он вернувшись с работы и внезапно услышал, – “Все для тебя берегла. Что-то я соскучилась!” Целую неделю после Перми Лена была кроткой. Но вскоре поняв, что огню не хватает масла, снова отвечала грубостью на грубость. и начинала скандалить первая.” (с. 358).

А очень скоро проявляется и “перспективный попутчик” из поезда,  нефтяник, для которого Лена – всего лишь случайное развлечение. Но Брянцева (где же любовь, желание быть опорой и поддержкой для мужа?) уже строит планы.

“Она протянула замужем тринадцать лет. И сейчас чувствовала себя уверенным бабцом. Нефтяника она не боялась. Ресторан – неплохо. Сто лет не была в ресторанах. Подарки тоже кстати. Серьги, кулончик. А может замуж второй раз? То-то Витю “обуем”! А что, еще ребенка рожу?!” (с. 376).

Подобные случайные встречи не мешают Лене и щедро одаривать своим вниманием и соседей по деревенскому дому. Это становится то ли игрой, то ли способом манипулирования мужем…  (с.242) В этом плане очень показательны сцены дойки козы, они идут параллельно со сценами унижения мужа.

“Лене пришлось растолкать мужа, раздевшись до цветастых семейных трусов тот прикорнул на диване.

- А кто козу доить будет? – Она щипала его за задницу сквозь сатиновую ткань и стыдила в ухо.

- Соседа попроси, – Лепетал он сонно.

- Уже просила. Он не умеет ничего. Только целоваться”. (с. 242).

Парадокс этой “семейной идиллии” в том, что рассуждая перед мачехой изначально о “тяжелом характере Вити”, хитроумная и расчетливая  Лена не только его себе женит, но и делает жертвой собственного дурного, лишенного внутренней этики, характера. Своим распутством, в сочетании с желанием растоптать и подчинить себе мужа, героиня “семейного романа” начинает Виктора доводить до бешенства, и на одном из застолий он в лицо гостям бросает:

- Да кто ее поймет! -  Виктор облокотился о стол, – Ты что думаешь, я сам ее нашел? Встретил где-то? Подсунули! – Он хохотнул. (…)

- Зачем ссоритесь? – Повезло тебе. Хорошая твоя жена…

- Тебе бы такое добро. – Виктор взял бутыль тряскими руками, и, расплескивая самогон, разлил по  стаканам. Потом вдруг положил голову на  клеенку и замолчал. Он мог заснуть за столом (с.366).

А вот продолжение той же самой сцены. Пьяный Виктор спит  прямо за обеденным столом, а его жена пытается развлечься с заезжим гостем по имени Аман, который только что назвал ее “хорошей женой”.

“-  А Витька что?

Она снова выждала и сказала просто, с усталым вызовом.

- Отрубился.

Теперь выждал Аман, чтобы сказать легкомысленно и ветрено

-Точно?

-Точно! – Ответным бессильным ветерком пролепетала Лена- Я его знаю! ( с.367) – Лена покачнулась, он чиркнул спичкой. Она увидела, он сам напуган своей смелостью.  (…) То ли отступая от нее, то ли приглашая, он пошел вглубь огорода.

- Хочешь? – Он поджидал возле затаенной яблони.

- Хочу!

Она схватилась за дерево, и он начал осыпать ее лицо и шею поцелуями. Несколько яблок, стукнув по листьям, стукнули в землю. Он, точно захватчик, впился губами в ее губы, одно яблоко хлопнуло ее по плечу, другое- садануло по темени”.  (с. 368)

“После отъезда Амана ее охватило знакомое по девичеству ощущение, – загадочности противоположного пола. Раньше дурманное, а сейчас тоскливое. Вскоре во сне она изменила мужу с поселковым жителем, сухоруким дедом Серовым, на которого без слез не взглянешь, испытав острейшее наслаждение от этого ветхого призрака… (…) Иногда рядом с Витей ей было весело воображать незнакомых людей, хоть бы дикарей из кино, меднокожих, в перьях, голых индейцев. (…) Аварийщики Лену не вдохновляли, вечно с руганью, темный народ. Разве один женатый Кувалда был ничего (…)” (с.370)

- Лен! – Кувалда навис над ней, громадный, мордастый, красный, с обезумевшей синью глаз, – Лен! – Это я пристал! Знаешь, как пристают?!- Обнял могучими ручищами, подхватил вместе со стулом, и удерживая на весу, потянулся к ней, как будто хотел ее засосать целиком. ( с.371).

Виктор каждый год становился тише со своими ревнивыми подколками. Он не прекращал осаждать ее обвинениями, но произносил их как актер-комедиант, будто издеваясь над самим собой. Лена больше не ждала, что он, как в первые годы заявится взъерошенным инспектором к ней, в аварийку, она ждала другого. И дождалась. (с.372).

Герои без лица и характера?

О бесхарактерности окружающих нас людей, – “героев нашего времени” говорить можно долго. Однако, выбирая в качестве художественных прототипов именно такие характеры, автор романа должен отдавать себе отчет в том, что сюжетного потенциала у аморфных и безвольных персонажей нет, и развивать романное действие они не способны.

Подлинная трагедия героев “семейного романа” Шаргунова в том, что ни Лена ни Виктор Брянцевы не могут найти самореализации в жизни, точки приложения своих усилий, которая бы позволила им в азарте и радости “перевернуть землю”. Они и ничего не делают для того чтобы обрести себя, а лишь плывут по течению. Виктор вроде бы  пытался в жизни найти себя, пошел работать с романтической космической мечтой в ФИАН, а у Лены никогда ничего подобного в голове даже и не возникало, полоса бесконечных измен заменяет ей досуг, при этом Лена отчетливо понимает что ее цена на брачном рынке не высока, кроме унылых функций домработницы она предложить мужчине ничего не может, даже интересная беседа с ней не клеится. В отличие от приземленной Лены, в душе Виктора не умерла романтика.

“Ночами небо было взбудораженным, белесые звезды пульсировали и плескались, и Виктор несколько раз запершись в своей комнате дрожащими руками настраивал телескоп у распахнутого окна” (с. 245)

“Ух ты, какая!- Говорил Виктор, запрокинув голову в шапке-ушанке. – Яркая какая, всю насквозь видать. Мороз потому что. Далекая, высокая, а все же я дотянулся. Таня смотрела вверх и  думала, что смутные пятна на Луне – это отпечатки папиных пальцев” (с.167).

“… Хороших дел ночами не бывает. Разбой, грабеж.

- Любовь, – Сказал Виктор. Ему не ответили., -  А как же любовь? – Заупрямился он”.  (с. 290)

Совершенно очевидно, что внутренне пустая Лена – не пара романтичному Виктору, у которого в душе есть потребность и любить, и быть любимым, и  который изменяет своей жене не в силу особенностей своего разгульного характера, а скорее, в отместку и в ответ на ее бесконечные измены. Интересы Лены Брянцевой ограничены бытовухой, в ее жизни нет ничего, что можно было бы назвать словом культура, искусство. Романтичная жилка Виктора, собранный его руками телескоп чтобы  смотреть ночами на звезды, ее раздражает, своего мужа она не воодушевляет на подвиги, а напротив, старается опустить до собственного духовно ущербного уровня, оскорбить, унизить.

,        “Жестянщик! Буду тебя жестянщиком звать, – Язвила жена. – Выкинь скорей свои жестянки. А то увидит кто, подумает что в доме живет сумасшедший.

- Я для Тани старался. Звезды ей показывать буду. Тебе-то, темная душа, ничего не интересно!” (с.167)

Душевная пустота и будничная рутина вынуждает Лену искать опьянения в дешевых интригах, разменивать молодость на соседей, физруков,  врачей, гостей, попутчиков, нефтяников, лесников итд. итп.

“Да и кому я вообще нужна? Двадцать четыре года, – и сидеть прикованной к коляске, когда молодость проходит электричками мимо платформы 43-й километр? А там и тридцаха.  А там- “неликвид”. Пылись на складе. За город переехала. А кто ее здесь видит?” (с.338)

В этой цитате мы видим, что интересного дела, которое заставляло бы Лену Брянцеву двигаться вперед, преодолевать и себя и обстоятельства, у нее нет. Когда у тебя есть такое дело, то все строится под него, и здесь уже не важно, живешь ты за городом или же в Москве, важно другое- где у тебя больше возможностей для любимого дела? Но у Лены такого дела нет, а лишь ощущение быстротекущей молодости. И она пытается “остановить время”, заполняя его невиданным количеством мужчин.

“На самом деле, она не могла ясно представить, какой ей мужчина нужен. (…) В техникуме она целовалась с худым блондином Димой Зоммером, (…) через месяц он попал под поезд, так чтобы, как представляла себе Лена, в железном свисте, гудках, снежном вихре сигнала сгинула частица ее самой”. (с 338- 339)

Вот собственно, и весь психологизм главной героини- бессмысленное, скучное существование, когда уже в 24 года, – время старта на пути к своей самореализации, – не знаешь, зачем жить и с кем жить.

“Лена успокаивалась, но как только появлялась уверенность, что муж никуда не денется, ей почему-то хотелось чего-то яркого, и тогда она вспоминала, “а я ведь еще красивая женщина” (с.337), “ей казалось что любви-то настоящей она еще не знала”. (с.338). Это правда, любви не знала и не узнает, и не случайно же, едва завидев давнишнего любовника, Костю -физрука с очередной овчаркой на поводке в дни штурма Останкино и расстрела Парламента на Красной Пресне, сразу же бросается к нему в объятья, хотя вроде бы шла “спасать” мужа (с. 556 ) И так, от внутренней пустоты, и от этого комплекса что “жизнь проходит мимо”, если верить автору романа, Лена Брянцева и вступила в полосу бесконечных измен, ставшей для нее образом жизни, и Виктор невольно превращается в патологического ревнивца.

“Пока я на работе… Кого- нибудь в гости пригласи. Не так скучно будет. (…) Сосед вон какой у нас.

- Зачем он мне?

- Нужен, наверно, раз ты у забора села!” (с. 341).

Хроника скандалов как сюжетный тупик

За сценами ревности в романе следуют сцены скандалов. Это своего рода эскапизм, бегство от самих себя, от внутренней пустоты. В этих скандалах Лена Брянцева пытается утвердить свою власть над мужем, унизить его и тем самым себя возвеличить в собственных глазах.

“Лена наклонилась над журналом. – Мальчик, не обращай внимания! Он  (т.е. муж, Виктор  - прим АГ)  у меня психованный!

-        Как? – Виктор забыв о пареньке, подскочил к ней.

- Так! – выдала она ему в тон. – От…бись от меня!

-  Ты… – Он закинул руки назад, возбужденно щурясь., – При ребенке!

- Каком ребенке? Она понимает?

- Тварь!  (…)

Пискнула и заворочалась в коляске девочка. Виктор не говорил до вечера, а утром убрел на работу. Вернувшись, заговорил как ни в чем не бывало. Значит, съел. С того раза она давала ему отпор. Войдя во вкус, стала вцепляться первая. Теперь они ругались все чаще. Она от скандала к скандалу Лена расставалась со страхом, что он ее бросит. (с.343).

Следствие подобных “высоких отношений” вполне закономерно, Виктор в них становится жертвой, “любящая жена” доводит его до инсульта. Хотя на пути к этой трагедии, – финалу всего романа, Лена прикрывается довольно-таки сильными аргументами, мол, дочке нужен отец, и Виктор, какие бы мучения в “семье” не испытывал, бросать свою жену не должен.

“- Ты меня не любишь? – Спросила Лена чуть громче.

Он вздрогнул, и продолжая держать руки раскинутыми, спросил так же железно.

- Лен, ты что сегодня такая?

- Какая?

- Не такая.

- Вить, Тане нужен отец. Понимаешь меня?” (с.399).

В действительности, если проанализировать психологию Лены Брянцевой, то становится очевидно, дочь Таня была лишь некой “страховкой от развода”. И результат этого – закономерен.

“        – Мать с ума сходит, коза орет, а ты…

- Она всегда орет.

- Ты где шлялась?  – Таня! В каком ты виде? В чем это ты? А что с глазами? Красные! А с волосами что?

- Что не так?

- Ты как с матерью разговариваешь? А ну, дыхни!”  (с. 242- 243).

Иными словами, ребенок Лене изначально был не так интересен, как мужнин кошелек.  В разводе Лена Брянцева совсем не заинтересована, поскольку Виктор был для нее чем-то вроде “дойного животного”, недаром же в романе процессу дойки козы Аси уделено сверхбольшое внимание.

Кому-нибудь из литературоведов, желающим поискать аналоги сюжетов в классике, возможно придет даже в голову аналогия с толстовской кобылой Фру-Фру, вначале Вронский ломает хребет своей верховой лошади, а затем доводит до самоубийства и Анну Каренину. Здесь же можно увидеть зеркально-противоположную ситуацию, и не случайно один из первых ухажеров Лены, блондин Дима Зоммер гибнет под колесами электрички (с.338). Вначале Лена Брянцева отправляет под нож лесника любимую козу Асю, а затем, под хирургический скальпель и умирающего от инсульта собственного мужа.  Впрочем, мы сомневаемся что автор романа “1993″ держал в голове во время написания своего детища подобную антитезу, уж слишком мало в его произведении классической лексики, и слишком много подзаборно- вульгарной. Но сопоставление в сюжете романа “1993″ козы Аси и Виктора как “дойного животного” в семье -  заслуживает внимания.

“Доили козу как обычно, на веранде. Виктор сжимал шерстяные бока голыми рыжеватыми ногами, и разгоняя сонливость и хмель, читал торжественно стихи из газеты “Молния”. (…)

Коза заблеяла, мотнула головой, ударила копытом.

- Ты что творишь? Лена! – Возмутился Виктор, – Ты так ей сосок оторвешь.

- А ты меня не зли! (…)

Провинциальная жизнь угнетает Лену. Наступает момент, когда и их ребенку Тане Брянцевой  в глухомани становится тягостно. “Таня винила родителей. – Надо же, в  Москве жили. От Москвы добровольно отказались. Винить следовало больше отца, ведь это он переправу сюда навязал. Но хотелось больше винить мать, ведь это она согласилась. Иногда Виктор нахваливал житье;

- Другие деньги большие за такое платят. Сидим среди лесов. Дом просторный, свой. В Москве дети задыхаются, а  наша- цветет.

- Не цветет а киснет! – Опровергала Лена.

- У нас все удобства есть, природа, – говорил Виктор, – Словно в детство вернулся

- А мне каково?!” (с.165)

Когда Таня была маленькой, она брала сторону Сорок Третьего километра. Зимой папа иногда отправлялся с ней в лес, за железной дорогой, они брели, топая меж поваленных елей, и он говорил, “тише! Его проделки!”. Выходили к огромному сугробу, и отец прикладывал палец к губам. – Тише, не разбуди. Это он спит. – “Медведь!”- Догадывалась Таня.  (…) Летом он водил ее в другой лес, показывал следы на дороге, и нараспев произносил, “А это- кабан, на кабана поставим капкан!”(с.165)”

Но, подрастая, Таня Брянцева  все  больше разочаровывается в своей провинциальной жизни,  видя рядом с собой не только лесную сказку, но и вечно  пьяных мужчин, шпану, головорезов и праздно прожигающих свой век, маргиналов, итп. Однако, у нее нет выбора в окружении, – циничная школьная подруга Рита, а там и провинциальная братва, готовая пырнуть ножом, “новые русские” и, в итоге тот самый Егор, что напоил до полусмерти  Танюшу водкой, сделал ее, школьницу, беременной, и затем пьяный, разбился на машине.

Провинциальная жизнь убивает в Лене Брянцевой все то хорошее, что Виктор увидел в ней при знакомстве в Москве, когда  ему “так бы и сидеть с ней, и не идти никуда, можно и без кино обойтись”. (сс.120). Возможно, интерес к культуре (“больше всего балет люблю!”- утверждает Лена, с. 121) и  был в ней несколько надуманным, (ведь позже Виктор о жене скажет “это тебе душа моя ничто в жизни не интересно!)  но в лесной глухомани на 43-м километре, ей становится чудовищно тоскливо. Ее жизнь строится на том, чтобы накормить мужа, козу и ребенка или в другой последовательности, ребенка, мужа, козу. Вот собственно – весь провинциальный быт.

А как, казалось бы все красиво начиналось,  43-й километр выглядел почти элегической сельской идиллией!

“Тане Брянцевой нравилось читать. К некоторым остросюжетным сценам книг она рисовала иллюстрации в тетради. Некоторые книги она додумывала, сочиняя продолжение. В пятом классе им дали задание- написать сочинение “Моя малая родина”. – “Я родилась в Москве, но вскоре после рождения мои родители переехали сюда, и моя малая Родина это “платформа 43-й км”. Раньше наш поселок назывался Горелая Роща. (…) Мы с мамой и папой живем возле железной дороги. И иногда поезда шумят. Я хочу, чтобы у нас была  река. А если бы я в реке поймала золотую рыбку, я бы загадала желание. Я хочу чтобы у нас был театр с балетом!” (с.176).

Прошли годы. И вот результат “воспитания” Брянцевых,

“Таня не пробовала водку и пробовать не хотела. Но, удивляясь сама себе, буднично кивнула.

- А тебе крышняк не снесет? – Он задержал бутылку в кулаке. – Тебе еще в куклы играть, какая водка? (с. 225)

Она приняла у него бутылку, дрожащей рукой поднесла ко рту, влила как лекарство. Поганая мразь обожгла рот, обожгла горло, и рванула обратно. Таня задохнулась, подавилась, закашлялась. (…) Егор по-свойски повесил руку ей на плечо, – Она не возражала, как бы даже не замечая.

- Батя мой, – Гнида последняя. – Рассказывал Егор, – Потише, говорит, жить  надо. Мамку до петли довел, а теперь тишины захотел. Чуть выпьет- звереет (с. 220 – 221).   (…)

“- А откуда шрам? – Спросила она.

- Я ж тебе сказал. Чем ты слушала? В армии засандалили. Слышь, а ты целовалась уже, а? Честно…. (…) – Он говорил несвязно, булькая и мыча, и кривился половиной рта. – А что бы и не, соседка?  Если по согласию… (…) – И куда твои родаки смотрят? – Донеслось изо рта. Поцелуй получился короткий, как всхлип”. (с. 226)

“Она оклемалась, и первое что увидела, – изумрудный купальник, валявшийся поодаль и смотанный в тряпку. Она плохо понимала, что произошло. Спина и плечи чесались от укусов” (с. 227).     .

Итог сельской “семейной идиллии” Брянцевых грустен, но увы, вполне закономерен.  И последние строки романа звучат так

“Дом состоял из окон, напоминал разлинованную тетрадь, а может, незаполненный кроссворд, но сейчас – и это было видно, хоть и показывали с отдаления, – во всем доме не было ни одного целого окна. Золотые часы на башне замерли. (…) Таня сидела, сложив руки на животе. Недавно она с ужасом поняла, что с ней происходит” (с. 569).

“Я не знал своего деда. Я никогда не знал своего отца. Я думаю, что деду все-таки повезло, – участвовать в таких бурных событиях. Я думал о судьбе моего деда с самого детства, и возможно, эти мысли подтолкнули меня выйти на улицу. Брянцев Петр, Матросская Тишина.” (с.570).

Такова, собственно, сюжетная  линия романа “1993″.

И лишь когда Виктор Брянцев уходит на тот свет, его жена Лена понимает. что, оказывается, это и было единственное- настоящее и ценное в ее жизни, “бабушка говорит, что только после его смерти она поняла, как он ей был дорог, и поэтому так ни за кого и не вышла”.  (с. 570).

Горящий дом. Политика как бегство от себя.

Планомерный развал “семьи, которой не было”, становится тем самым лейтмотивом, который выгоняет Виктора на площадь. Горящий Белый Дом и потухший собственный домашний очаг, – вот, пожалуй, главный мотив для Виктора Брянцева к выходу на баррикады.

Перед нами, конечно же, не “производственный роман”, как было заявлено Сергеем Шаргуновым на презентации книги, а скорее хроника семейной трагедии. Нет той сферы профессиональной деятельности, которая бы позволяла людям себя реализовать, почувствовать себя сильными и успешными.. Осознанно или нет, но автор романа талантливо выбрал специальность, вернее, сферу профессиональной деятельности для Лены Брянцевой. – энергетику, сферу теплоснабжения. Отвечая за тепло в одном из районов Москвы, она оказывается не способна создать его в собственном доме. Но вот как описано знакомство Лены и Виктора.

“- Работа у тебя тяжелая?

Лена посерьезнела.

- Вроде простое дело следить за теплом, а все равно важно. Если не досмотришь, – караул. Я сначала в домоуправлении работала. Мне любая котельная- родная. Иду мимо, о своем думаю, а сама смотрю, открыта ли форточка. (…)  Иначе перегрев и котлы лопнут.

- А что в Министерстве обороны делаешь?

- Служба тыла. Да те же котельные, только в воинских частях. Я с инспекциями езжу, уже пол-Союза повидала. Осматриваю, гляжу, хватает ли угля. В Иркутске была, в Чите, в Кяхте у пограничинков”. (с.120),

Парадоксальным образом “специалист по теплу” Лена Брянцева не смогла создать теплого и уютного домашнего очага.  Видимо потому. что для этого требуется определенный личностный уровень. Но у Лены Брянцевой развитие личности остановилось..

Душевная пустота Елены Брянцевой проявляется даже в таких мелочах, как выбор подруге с кликухой Холодец, – женщину с добрым сердцем так звать не будут, – а Холодец презрительно именует Виктора “ватным богатырем”. Кто ж, однако, виновен в его “ватности”, кому он, бывший ученый, сотрудник ФИАНа своими “ватными” комплексами обязан?

Полагаю, что если бы Виктор Брянецев всерьез интересовался политикой, то вел бы себя несколько по-иному, и время проводил не только в задушевных разговорах “про любовь”  среди пьяных коллег- работников метрополитена.

А ведь начало взаимоотношений Лены и Виктора, их личного романа было красивым, многообещающим.

“Да, видно что влюбился. (…) Похоже он уже сживался с бесплотностью увлечения. Лена так чувствовала. Его тревожный трепет, – это озноб страсти, способной перейти в охлаждение, когда хватит случайного окрика, порыва ветра и ухажер отпадет как сухой лист. Тогда (допустим поспешно женившись на другой, нелюбимой) он станет повторять имя Лены сквозь жизнь, но во сне, втайне даже от себя, уже не готовый к любви наяву” (с. 132) .

Но выбор Виктора и Лены, павший друг на друга, оказался  изначально ошибочен. Они обращают внимание на что угодно, кроме родства душ. И эта стратегическая ошибка, и разница в ценностях срабатывает как бомба замедленного действия.

Самурайское новаторство Сергея Шаргунова.

Ценность и новаторство романа Сергея Шурыгина с точки зрения жанра, состоит в попытке рассказать и показать именно семейную хронику. Большинство романов посвящается событиям до свадьбы. Роман, это как правило, история красивых и драматичных отношений, которые заканчиваются либо свадьбой либо трагедией. Но семейная хроника – подобная четырехтомной “Саге о Форсайтах” Голсуорси для советского периода русской литературы – жанр абсолютно не характерный.

Но в своей авторской задумке Сергей Шаргунов, сталкивается с тяжелейшей с точки зрения драмы задачей, где взять ключевой сюжетный конфликт, вокруг которого можно будет разворачивать действие?

Показать блеклые характеры- пустую душевно Лену Брянцевау, который, словами мужа,  “ничто, темная душа не интересно”, и на таком характере выстроить романную драматургию? Нереально.

Вложить в характер Виктора Брянцева описательную, очерковую “масштабность” личности, лишить этот образ устремления к сверхзадаче, к преодолению себя и обстоятельств, насытить этот характер  рутиной будней, пьяными разговорами рабочих в “аварийке” метрополитена, и надеяться, что такой образ сумеет удержать яркий сюжет и читательское внимание на протяжении 570 типографских страниц? Нереально.

Политика как основа сюжетной драматургии? Это было бы любопытно, если бы Лена и Виктор всерьез интересовались ею, а не оказались случайно возле баррикад, и только потому, что искали бегства от себя самих. Внутренне были готовы к переменам в собственной жизни, дойдя до последней черты в собственной “семейной истории”, смертельно устав от измен, ревности, предательств.

В политическом противостоянии Виктора и Лены нет диалога, нет обсуждения, и политику как таковую они не обсуждают, куда как больше внимания уделяется обсуждению того, как лучше подоить козу. Психологизм героев сводится к внешним проявлениям, в ссорах и спорах. Внутренних диалогов и размышлений в тексте нет.

Самое поразительное для меня при чтении текста романа, – это отсутствие художественных портретов героев. Ни внешних, описательных, ни психологических, внутренних. Вообще никаких! Это поразительно для писателя, ведь он не журналист, чтобы такие  важнейшие для прозы моменты игнорировать!

По сути, перед нами роман не о штурме Белого Дома, а горький авторский рассказ для мужчин -предостережение о том как нельзя выбирать себе жен. Виктор Брянцев выбирает жену, которая не понимает и не принимает его, которая не может найти для него теплых и хороших  слов в трудную минуту, которая не способна ни вдохновить ни поддержать, а лишь занята собой, своим меркантилизмом, кошельком, удобством, ресторанами, сарафанами, кулончиками, сережками, и своими бесконечными похождениями от одного мужика к другому, которая унижает мужа, и формирует ему комплексы неудачника  и подкаблучника.

Именно из-за этих комплексов Виктор и спешит встать в колонны политиков, чтобы стать сильнее, чтобы обрести наконец уверенность в себе.

Политика появляется в жизни Виктора в тот момент, когда он себя чувствует наиболее депрессивным и подавленным, наиболее униженным со стороны жены, и когда понимает, что баррикады способны его возвеличить в собственных глазах.

“… Виктор вытерся рукавом и заорал освежающее “Ура!”.  Он вновь мчался вперед и видел множество солдат и омоновцев, которые бежали врассыпную, теряя дубинки и щиты. Вокруг не успевших убежать, закручивались людские водовороты.  (с.497- 498).

“- В бой!- захрипел в мегафон неизвестный Виктору мужчина с вытянутым южным лицом.

- За Русь-матушку! – И старик с гречневой головой, размахнувшись, швырнул бревном, как снарядом.

Виктор неожиданно вспомнил слово, которое закатилось в темную щель памяти. выхватив из кармана куртки поджигу и коробок, он закричал его по слогам

- Ре-во-лю-ция! ” (с. 499).

В крике героя романа – и его страсть к борьбе, и его,  возможно, неосознанное желание кардинальным образом сломать привычный “семейный” быт.  Отчаянное желание начать новую жизнь.

Именно поэтому, познакомившись возле Белого Дома с девушкой Олесей, почувствовав в ней все то, что всегда напрочь отсутствовало в жене, душевную теплоту, поддержку, Виктор строит мечтательно планы.

“Сейчас надо в аварийку, отрабатывать. С Леной не разговаривать. Будет жить с ней в доме, как будто ее и не знает. Если повезет- переедет к Олесе. Хорошо бы! Таня подрастет – поймет, сильно переживать не должна…” (с.564).

Однако, радужным надеждам не суждено сбыться. Слишком поздно. При этом Виктор осознанно или неосознанно – ставит на патриотический стан проигравших. И в итоге сам оказывается сражен инсультом.

Итак, роман 1993 – о проигравших, о неудачниках. Что же способен дать подобный роман читателю? На что вдохновить? В чем смысл произведения? Трагедия Виктора и Лены Брянцевых – это трагедия людей, живущих вместе и порознь одновременно, людей, изводящих друг друга склоками, людей,  не нашедших в жизни самих себя. У них нет общего дела, способного вдохновить на подвиги, нет общих ценностей, и в ситуации опасности, штурма Белого Дома они оказываются по разные стороны баррикад.

Лена Брянцева, выходя на баррикады, отправляется к Белому Дому  совсем не для того чтобы защитить Виктора, поддержать, спасти, а скорее чтобы вернуть удобного мужа на привычную цепь домашнего пса. Верная самой себе, Лена продолжает двойную игру, заигрывая на баррикадах с давнишним любовником- соседом по дому, физруком Костей, который явился, как из сна, и снова с овчаркой на поводке.

“Женщина стояла на коленях и нагнувшись щупала горло рядом с кадыком.

- Лена, что такое? – Спрашивал хриплый мужчина, удерживая пса.

- Скорую найди!

- Кто это?

- Муж мой.

- Ничего не понимаю!” (с. 568).

Итог романа трагичен, но увы, закономерен.

“Он, не придя в сознание, умер ранним утром… (…)

- Что ж за собой не следил? – Сказал врач с землистым утомленным лицом, – Сорок лет. Да, помолодел инсульт”. (с.569)

Автор романа “1993″ год строит произведение не на образах героев, а скорее на анти-героях. У них не только нет портретов, ни психологических ни художественных, у них нет того, что называется словом “личность”. Именно поэтому в переломной ситуации расстрела Парламента они оказываются жертвами обстоятельств, а не участниками, и эти обстоятельства засасывают героев в себя, как космические “черные дыры” засасывают в свои воронки все, что не обладает достаточной массой.

Эфемерно-легковесные персонажи, лишенные лица и характера, не обладающие ни силой личности ни интеллекта, не способные к решительным действиям, к оправданному риску, разумеется, не могут сопротивляться драматургии исторического перелома 1993 года, удержаться на гребне волны и, поймав в паруса штормовой ветер, заставить его работать на свой корабль. Октябрьский шторм 1993 года попросту топит их утлые, безжизненные суденышки. Поэтому там, где для подлинного романных героев – история сама дает мощное начало сюжета (как у В.Гюго в романе “93″) там у “очерковых” героев Сергея Шаргунова наступает всему  конец.

И в этом авторском решении есть что-то самурайское. Ведь создавая подобные образы персонажей, автор не может не может не понимать, что  герои без личностного потенциала обязаны быть раздавлены колесницей революционных событий.

Что ж, каждому воздается по его вере. Это в полной мере относится как к реальным, живым людям, так и к литературным персонажам. Так и хочется воскликнуть словами Воланда; “Ну, вы верите в небытие, и вы – уходите в небытие! А я верю в бытие!”

Ей-богу, даже в параллельном мире – художественной прозы, хочется бытия! И – побед!

Анна ГАГАНОВА – ГРАНАТОВА

историк литературы

---

[1] Эренбург, И. День второй : роман / И. Эренбург. – 2-е изд. – М. : Худож. лит., 1934. – 255 с. см стр. 153

[2] Владимов, Г. Н. Большая руда : повесть / Георгий Николаевич Владимов. – М. : Сов. Россия, 1962. – 136 с, см. стр.21

[3][3] Аграновский, В. /Шофер: очерк // Социальный портрет. – М., 1967. – С. 5-22.

[4][4] Трифонов, Ю. Утоление жажды. / Юрий Трифонов. – М. : Худож. лит, 1967. – 382с., см. с. 91

[5] Николаева, Г. Собр. соч. В 3 т. Т. 2. Битва в пути : роман / Галина Николаева. – М. : Худож. лит., 1987. – 671 с. , см. с. 631

[6][6] Кочетов, В. А. Журбины : роман / М. : Вече, 2011. – 445 с. , см. стр. 280

[7][7] Ляшко, Н. Сладкая каторга : роман. В 2 кн. Кн. 1 / Н. Н. Ляшко. – М. : Гослитиздат, 1935. – 384 с., см. стр 79

[8] Ковский В. / Литература после оттепели. Процессы развития. История. Критика. – М, издат. Литинститута им М.Горького, 2012- 480с, см. 16