КРИВОУСТОВЫ

КРЕМЛЬ И РОССИЯ

Лето 1605 года

Мне так дыханья в лёгких не хватало,

Что дальше я не в силах был идти;

Едва взойдя, я тут же сел устало.

«Теперь ты леность должен отмести, -

Сказал учитель. – Лёжа под периной

Да сидя в мягком, славы не найти.

Кто без неё готов быть взят кончиной,

Такой же в мире оставляет след,

Как в ветре дым и пена над пучиной.

Встань! Победи томленье, нет побед,

Запретных духу, если он не вянет…».

Данте АЛИГЬЕРИ,

«Божественная комедия»

Подробно рассказывать о событиях тех донельзя насыщенных дней июля-сентября 1605 года (по ныне принятой датировке с Нового года в январе) – никакой книги не хватит! Тогда каждый день, да что-то происходило – важное, значимое, имеющее далеко идущие последствия…

Тем более, что насыщены эти дни оказались в первую очередь событиями не какими-то динамичными, которые описывать просто и читать легко. А вот как описать нескончаемую череду пиров, эпидемия которых, с лёгкой руки нового государя, охватила столицу? Как интересно рассказать о многоходовых интригах, в которых львиную долю времени занимали длительные разговоры политических деятелей всех мастей и рангов, в ходе которых собеседники всячески старались перехитрить друг друга, что-то выведать, не проговорившись самому? Как изложить переписку, состоявшую из сотен и сотен писем, адресованных десяткам адресатов, причём, переписку политическую, а значит, в которой правда укрыта под многими наслоениями пустопорожнего словоблудия, а подлинный смысл укрыт недомолвками? Как добиться того, чтобы читатель ощутил напряжённость официальных мероприятий, проходивших в Москве, в подмосковном селе Тайнинское, в Кракове и Варшаве, в далёком Ватикане?..

Начну с того, что мне представляется главным на тот момент. Главным, быть может, даже не по глубинной сущности своей, а по внешнему проявлению происходивших в Москве изменений. Хотя, кто сможет определить, что важнее в период смены власти: внешние её проявления или же сокрытые от глаз глубинные процессы? Процессы, понятно, важнее, только простой обыватель видит лишь то, что доступно взору!

О том, что под умом человека можно понимать разные его качества, мы уже говорили. Тогда речь шла о Борисе Годунове. Но вот теперь приходится признать, что и Лжедмитрий показал себя человеком хотя и достаточно умным, но отнюдь не мудрым правителем.

Оно, конечно, счастье едет на карете, а с умом идут пешком… Да только и счастьем следует пользоваться с умом, а то ведь и другая поговорка имеется: счастье без ума – что дырявая сума…

Лжедмитрий оказался человеком умным в том смысле, что легко усваивал новые знания, в том числе и иноземные языки, он легко и остроумно говорил, много помнил, осознавал, что Россия нуждается в реформах. Он привлекал к правлению страной новых людей – возвышение юного талантливого полководца Михаила Скопина-Шуйского наглядный тому пример.

И в то же время ему не хватало разума понять, что с наскоку такую огромную и неповоротливую махину как Московское царство на путь, который он считал правильным, не своротишь, что реформы требуют длительного и последовательного труда. Я уж не говорю о программе, о последовательности реформ! В этом деле практически все государи-реформаторы Государства Российского на протяжении всей истории грешили непродуманностью и неумением видеть перспективу.

Скажете, что это характерно не только для российских монархов? Может, и так. Только сейчас речь идёт именно о России – великой и несчастной…

Что такое царская должность? Это ведь не некая синекура, не синоним блаженного ничегонеделания, не само по себе удобное восседание на троне, да в окружении бояр, да с рындами по бокам. Это осознание ответственности перед Богом, перед народом, перед историей, перед предками своими, перед потомками, перед самим собой – за надлежащее сохранение вверенного промыслом Господним государства, за исполнение обязанностей во имя достижения этой цели, за сохранение и приумножение благосостояния царства своего. Это тяжкий труд, возложенный на человека народом ли, Господом ли, самим ли Мирозданьем… И благо тому народу, той державе, во главе которой стоит человек, который осознаёт эту ответственность и которому этот тяжкий груз по плечу! Если же неподъёмным грузом давит его шапка Мономаха, если человек не понимает этой истины – горе той державе, беда тому народу! За слабость и неразумие правителя всегда и всюду расхлёбываться приходится простому люду – такая вот закономерность.

Несправедливо? С точки зрения человека – конечно. Но только не дано нам понять логику Того, кто устанавливает порядки на нашей земле!

Так вот, возвращаясь к нашему повествованию, констатируем, что Лжедмитрий расценил царствование не как обязанность, а как право! Не себя для царства он видел на троне, а царство у своих ног, предназначенное для удовлетворения его замыслов и амбиций! Разница принципиальная – не так ли?

Можно возразить: не один Лжедмитрий относился к своему посту подобным образом! А я и не спорю – не один. Просто речь сейчас идёт именно о том, почему молодой человек, имевший все шансы опередить реформы Петра ровно на век, реально оказался калифом на час (на год). Лжедмитрию высшие силы, которые покровительствовали России, дали всё, чтобы он реформировал страну, придал мощное ускорение её развитию.

А Лжедмитрий этот шанс упустил. Его слабости оказались сильнее созидательного потенциала, гнездившегося у него в душе.  Как говаривали старики, корабль – игралище ветров и волн, а человек – игралище страстей!

Он кутил! Как он кутил!.. Пиры следовали за пирами, кутежи за кутежами.

Человек, всю жизнь бывший подневольным, всю жизнь пребывавший в нищете, человек, всю жизнь вынужденный ориентироваться на запросы других – этот человек вдруг оказался в условиях, когда обрёл практически неограниченную свободу, казавшиеся неисчерпаемыми кладовые,  ловящих каждый его взгляд подданных из числа знатнейших родов. Всю жизнь до того придавленный, он развернулся, да так, что всё вокруг вскипело, взвихрилось,  пришло в движение.

По сути своей новый царь не был злым и плохим человеком. Добившись вожделенного трона, он искренне  хотел, чтобы и всем вокруг стало хорошо! В этом отношении он показал себя где-то сродни Генриху Наваррскому, изначально имевшему подобные же устремления, и чего-то на этом пути добившимся. Однако то ли Лжедмитрий оказался слабее своего французского коллеги, то ли не повезло ему с эпохой и подданными… Короче говоря – благие намерения Лжедмитрия так и остались неосуществлёнными! Не довелось ему извековать добром.

Он осыпал всех милостями, велел принимать челобитные от каждого пришедшего к нему просителя, независимо от чина и сословия, и одно время даже самолично выходил в назначенное время на крыльцо, чтобы принимать ябеды собственноручно, запретил брать взятки в приказах, отменил ряд ограничений в торговле, в первую очередь для иностранцев…

Не стоит забывать, что Лжедмитрий был простым человеком, однако выросшим в боярских хоромах. В раннем детстве он видел непростую жизнь бедного дворянства и простого люда, а затем – словно специально подобранную контрастную картинку парадной стороны жизни знати, внешнюю её составляющую. Став царём, он сохранил своё воззрение на знать и царедворцев, как на людей, которые особо ничем не занимаются, зато на которых все работают.

Каждый человек видит окружающее со своего шестка! Вчера Макар гряды копал, а нынче в воеводы попал… Так вот, попасть-то попал, да по мировосприятию своему тот Макар так и останется крестьянином!

…Проводя заседания Боярской думы, Лжедмитрий скучал. Ему было не интересно заниматься текущими делами, из чего, собственно, и состоит искусство руководителя, решать постоянно возникающие задачи, которые ему казались мелкими и не заслуживающими его внимания. Он обрывал многословных бояр, ехидно и обидно высмеивал их красно(много)речие, небрежно отдавал распоряжения, не всегда достаточно вникая в сущность проблем. При первой же возможности сворачивал заседание, оставлял бояр решать государственные вопросы, а сам возвращался к своим приятелям, к своим гульбищам…

Начал Лжедмитрий проводить реформу государственного управления царства. За образец он взял, разумеется, очаровавшую его Польшу. Он ввёл несколько придворных должностей и званий, типа «великого мечника» или «великого чашника», позаимствованных при краковском дворе, возвысил и приблизил к себе несколько новых царедворцев, говорил о перспективе замены Боярской думы выборным сеймом, опять же, на польский манер… Впрочем, дальше некоторых незначительных перестановок персоналий дело не пошло. Однако кое-кто, кого могли бы подобные перемены коснуться в нежелательном понимании этого слова, не мог не призадуматься – а ну как завтра государь примется за реформу в полной мере!..

И вот уже среди подлинных бояр-государственников начала формироваться оппозиция царю – пока аморфная, пока пассивная, но основу для этого процесса закладывал сам же Лжедмитрий. Своим небрежением к делу, своими злыми насмешками над родовитыми царедворцами, своими далёкими от придворного чина замашками. Царь напрочь упустил из виду, что далеко не все при дворе признают его истинным сыном Ивана Грозного. Истинному сыну великого государя такие насмешки, быть может (именно быть может!), и простились бы – но беглому крылошану-расстриге, воспитанному арианами…

На первых порах в Москве не оказалось лидера-интригана, вокруг которого начал бы кристаллизоваться заговор. Но когда всё тот же Лжедмитрий осенью 1605 года допустил очередную свою ошибку и вернул из ссылки Василия Шуйского, такой коновод появился.

Но это будет потом. А пока окружающие из числа сторонников старины фиксировали новые и новые прегрешения царя.

Он не шествовал по палатам в окружении челядинов, не ступал важно и степенно, не стремился поразить иноземцев своим величием. И уж вовсе ни в какие рамки – он не изволил почивать после обеда, как то повелось у всей московской знати! Не выстаивал в церкви длительные молебны!..

Лжедмитрий ходил запросто по всему дворцу, свойски разговаривал с каждым, с кем пожелает… Он мог выйти один или с кем из приятелей за пределы своего дворца, а то и вовсе из Кремля и отправиться толкаться по лавкам и торговым рядам, слушая, где что и о чём говорят, прицениваясь к товарам, покупая, не торгуясь, какую-то совершенно не нужную ему дребедень, с одной лишь целью дать заработать понравившемуся ему человеку.

Он любил охоту, и удаль молодецкую продемонстрировать любил. Будучи человеком очень физически сильным и выносливым, умея хорошо стрелять из ружья и из лука, Лжедмитрий расценивал лесование и полевание именно как возможность показать, на что он способен. Москвичи извеку привыкли, что выезд царя на охоту – это событие, это зрелище, это нечто грандиозное!.. А тут – вырвалась из ворот группа всадников, да помчалась куда в сторону Сокольников, например… Ну а что царь среди вершников, так кто ж определит, коль все всадники одинаковые!..

Как-то попытался в одиночку выйти с рогатиной против медведя! Благо, удалось отговорить его этой затеи – а то ведь мог бы и закусить удила!

Кому-то нравилась такая простота нового царя, однако далеко не всем. В конце концов, удаль удалью, но государь должен вызывать уважение не только молодечеством, но степенностью своей, поведением! Опять же, Господь вручает человеку царство не для личных подвигов, тем более, сомнительных, но чтобы он трудился на благо государства, а не жизнью своей попусту рисковал! Короче говоря, по-разному москвичи относились к поведению государя. Молодёжь ещё так-сяк, а вот ревнители старины осуждали едва не в один голос.

А вот другие молодеческие забавы Лжедмитрия вызывали у народа куда большее единодушие, причём, единодушие негативное.

Поползли по Москве слухи, что очень уж охоч новый царь до женского полу. О том, что постоянно сожительствует он с Ксенией, дочерью покойного государя Бориса Фёдоровича, то всем было известно. Причём, сожительствует вроде как против её воли, что всегда встречало в народе осуждение. Однако мало ему оказалось одной девки – других подавай!

Верным подручным в этом деле стал ему Михалка Молчанов – тот самый, который руководил убийством юного царя Фёдора и его матушки Марии Григорьевны. Просил его Лжедмитрий, или же сам Михалка уловил слабость государя и решил ему помочь ублажить плоть, то неведомо. Только теперь он подобно ищейке рыскал по Москве, выискивал красивых девок и молодых баб. А потом которую деньгами или посулами уговаривал царя ублажить, а которую несговорчивую и умыкал разбойным образом, доставлял в государеву опочивальню. Передавали шёпотом, что важивал Михалка к государю и юных послушниц монастырских, и даже инокинь, отличавшихся пригожим обличьем.

Уж правда это всё, или враги слухи такие распускали, то бог весть. Но слухам верили, и мужчины девок и баб своих на всякий случай  старались спрятать от глаза Молчанова от греха подальше.

Но и это ещё не всё.

Не нравилось москвичам и то, что уж больно благоволит новый царь к иноземцам. За то и покойного Годунова корили, а вот гляди ж ты – и этот туда же!

Вскоре после того, как укрепился Лжедмитрий на троне, велел он казачьи коши, пришедшие с ним, щедро наградить и отправить восвояси. Ну а пришедшие с ним в Москву хоругви, сформированные из иноземцев, распустить, рассчитавшись с ратниками звонкой монетой сполна. Кто из них ушёл, получив денежки, кто остался здесь же их прогуливать…

Но только скоро спохватился Лжедмитрий, что ошибку допускает, оставляя в своём охранении только русских стрельцов. А может, советники – ксёндзы да иезуиты – подсказали… Только велел царь заново сформировать три роты иноземных гвардейцев – конную, которой командовал наш знакомец француз Жак Маржерет, и две пеших, алебардщиков, под командованием датчанина Кнутсона и шотландца Альберта Вандемана. Ротами эти подразделения назывались потому, что каждый ратник давал роту, то есть личную присягу, на верность русскому государю… Облачили их в богатое платье иноземного кроя – бархатное да парчовое, оружие гвардейцы имели золочёное и серебрёное, и жалование немцам положили куда больше стрелецкого. Кстати, стрельцы государева Стремянного полка – тут же, ежедневно для охраны государя выделялось две-три сотни служивых! Так что очень скоро Лжедмитрий перестал запросто бродить по рынкам, а оградился мощной охраной.

Те иноземцы, что попали в реестр этих трёх рот, оказались вполне довольны службой и судьбой. Каждый из них становился владельцем собственной усадьбы, помещиком – чем плохо, в самом деле!

А вот оставшиеся не у дел почувствовали себя обманутыми. Прокутив полученное за поход вознаграждение, они подались кто куда. Кто-то решил вернуться в Речь Посполитую, рассказывая по пути всем и каждому, что московский царь Дмитрий – и не царь вовсе, а самозванец, который ни вести себя не умеет, ни слова не держит, и обманул их, обсчитал, голыми оставил, хотя именно они его своими мечами на трон возвели. Кто-то влился в отряды боевых холопов, которые имелись у каждого боярина и мало-мальски значимого князя. Кто-то подался к казакам, которые, впрочем, не особо жаловали западноевропейцев, даже принявших православие, или пополнил украинную голутву… Они ещё скажут своё слово, когда по Руси расползётся полное безвластие, и на её просторах станут бесчинствовать банды, сплошь состоящие из разбойников без роду и племени.

Так и получилось, что вокруг Лжедмитрия всё меньше оставалось знающих своё дело, болеющих за Россию патриотов, места которых занимали гуляки и распутники, отвлекавшие его от государственных дел.

Сказанное выше не значит, что Лжедмитрий вовсе не занимался государственными делами. Занимался. Но куда меньше, чем должен бы, по мнению патриархально воспитанных москвичей.

В частности, особое внимание он обращал на состояние армии, и в первую очередь артиллерии, роль которой в современной войне оценил во время своего похода. В Пушечной слободе увеличилось производство орудий разного назначения и ядер к ним. Начал Лжедмитрий подготовку к преобразованию стрелецких полков в полки иноземного строя. В военную подготовку включались элементы западной тактики. По его указу начали проводить военные учения, на которых отрабатывались приёмы штурма крепостей, или же их оборона.

Вскоре стала известна и причина столь масштабных приготовлений. Лжедмитрий собирался организовать поход против Турецкой империи и Крымского ханства. Причём, поход, по его замыслу должен был стать общеевропейским! В европейские столицы поскакали посланцы московского царя с предложением о создании единой континентальной антиосманской коалиции. Целью войны для России Лжедмитрий определил завоевание Азовом – турецкой крепости, которая запирала низовья Дона для свободного прохода на Азовское море.

Просто трудно удержаться от реплики. Но ведь насколько замыслы Лжедмитрия совпадали с первыми шагами Петра I, который вздыбит Россию практически через век после описываемых событий!

Историки по сей день спорят, благо или беда для России стало то, что в какой-то момент правители своротили таки державу с пути, по которому она шла, и припрягли к европейскому менталитету. Не станем гадать – просто примем как свершившийся факт: это произошло! И не усилиями одного лишь Петра – у него имелись предшественники, начиная с Бориса Годунова. В их числе и царь, вошедший в историю как Лжедмитрий или Самозванец.

…Для увеличения мощи своих войск новый царь приказал построить боевую башню на колёсах, типа тех, которые на Руси звались «гуляй-городом». Башню изукрасили под строение, прикатившее на помощь московитам непосредственно из обители Нечистого – на ней нарисовали пекло, каким оно представлялось в те времена: с чертями, котлами и даже с воротами в преисподнюю.  Москвичи промеж собой башню так и именовали – Адом.

Лжедмитрий вёл активную переписку с поддержавшими его в трудную минуту иноземцами – светскими и духовными: с королём польским, императором германским, Папой Римским… Перепиской этой ведали в основном братья Бучинские – приятель нашего Анфиногена Ян, а также Станислав.

Ситуация сложилась донельзя запутанной.

Рим и Папа Павел V лично настаивали на том, чтобы Самозванец… Пардон, возведённый на трон предков царь Дмитрий Иоаннович, выполнил своё обещание и начал широкомасштабную кампанию по окатоличиванию Московии, по повсеместному введению унии. Прибывшие с Лжедмитрием священники-иезуиты Лавицкий и Чировский были полны решимости действовать в данном направлении… Однако те же братья Бучинские оттёрли патеров от государя – как ни говори, а напористый, не всегда соблюдающий такт советник всё же имеет меньше возможности влиять на ситуацию, чем умный и предприимчивый личный секретарь. Между тем, следует особо отметить тот факт, что Бучинские являлись протестантами! Что ещё больше запутывало ситуацию вокруг польско-московских отношений, вокруг православно-католическо-протестантско-униатского узелка. Каждый из собеседников (насколько это слово применимо к авторам писем, отправляемым на сотни и даже тысячи километров) рассыпался в любезностях друг другу, заверял друг друга в преданности и дружбе, однако при этом предпочитал делать то, что считал нужным сам, не обращая внимания на чаяния других. Что тут скажешь?.. В том и состоит политика!

Напомним: Лжедмитрий, изначально затевая свою авантюру, целью имел воссесть на московский престол, для чего считал возможным заключать любые сделки, надеясь потом как-нибудь выкрутиться. Он не особо задумывался о своей дальнейшей деятельности, уже в качестве государя Земли Русской! А его покровители с самого начала стремились использовать Лжедмитрия в качестве инструмента для достижения последующих за его восшествием на престол целей. Другими словами, католический Рим имел виды на дальнейшую перспективу, сам же Лжедмитрий считал, что главная задача уже выполнена. Рим и Краков мыслили стратегически, а воссевший на кремлёвский трон их ставленник – только тактически.

В чём царь проявлял последовательность, вернее, стремился её проявлять, так это в создании в Москве университета, других учебных заведений. Он много говорил и писал своим иноземным корреспондентам о темноте и отсталости русского народа, о своём твёрдом намерении содействовать его просвещению. И само по себе это выглядело вроде как очень даже неплохо. Но и тут не всё складывалось просто.

Вполне понятно, что систему образования на пустом месте не построишь. Нужна программа обучения, нужны профессора, нужны учебники, нужны философские и прочие научные трактаты, изданные на понятном для обучаемых языке. В Московии ничего этого не имелось. Соответственно, вокруг столь перспективного направления развернулась нешуточная борьба.

Причина очевидна: кто захватит ключевые позиции в нарождающемся российском образовании, тот и сможет воспитывать в выгодном для себя духе будущую духовную элиту царства!

Если бы создание университета оказалось в руках посланцев Папы Римского, перспектива сложилась бы одна. Если бы Лжедмитрий доверил это дело польско-литовским сподвижникам – совсем другая. На предыдущую фразу можно возразить, что Польша-то и её король Сигизмунд являлись приверженцами римско-католической церкви. Это так, да только не совсем. Ведь Речь Посполитая являлась двуединым государством, в которое входило Великое княжество Литовское, в значительной степени православное, в котором для письма использовалась в первую очередь кириллица, называвшаяся «русской» азбукой.

Да и потом, религия – религией, но ведь и вопросы прикладной политики никто не отменял!

Вполне очевидно, за что боролись советники Лжедмитрия! Кто сегодня посадит дерево познания и (в первую очередь!) воспитания, тот завтра и станет пожинать урожай с баснословно богатой делянки, имя которой – Россия! Не случайно же, и Рим, и Краков присылали в Москву своих послов-советников, каждый из которых старался склонить Лжедмитрия на свою сторону.

Бог ударил кремень о кремень – посыпались ангелы, архангелы, херувимы, серафимы; чёрт ударил кремень о кремень – посыпались лешие, домовые, русалки, бабы-яги… Только это в народных сказках всё так просто, сразу ясно что есть добро, а что – зло.  А вот в жизни… Кто принесёт благо для царства: дальний чужой Рим, или же Краков, вроде как и родной, да только с которым на протяжении веков никак не сложатся братские отношения?..

В какой степени понимал этот расклад Лжедмитрий, трудно сказать. Наверное, понимал. Более того, складывается впечатление, что склонялся он скорее к польско-литовскому направлению развития сотрудничества. Но это – догадки, предположения, основанные, впрочем, на некотором анализе той самой переписки с сильными мира сего, которую вёл Лжедмитрий руками братьев Бучинских.

Дело в том, что общение с руководством Речи Посполитой носило более прикладной характер, что ли… От Папы Римского Самозванец требовал признания его царём и даже императором, просил возведения в сан кардинала своего духовного воспитателя Клавдия Рангони, настаивал на создании общеевропейской антитурецкой военной коалиции… С Сигизмундом речь шла о вещах более практических.

Тут следует напомнить об обещаниях Лжедмитрия, которые он давал, будучи в Самборе. А также о том, как они виделись теперь.

В самом деле, мало ли чего не наобещаешь, когда речь идёт о далёкой и туманной перспективе! А вот когда дело доходит до реализации… По народной мудрости выходило: на словах – как на санях, а на деле – как на копыле!

Лжедмитрий прекрасно понимал, что если он попытается предпринять хоть какие-то шаги по введению унии в интересах католического мира, против него восстанет вся Русь. Более того, это скоро поняли и некоторые прибывшие с ним католические священники – и этого не желали понять иерархи римской церкви. В подтверждение данного утверждения можно привести хотя бы такой пример.

Как-то Лжедмитрий отправил с каким-то поручением в Рим своего советника-католика Андрея Лавицкого. Когда  он оказался в Кракове, произвёл своим видом подлинный фурор: он выглядел как православный священник – с бородой, длинными волосами и крестом греческого вида. Совсем нарусился, одним словом. На недоумевающие вопросы Лавицкий ответил, что если бы он в Москве выглядел иначе, с ним бы православные и разговаривать не стали бы, и вызывал бы он у русских раздражение и неприязнь.

Так что ни о каком окатоличивании царства за обещанные два года и  речи идти не могло.

Следующий пункт. В Кракове Лжедмитрий подписал обязательство отторгнуть часть русских земель в пользу своих польских соратников. Однако и тут новоиспечённый царь понимал, что настроит против себя всё царство. Всё боярство русское проливало кровь за то, чтобы те же Смоленск или Чернигов принадлежали России; в строительство Смоленского кремля покойный Борис Годунов вложил огромные средства, по всему царству каменное строительство ради этого проекта заморозил – а тут вот его преемник возьмёт, да и отдаст крепости!..

Значит, и тут Лжедмитрию приходилось крутиться, изобретать пути, как бы обойти эти обязательства. Главное, о чём он хлопотал  в эти несколько первых месяцев своего правления – чтобы его заимодавцы не давили на него с выполнением обещаний. «Дайте мне утвердиться на троне, а там я всё сделаю как обещал!», – в прямой постановке эти слова, быть может, и не встречались в его посланиях, но опосредовано всё выглядело именно так.

И всё же… Всё же следовало выполнить хоть что-то из принятых на себя в период пребывания в эмиграции обязательств. Требовалось сделать хоть что-то, что позволило бы Лжедмитрию заполучить от Запада вожделенную передышку. При этом необходимо было предпринять шаг, который бы удовлетворил и Рим, и Краков, заставил бы их умерить свой пыл хотя бы на время.

Чтобы добиться этой цели, Лжедмитрий решил пойти по наиболее приятному для себя пути. А именно: жениться таки на Марине Мнишек! Хоть и не слишком хотелось ему расставаться с разгульной жизнью, к которой он успел приобщиться, хоть и привык он к веренице женщин, которые проходили через его опочивальню… Однако именно брак с Мариной давал ему то, что требовалось на ближайшую перспективу: прежде всего – отсрочку!..

Итак, подводим итог первых месяцев царствования Лжедмитрия.

Что касается международных дел, с самого начала он попытался встать на один уровень с европейскими монархами, а кое-кого даже обскакать, пытаясь заполучить титул императора, в то время как его и царём-то не все признавали. Он вступил в активную переписку с Папой Римским, монархом Речи Посполитой, императором Римским (то есть Германским), королями Испании и Сардинии, Швеции и Англии, Франции и Дании… Он попытался сколотить общеевропейскую антиосманскую коалицию. Он пытался советовать шведскому королю, каким образом можно уладить затяжной конфликт с Польшей. Он пытался столкнуть интересы протестантской Англии и католического Рима, обратившись и к тем и к другим с просьбой прислать в Россию опытных инженеров-фортификаторов. Он пытался столкнуть интересы Рима и Кракова в вопросе создания в Москве университета. Он пытался лавировать между различными христианскими верованиями, понемногу поддерживая православие и обещая поддержку католицизму, откровенно откладывая решение проблемы на когда-нибудь потом.

Внутри страны Лжедмитрий старался заигрывать со всеми. Впрочем, хочется верить, что он не заигрывал, а искренне старался сделать благо для всех подданных. Например, он не только разрешил, но и сам устроил брак князю Фёдору Мстиславскому, женив его на своей родственнице (а точнее, на родственнице подлинного Дмитрия Угличского).

Современник Лжедмитрия записал такие его слова. «Два способа у меня к удержанию царства. Один способ – быть тираном, а другой – не жалеть кошту, всех жаловать; лучше тот образец, чтобы жаловать, а не тиранить». В общем-то, хорошо, что он это понимал. С другой стороны, и не получилось бы у него тиранить – и времена опричнины прошли, и сам он на грозного царя не тянул.

Про другие шаги, которые предпринял Лжедмитрий для повышения своей популярности и укрепления трона, уже говорилось, и ещё пойдёт речь ниже.

Было бы неправильно не рассказать ещё об одном важнейшем шаге, который предпринял Лжедмитрий. А именно, о той истории, как его признала за сына старица Марфа, мать убитого царевича Дмитрия.

Частично в этой интриге принимал участие Анфиноген Кривоустов, хотя и не играл в ней сколь-нибудь значимую роль. Хотя… Кто определит, какая капля стала главной, когда чаша переполнена? С точки зрения формальной логики, таковой является последняя, после которой сила поверхностного напряжения не выдерживает и вода выплеснулась из сосуда. Но ведь не менее важна в процессе наполнения и самая первая, с которой началось наполнение ёмкости, и некая промежуточная капля могла оказаться большей по объёму… Да что там говорить! Без каждой, самой средней, самой незаметной капельки вода не перелилась бы через край. Так что, наверное, здесь куда больше подходит другая поговорка: вода камень точит.

…Так вот, старица Марфа.

После того, как ей едва не выжгла глаза жена Бориса Годунова царица Мария Григорьевна, старица проживала в Николо-Выксинской пустыни, что располагалась на реке Шексна близ Череповца. Кто знает, скорее всего, Лжедмитрий не раз сожалел, что к этому времени инокиню не умучили посланцы покойных уже царей Иоанна и Бориса. Но она здравствовала, а потому для общей гармонии развития событий требовалось её признание в нём своего сына.

Тут-то и отправился в путь Анфиноген. Выполняя поручение государя, он домчался до монастыря максимально быстро. Встретился там с инокиней. И был потрясён этой встречей!

Он знал, что возрастом Марфа ещё совсем не стара – ей и 45 лет не исполнилось. А выглядела, как древняя старушка! Года её рождения Анфиноген не знал, замуж за грозного царя её выдали в 1580 году, 19 октября 1583 года она родила сына Димитрия, с которым и проживала в Угличском кремле после кончины Иоанна. Кто знает, быть может, то недолгое время, которое она с ребёнком провела в этом остроге на берегу Волги и посреди соснового бора, остались в её памяти как единственно счастливое?.. Кто знает!.. Потом в мае 1591 года сын погиб. Марию, за то, что не уберегла царевича, постригли в монастырь под именем Марфы… И потянулись долгие годы монастырской жизни, лишь изредка нарушаемой какими-то событиями. Как тем, например, когда её осенью 1604 года отвозили в Москву на встречу с Годуновым.

Годы высушили эту женщину. И не случайно называли её старицей, хотя вовсе она и не была старой.

…Когда старице Марфе в первый раз предложили отправиться в Москву и «узнать» своего сына, участвовать в этом святотатстве она наотрез отказалась. В мае 1591 года она самолично баюкала тело убитого своего ребёнка, она видела его смертельную рану, её слёзы смешивались с кровью сына, с кровью, которая уже не вытекала из ножевого пореза, ибо сердце не гнало её по жилам, а мёртво застывала неживой бурой коростой… Мария (тогда ещё Мария!) не могла обознаться и ошибиться, как бы ни застилали очи горючие слёзы. Даже если предположить, что всем остальным присутствовавшим нечистый отвёл глаза, МАТЬ ОШИБИТЬСЯ НЕ МОГЛА – это просто невозможно!

Некогда на Руси было принято собирать слёзы, пролитые на траурной тризне, в особый сосудец и опускать его в могилу вместе с покойником. Здесь такой слезницей стало всё тельце убитого мальчика, омытое плачем матери, лишившейся единственной отрады на этой земле.

…Инокиня так и ответила первому посланцу Самозванца, который присвоил себе имя её погибшего сына. Однако в обитель примчался второй гонец, третий… Один сулил старице за согласие помочь в интриге царские почести и вольное проживание в роскоши и неге в кремлёвских палатах. Другой пугал в случае отказа всяческими напастями, вплоть до того, что удушат её потихоньку тати, или голодом уморят, зелья какого в пищу подсыплют…

Жить в роскоши, или лежать в могиле… Невелик выбор! Мало кто сохранил бы при таком раскладе твёрдость характера в отстаивании истины!

А тут в обитель в роли очередного посланца пожаловал юный Михаил Скопин-Шуйский – новоиспечённый великий мечник царя Дмитрия! Молодой, красивый, обходительный… Именно он и нашёл те слова, после которых инокиня произнесла заветное: «Я согласна!».

И отправился торжественный поезд в путь! По пути следования тотчас разнеслась весть: вдова покойного великого царя следует в Москву, куда призывает её сын – царь нынешний! По всему пути следования кортеж встречали огромные толпы народа. Дворяне за честь для себя почитали хоть немного проследовать в свите инокини-царицы, когда поезд оказывался вблизи их владений.

Встреча состоялась 18 июля в подмосковном селе Тайнинское. Организаторы всё рассчитали точно. Марфа подъехала чуть раньше, и её проводили в огромный великолепный шатёр, раскинутый близ тракта по такому случаю.

Подскакавшего к стану Лжедмитрия встретил Скопин-Шуйский. Коротко переговорили, после чего Самозванец вошёл в шатёр. Некоторое время они с инокиней оставались в палатке вдвоём.

И вышли они тоже вдвоём. Уже как долгое время пребывавшие в разлуке настрадавшаяся мать и любящий почтительный сын. «Мать» была мертвенно бледна, она оглядывалась по сторонам, словно страшилась, что вот сейчас её постигнет неведомая кара за совершаемое кощунство. Ну а «сын» явственно торжествовал: всё складывалось на редкость удачно.

Теперь можно было и короноваться! Признание «матерью» своего «сына» освящало преемственность поколений, демонстрировало всем и каждому, что трон переходит к законному наследнику умершего государя. Эпоха самозванцев-Годуновых завершалась. Династия Рюриковичей, ветви от древа Александра Невского, получила достойное продолжение.

И вот 21 июля произошло венчание Лжедмитрия на царствование.

Состоялось оно в Успенском соборе Кремля. Венчание проводил только что посвящённый в сан патриарха царёв ласёна Игнатий. Церемония проводилась по каноническому православному обычаю.

Однако затем вышел конфуз. Когда началось поздравление нового царя с восшествием на престол, от поляков слово взял иезуит Чировский. Судя по всему, он не был столь разумен и гибок, как его коллега Лавицкий. Потому что заговорил, обращаясь непосредственно к русскому царю, на своём родном языке! Присутствовавшие на церемонии бояре, и уж тем паче другие придворные оказались таким нарушением этикета возмущены. А вот самому Лжедмитрию подобный поворот понравился. Более того, он сам взялся переводить речь католического священника на русский язык, словно показывал боярам, как следует говорить в присутствии самодержца.

Царь в роли толмача – куда ж это годится! Слух о таком скандале мгновенно разлетелся по столице.

Известно же: в день ребёнок растёт на маковое зёрнышко, зато за год – на ладонь! Так и обиды бояр и прочих царедворцев по зёрнышку накапливались – обиды на государя, что иноземцам и иноземному предпочтение отдаёт, на самих иноземцев, у которых такта не хватает вести себя в чужом доме как подобает гостю. Впрочем, какие там гости? Иноземцы всё откровеннее вели себя в Москве и в Кремле как хозяева. В чём Лжедмитрий их поддерживал.

Ну и в заключение этой главы приведу два документа, довольно показательных, наглядно иллюстрирующих сказанное выше.

В августе всё того же 1605 года в Москву из Кракова отправлялся посол – Александр Корвин. Ему была дана следующая инструкция.

Инструкция,

данная его королевским величеством в Кракове, 23 августа 1605 года, его милости Велижскому старосте, Александру Корвину Гонсевскому [отправленному послом] к великому государю Московскому, князю Димитрию Ивановичу.

Прежде всего, поздравив государя от имени его королевского величества, посол имеет спросить о здоровье его, пожелать ему доброго здоровья, всяких радостей и долговременного и счастливого царствования на его престоле к увеличению славы Божьей и ко благу всего христианского Мира и собственных государств его княжеской милости. Затем имеет сказать, что его королевское величество всегда показывал расположенность к его милости государю, – что когда государь его милость подвергся такой обиде, то это расположение короля послужило ему началом и возбуждением к его счастливым замыслам овладеть своими государствами, опираясь на свою правду и пользуясь благословением Божьим. Его королевское величество премного радуется, что всемогущий Бог благословил его милость государя и даровал ему в этом счастье. Хотя об этом его королевское величество получает известия, но чтобы иметь более основательные сведения о делах его милости государя, посылает нарочно для этого своего посла. Его королевское величество всегда желал, чтобы дела государя его милости приведены были к желанному концу, и теперь сильно желает иметь об этом известие, чтобы еще более радоваться этому. Его королевское величество также надеется, что государь, его милость, не откажется и через своих послов известит его обо всем этом, т.е. о своей жизни и о положении своих дел. Его милость, государь, без сомнения, признает, что, когда он находился в государствах его королевского величества и когда старался овладеть своим государством, то получал [и от его корол. велич.] и от его подданных великое содействие. Его королевское величество уверен, что и он взаимно получит доказательства вашего доброго расположения, благодарности и содействия со стороны государя его милости против всякого неприятеля, когда это понадобится, а этими его милость государь приобретет от его королевской милости еще большее расположение к себе и готовность к услугам.

Чтобы была хорошая дружба между его королевскою милостью и государем, его милостью, и чтобы его милость государь показал его королевскому величеству тем большую благодарность, следует, чтобы и его милость государь чувствовал оскорбление от обид, какие сделал его королевской милости [шведский король] Карл, и чтобы его милость государь известил его королевскую милость о готовности своей [воевать] и против этого неприятеля его королевской милости.

…

Затем посол имеет говорить в тайной аудиенции.

Посол представит, что, так как его королевская милость полагает, что в государствах его милости государя умы пока еще не совсем успокоены, то для устрашения их его королевская милость, приказал на всякий случай всем пограничным старостам, в особенности вам, тоже пограничному старосте, быть готовыми [и идти] по всякому требованию государя, его милости. Если бы у его милости государя находились какие-либо послы из Швеции, то посол должен стараться, чтобы они были отправлены к его королевской милости с послами государя его милости. В Москве находится Густав, называющий себя сыном Шведского короля Эрика. [Посол пусть похлопочет], чтобы его не окружали уважением, на которое он вызывает, выдавая себя за Шведского королевича, но чтобы держали под хорошим присмотром. Все это его королевская милость вверяет преданности и способностям посла и надеется, что посол не упустит сделать все, чего потребует честь его королевской милости и благо всей Речи Посполитой.

Второй документ.

Письмо [короля] к Московскому царю, [посланное] через г. Гонсевского.

От светлейшего, божьей милостью великого короля Польского, великого князя Литовского, Русского, Прусского, Жмудского, Мазовецкого, Подольского, Киевского, Волынского, Инфлянтского, Эстонского и наследственного короля Шведского, Готоского, Вандальского, князя Финляндского великому государю Божьей милостью и великому князю, Дмитрию Ивановичу, Владимирскому, Московскому, Новгородскому, Казанскому, Астраханскому, Псковскому, Вятскому, Югорскому, Болгарскому и других стран государю приносим поздравления и желаем, чтобы получил от Бога всякие радости и был в добром здоровье ко благу и радости всего христианства и [в частности] наших государств. Всегда мы показывали вам, великому государю, нашу расположенность и всегда желали, чтобы всемогущий Бог привел к хорошему концу начатое вами дело, к чему нас в особенности побуждала испытанная вами неправда, о которой мы слыхали от тебя самого, великого государя, и о которой известия, доходили до нас и из других мест. Теперь, слыша, что дела наши в наследственном вашем государстве приняли хорошее направление, мы тем больше радуемся и благодарим Бога, и, желая иметь об этом лучшее известие, нарочно для этого посылаем послом секретаря нашего, Велижского старосту, шляхетного Александра Корвина Гонсевского, которому просим вас, великого государя, верить во всем, что он будет говорить от нашего имени, и дать нам через него знать о своем здоровье и благополучии.

Дано в Кракове 23 августа, лета Господня 1605.

Прошу обратить особое внимание на два фрагмента в данных документах. Первое: в каком тоне король Сигизмунд  требует от московского царя проводить политику в отношение Швеции, называя московского государя «пограничным старостой». И второе: прочитайте титулование – какие земли Сигизмунд числил за польско-литовским государством, а какие за Москвой. Показательно, право слово, показательно!

…Вот так в Московии прошло лето 1605 года. Наступил сентябрь. По календарю того времени – 1606-го года. Но мы по-прежнему исходим из календаря нынешнего. По нашим представлениям продолжался год 1605-й.