1966

Жизнь в Белоруссии

…Надо сказать, тот год, который мы с братом провели в Руденске, дал мне очень много. Это не был кратковременный визит к бабушке, когда весь ритм жизни хозяев подчинён заботе о приехавших в гости любимых внуках. Тут пришлось нам самим подчиняться деревенскому укладу. Мы ходили в подпаски, работали в саду и на огороде, выполняя все сезонные работы, – и землю пахали, и картошку и прочие корнеплоды сажали, и пропалывали, и колорадских жуков и гусениц собирали,  и урожай собирали, и траву косили, хотя управляться с косой у меня получалось не очень-то, а вот дрова колоть получалось вполне успешно… Единственное, чего я не помню, так это чтобы нам приходилось заниматься поливом – всё же Белоруссия являлась не самой жаркой республикой в СССР. Однако и без того дел хватало.

Помню, довелось нам с братом делать «подпашку» (уж не знаю, как это действо правильно называется на аграрном языке): когда маленьким двухотвальным плужком пропахивается борозда, земля из которой окучивается по обе стороны на рядки проросшего картофеля. Брат тащил плужок, а я – правил. Мама потом рассказывала, как дедушка какое-то время стоял на крыльце, наблюдая за нами, в ожидании, что мы, «городские», что-то сделаем не так. А потом дед вернулся в дом и высказался характерным белорусским выговором, что, мол, трах их перетрах, справляются… Мама, всегда очень болезненно реагировавшая на матерщину, впоследствии рассказала, что в тот момент испытала за нас подлинную гордость – удостоиться одобрительного матюка от деда уже само по себе дорогого стоило. Да и мне было приятно – чего уж там скрывать!

Именно с того года у меня в душе прочно укоренилось чувство глубочайшего уважения к сельскому труженику.

Нельзя не сказать ещё вот о чём. В те времена Первым секретарём ЦК Компартии Белоруссии был Пётр Миронович Машеров. Он являлся единственным из всего состава высшего руководства Советского Союза, кто звезду Героя Советского Союза получил за Великую Отечественную войну, а не за послевоенный «выдающийся вклад», как все остальные. И Машеров пользовался огромной популярностью и даже любовью в народе. Правда, он и заботился о республике!

Мой дедушка был ветераном, инвалидом Великой Отечественной войны. На фронте он получил несколько ранений. А в 43-м попал под сильный миномётный обстрел, его жутко посекло осколками, так, что правая рука у него не работала вовсе, а в правой ноге зияли такие глубокие шрамы, что в них можно было бы всунуть палец. Соответственно, как инвалид войны, дед пользовался немалыми льготами. Ему за счёт советской власти достроили, увеличили в два раза дом. В доме имелось автономное водяное отопление. Для того, чтобы топить печь, привозили торф… Затем, когда дома в посёлке оборудовали под газовое снабжение, начали привозить газовые баллоны…

(Этот дом и поныне стоит в посёлке Руденск, недалеко от станции, по улице Горького,22. Об истории самого дома можно было бы много рассказать. В селе Коробовичи некогда жили родители деда Пети. И когда он переселялся в Руденск, от дома родителей отрезали половину и перевезли на новое место, где и восстановили. А здесь уже со временем достроили – о чём уже сказано. Потом в этом же строении доживали свой век родители деда Пети дед Евсей и баба Ганна – их я помню, но уже не очень… А дом нынче принадлежит другим людям).

В описываемые времена в стране было ещё слишком много ветеранов и инвалидов Великой Отечественной. Однако забота о них чувствовалась, а в последствии она постепенно всё усиливалась. Конечно, безобразия случались и тогда, однако в целом отношение к ветеранам характеризовалось в первую очередь словом «забота». Особенно, повторюсь, в Белоруссии. Да и вообще, сколько бы нам нынче ни рассказывали о тяжкой жизни в СССР, социальная направленность внутренней политики ощущалась на всех уровнях. Как же лихо удалось всё это разрушить нашим дорвавшимся до власти «отрицателям» всего советского в лихие 90-е!..

Впрочем, тогда, в десятилетнем возрасте, я ходил в поселковую школу, писал свой первый «роман», мечтал стать машинистом паровоза, пил парное молоко от бабушкиной Бурёнки (по сей день обожаю парное молоко!), постигал азы сельской жизни, гордился, что СССР – лучшая в мире страна… И будущее рисовалось мне светлым и безоблачным.

А ещё хорошо помню, как нас всех взволновала гибель космонавта Владимира Комарова, которая случилась весной 1967 года. Это выглядело, как если бы у всех у нас умер родственник – поистине это выглядело как всенародная трагедия. Помню, кто-то пустил слух, что Комарова вроде как нашли живым, что он приземлился где-то в Китае… Как надеялись мы на то, что слух оправдается, как тут же с готовностью поверили в него!..

Примерно в то же время в журнале «Техника – молодёжи» публиковались главы из романа Ивана Ефремова «Час Быка». (Этот роман был тогда же издан отдельной книгой, и оказался в числе запрещённых. Правда, насколько я знаю, у кого книга имелась, никакими неприятностями им это не грозило). Мы тогда вообще были уверены, что при тех темпах развития космонавтики мы совсем скоро отправимся и на Марс, и ещё дальше к звёздам… И вдруг – гибель Комарова. Как-то сразу стало очевидно, что не так прост он – путь в космос.

Весной текущего 2011 года в СМИ, и особенно в Интернете появилось превеликое множество материалов о советской космонавтике. И слишком многие недоброжелатели, злопыхатели и просто искатели дутых сенсаций выдали на гора массу различной сомнительной и откровенно надуманной «информации» по этому вопросу. Типа того, что Гагарин, отправляясь в свой полёт, оставил завещание. А оказалось, что речь шла об обычном письме, которое он написал своей жене – обычном человеческом и личном письме, которое вполне нормально пишет человек накануне события, которое может стать для него роковым.

Так вот, о космонавте Владимире Комарове. Чего только о нём не наворотили: и плакал он перед стартом, и знал, что не вернётся, и согласился на полёт с единственной целью – спасти от неминуемой гибели Гагарина… А падая с космической высоты, проклинал «советскую халтуру»… Читать стыдно, и пересказывать не хочется. Владимир Комаров пришёл в авиацию ещё в годы войны, он стремился к полёту долгие годы. В отряде космонавтов он оказался одним из очень немногих, кто являлся не просто лётчиком, но и имел инженерное образование, несколько раз его назначали дублёром, по состоянию здоровья его едва не отчислили из отряда… Первый раз он совершил полёт на первом в мире многоместном космическом корабле. И вот ему выпал шанс полететь на «Союзе», на корабле нового типа, испытать его… И он плакал?.. И Государственная комиссия, несмотря на эти слёзы, запихнула его в корабль и зашвырнула на орбиту?.. Окститесь, господа!.. Иные современные комментаторы событий того времени смакуют, что Владимир Михайлович, поняв, что спускаемая капсула падает и что он обречён, матерился и проклинал всё и вся. Ну а что бы делали вы, окажись в подобной ситуации, господа писаки?.. Это же ужас, что пережил человек в течение тех нескольких минут, пока нёсся, обречённый, и осозновавший свою обречённость, к гибели! Ему было не до идеологии, чтобы клясть  «советскую» технику – ему было в эти мгновения плевать, советская она или нет. Так дайте же покой памяти о человеке, отдавшего жизнь на дороге в освоении космоса.

И ещё. Мы знаем, что при полётах в космос погибло более двадцати космонавтов и астронавтов. Все они, отправляясь в полёт, знали, что рискуют, и сознательно шли на этот риск. Я убеждён: ни один из них не отправлялся в полёт, «зная, что не вернётся», никто не плакал перед стартом. Равно как уверен и в том, что в момент гибели никто не заботился о подборе выражений в адрес людей, по вине которых катастрофа произошла.  И не нужно кощунствовать.

Вот запало же мне в память, как искренне мы переживали гибель нашего космонавта. Так зачем же сегодня пытаться раздувать из неё сенсацию?

…Уж не знаю, интересно ли это вообще кому – такие вот воспоминания о детстве. А удержаться трудно.

К Новому году в конце 1966 года у нас в школе проводили вечер-маскарад. Люди моего поколения помнят, что в те годы такие проводились регулярно.

И бабушка выдумала для меня совершенно немыслимый костюм. Должен сказать, что бабушка Лена вообще была натурой творческой, одарённой, прекрасной рассказчицей, причём, повествуя о каком-то событии, прибавляла что-нибудь от себя… Она читала книги, в то время как считается, что вроде как крестьянкам это по чину не подобает…

Так войт. Бабушка взяла у кого-то из соседей две маски – деда и бабы. И облачила меня: спереди я был в мужицкой одёжке, а сзади прицепила какие-то бусы и фартук. Соответственно, напялил я обе маски (эдакий двуликий Янус белорусского разлива) – вперёд смотрел мужик, а назад баба. Эффект моего появления на маскараде получился ошеломляющим! Никто не мог узнать, кто это такой!..

А когда мы расходились, ко мне обратился какой-то полузнакомый парнишка и попросил одолжить ему маски до следующего дня, когда у них должен был состояться утренник. Я до того проживал в военных городках, а потому легко отдал маски, оговорив, где и когда он мне их вернёт. И был крайне удивлён и обижен тем, что бабушка выговорила мне за такое отношение к чужому имуществу. О том, что тот полузнакомый парнишка может не принести взятое, у меня и в мыслях не могло возникнуть – в военном городке, где все знали всех, такая ситуация попросту не могла возникнуть… Как завершилась бы эта история, я не знаю, потому что бабушка вмешалась, позвонила учительнице, и злосчастные маски вернулись к владельцам именно благодаря бабушкиному вмешательству.

С тех пор я жёстко усвоил правило: своими вещами я ещё могу как-то распоряжаться, но чужими – ни в коем случае!

Чтобы покончить с темами Руденска и воровства, расскажу ещё один эпизод, случившийся значительно позже – мне тогда уже было лет 13, наверное. Мы все тогда гоняли в футбол. А хорошее поле имелось в посёлке только одно – на стадионе возле школы, т.е. довольно далеко от нашего района, за железной дорогой. И вот решили мы организовать свою футбольную площадку, поближе, сразу за околицей, на осушённом болоте, которое окружало Руденск. Ближайший лес произрастал довольно далеко, километрах в пяти от нас. Мы как-то отправились туда, выбрали шесть подходящих сосёнок, срубили их (о том, что занимается совершением такого преступного деяния, как несанкционированная порубка, мы понятия не имели), очистили от веток, принесли к посёлку. На выбранной площадке аккуратно срезали все кочки, разметили поле… Из принесённых брёвнышек сколотили ворота (тщательно вымеряв их, естественно), вкопали их, предварительно осмолив концы, которые должны были находиться в земле… А на утро ворот уже не было. Кто-то из домовитых хозяев выкопал и уволок их в ту же ночь. Для меня это стало шоком. Я бы ещё мог понять, если бы кто-то взял что-то лежащее бесхозным. Но украсть то, что с таким тщанием и заботой у всех на виду делали подростки – это выходило за рамки моего представления о том, что можно допустить.

…Летом 1967 года мы с братом уехали в Житомир. И с тех пор бывали в Руденске только наездами, в летние каникулы. А когда зажили самостоятельной жизнью, и вовсе визиты в Белоруссию стали редкостью.

Бабушки с дедушкой уже нет в живых. Дом, в котором мы провели столько времени, сейчас принадлежит чужим людям. И теперь ехать туда мне не хочется совсем.

Десять лет спустя после описанных событий, летом 1977 года перед моими глазами промелькнул такой эпизод.

Мой дедушка Лобач Пётр Евсеевич

Я тогда учился в Донецком военном училище. Стажировку мне довелось проходить в Калининграде, в 1-й гвардейской Московско-Минской дивизии. Когда мы возвращались, в Минске к поезду пришли мои родственники – дяди, тёти, двоюродные сёстры и брат… Принесли целую сумку домашних продуктов – варёной картошки, сала, курятины… Поскольку нас, курсантов, ехала целая команда, занимали целый вагон, еды на всех не хватило, однако мои сослуживцы были за неё благодарны.

Вот на этой платформе дедушка и стоял

Потом мы поехали дальше. И вот поезд на всех парах пролетел мимо станции Руденск. Я торчал в окне и показывал друзьям: вот, мол, здесь я гулял!.. И вдруг увидел своего дедушку Петю. Он стоял на абсолютно пустой платформе, одинокий, в неизменной шляпе, с подогнутой искалеченной гитлеровским миномётным осколком правой рукой… Дедушка смотрел на пролетавший мимо поезд, вполне понятно, что и не надеясь меня разглядеть в этой стремительной череде окон.

Вот пишу эти строки, а у самого слеза наворачивается на глаза. У меня и в мыслях тогда не было, что дедушка придёт просто посмотреть на поезд, в котором проезжает внук. А он пришёл. В моём представлении это стало самым наглядным проявлением его дедовской любви…

Покойся с миром, дедушка! Я помню тебя, и помню добром и теплом!

…Именно в тот год, когда мы проживали в Белоруссии, я стал болельщиком минского «Динамо». Вратарём в ней тогда  играл Анатолий Глухотко, с которым был знаком мой дядя Алик. И я очень хотел быть на него похожим. У меня имелся хороший спортивный костюм, который мы привезли из Германии, и подобного которому не имелось ни у кого в Руденске. Так вот я собственноручно вышил на куртке впереди букву «Д», а на спине исполинскую «единицу». Вышил коряво, вкривь и вкось, но зато сам!!! Сколько ж потом пришлось корпеть маме, чтобы всё это спороть, да ещё затем проглаживать и отпаривать утюгом, чтобы хоть немного разгладить следы моих трудов – я здорово попортил материал, оставил затяжки…

А ещё в те годы в минской команде играл Эдуард Малофеев – тот самый, который со временем стал тренером родной команды, и одно время даже тренировал сборную СССР. Будучи тренером, Малофеев как-то запустил выражение «искренний футбол», однако сменивший его на посту тренера сборной Лобановский высокомерно заметил, что не понимает смысла этого выражения… Много лет спустя, году в 89-м примерно, я оказался с Малофеевым в одном самолёте, летели из Ташкента. Мне удалось взять у него интервью, которое опубликовали несколько газет в Узбекистане и Туркмении. Не скрою, приятно было поговорить с человеком, который некогда играл, а теперь тренировал любимую команду.

Когда в 1967 году нам с братом предстоял переезд на Украину, я решил, что теперь стану болеть за другое «Динамо» – киевское. А тут как раз состоялся матч этих двух команд из столиц Украины и Белоруссии – мы его смотрели по телевизору у нашего соседа Володи Трусова, так как у бабушки своего «ящика» тогда ещё не имелось. Я искренне пытался желать победы киевлянам… И к своему удивлению вдруг понял, что я не могу этого сделать! Именно в тот день я вдруг осознал во всей полноте, что страсть болельщика – раз и навсегда, что «заболеть» за кого-то можно только раз, а вот «разболеть» не дано! Только после распада (развала) СССР мне пришлось отказаться от «боления» за минчан. Впрочем, слежу за успехами и провалами этой команды и по сей день.

Так что многим открытиям я обязан тому годичному пребыванию в Белоруссии 45 лет назад. Быть может, с точки зрения мирозданья эти открытия и незаметны вовсе – однако лично для меня они стали именно открытиями, ни больше, ни меньше.

/p