РАССКАЗ КАПИТАНА ЯКОВА МАРЖЕРЕТА

Людей, покидающих отечество для чужих краев, на чужбине не уважают, а на родине чуждаются.

Эзоп

Наверное, Жак Маржерет был первым французским военным, который нанялся на русскую военную службу. И вообще первым французом на русской службе. Во всяком случае, по тем данным, которыми располагает современная отечественная историческая наука. Впрочем, если бы он вошёл в историю только этим фактом, можно было бы о нём не рассказывать столь подробно. Однако Якову (именно под этим именем он известен по русским источникам) суждено было стать активным деятелем периода русской Смуты. Каким же ветром его к нам занесло?

Жак родился примерно в 1560 году. Его молодость пришлась на пик религиозных войн во Франции.

Впрочем, предыдущая фраза не совсем точна… Мы привыкли видеть страны в нынешних границах, вольно или, чаще, невольно подгоняя исторические процессы, в результате которых они, эти границы, сложились, под тот абрис, который сегодня на политических картах кажется единственно верным и закономерным. Между тем, это сегодня большинство граждан Франции именуют себя французами. В XVI веке картина выглядела куда более пёстрой. Пять веков назад нормандцы, савойцы или анжуйцы, не говоря уж о бретонцах, признавали за родину свою провинцию и дистанцировались от других братских народов, проживавших на территории, которую мы сегодня именуем единой Францией. Да и не считали своё герцогство или графство её жители за провинцию! Собственно провинция, подчинённая непосредственно французскому королю, составляла, быть может, треть от той страны, что мы видим сегодня. Остальные галльские территории являлись в большей или меньшей степени самостоятельными, а их герцоги и графы сами не прочь были как расширить свой предел, так и примерить на себя корону монарха, если будет позволено так высказаться, более высокого ранга. К тому же вдоль разделительной полосы между ареалами разных народов (право, трудновато называть эту полосу чётким словом «граница») тянулись земли, на которые, как правило, претендовали обе стороны. И ещё об одной линии разлома – источнике кровавых конфликтов невозможно умолчать. Это борьба католиков-латинян и протестантов (кальвинистов, гугенотов – в разных землях их называли по-своему), спроецировавшаяся на их политические пристрастия…

Короче говоря, Франция напоминала собой не столько единое государство, сколько вольер с разнородными хищниками, каждый из которых стремился стать лидером. Королевства, герцогства и графства, а также имевший особый статус Париж объединялись в союзы, которые дружили друг против друга, иной раз являя при этом образец верности союзническому долгу, а в другой легко меняя как партнёров, так и убеждения.

В эту-то пору и вошёл в сознательную жизнь Жак Маржарет. Разумеется, на его судьбе не могло не отразиться то, где именно ему довелось появиться на свет. Это случилось в местности, которая называется Франш-Конте. Крохотное «Свободное графство» (так буквально переводится название провинции) исторически являлось крайней восточной частью Бургундского герцогства, однако на протяжении длительного времени входило в состав империи Габсбургов. В описываемый период Франш-Конте стало ареной борьбы между  монархами Франции и Священной Римской империи, и в то же время между Католической лигой и протестантами-гугенотами. Франшконтанец Жак был французом и гугенотом, потому оказался под знамёнами Генриха Наваррского.

Именно тогда он научился воевать. Причём, судя по его дальнейшей судьбе, учеником он оказался небесталанным. В 1587 году Жак участвовал в битве при Кутра, в которой погиб католический полководец герцог де Жуайез. Он защищал город Сент-Жан-де-Лон, будучи под началом де Вогренна – одного из немногих дворян Бургундии, выступивших на стороне Генриха. Он сражался в 1589 году при Арке, когда пять тысяч гугенотов противостояли тридцатитысячному войску католиков, во главе которых стоял герцог Майеннский; гугеноты не только победили, но и уничтожили половину вшестеро более многочисленной армии врага. И в 1590-м при Иври участвовал ещё в одном разгроме католиков, которых вёл в бой тот же де Майенн…

Однако ситуация начала постепенно меняться. 1 августа 1589 года под видом гонца в Лувр пробрался монах-доминиканец Жак Клеман, который заколол короля Франции Генриха III. Умирая, монарх, у которого не осталось прямых наследников, предложил подданным пригласить на трон наиболее подходящего из всех претендентов на французскую корону – вождя гугенотов Генриха Наваррского, при условии, разумеется, перехода его в католицизм.

- Что важнее – вера или трон? – спросил Маржерет у Лавра. Не дождавшись ответа, закивал: – Тут и в самом деле есть над чем задуматься…

Генрих сначала наотрез отказался, произнёс  историческую фразу о том, что подданные не станут уважать вождя, предавшего убеждения, за которые они проливали кровь. Вместе с тем, перспектива стать французским монархом манила. Это не заштатная крохотная несамостоятельная Наварра, это – Париж!.. Поэтому он предпринял попытку примирить враждовавшие военно-религиозные партии. И тут же по французскому обществу прошёл новый раскол. Непримиримые католики, которых возглавляли извечные оппозиционеры Гизы, и ортодоксы гугеноты остались в своём убеждении, что нужно продолжить войну до победного конца, то бишь до полного уничтожения инакомыслящих. Сторонники компромисса, которых в обеих партиях тоже оказалось немало, объединились вокруг Генриха Наваррского. Политический кризис не прекратился, а перешёл в другую плоскость.

Однако времена были такие, что королевский трон не мог пустовать. А наследовать  французскую корону оказалось попросту некому! Герцоги Гизы решили короновать принцессу Изабеллу – дочь Филиппа II Испанского и Елизаветы Валуа. Общество раскололось ещё по одной плоскости – согласно так называемому салическому праву женщина не могла единолично править государством. А почему нет, коль она правильная католичка? – настаивали ее сторонники. Не было такого в обычае, не бывать и впредь! – упорствовали противники новаций. Пример островной Англии, где правила королева, играл против сторонников Изабеллы – ещё не хватало Парижу на Лондон ориентироваться!

Выход из тупика оставался только один. Генрих Наваррский произнёс ещё одну историческую фразу: «Париж стоит мессы», то есть ради королевской короны можно пожертвовать формой обрядности богослужения. И принял католицизм. Он покаялся в грехах и тотчас получил прощение от  Римского Папы Климента VIII, также заинтересованного в наступлении мира в Галлии, после чего милостиво простил парижан, воевавших против него. Нантский эдикт, принятый в 1598 году, уравнял в правах католиков и гугенотов.

Потом Генрих произнёс ещё одну фразу, вошедшую в историю – монарх оказался плодовитым на афоризмы. Он как-то сказал герцогу Карлу-Эммануилу Савойскому:

- Если бог продлит мне жизнь, я добьюсь того, чтобы в моём королевстве не осталось ни одного крестьянина, который не был бы в состоянии по воскресеньям иметь курицу в своём горшке.

То есть на трон Генрих вступал, будучи преисполненным самыми благими намерениями. Следует напомнить, что подобное же намерение уничтожить в Отечестве бедность высказывал при вступлении на престол и Борис Годунов.

Но вернёмся во Францию.

Казалось бы, должен был наступить мир. Если бы…

Дело в том, что ситуация не исчерпывалась одним лишь религиозным противостоянием.

- О, наш Анри – весёлый король! – как-то криво улыбаясь, сказал Яков. – Он очень любил женщин. У него от разных любовниц осталось восемь детей – это только те, о которых точно известно, что это дети его. И лишь только жена Маргарита – королева Марго – не смогла родить наследника.

Именно здесь проходила очередная линия разлома общества. Для устойчивости государства необходима преемственность власти. Король обязан иметь законного сына – наследника престола!

Королева Маргарита, также из рода Валуа («толстушка Марго» – называл её Генрих, когда бывал в добром настроении), не отличалась строгостью поведения, и смотрела сквозь пальцы на любовные похождения венценосного супруга. Она прекрасно понимала, что, поскольку не смогла родить сына, ей так или иначе придётся дать Генриху развод. К тому же за попытку участия в политическом заговоре Маргарита вовсе оказалась в почётном заточении в замке Юсон. Таким образом, речь шла только о сумме отступного. Доверенные лица уже давно живших врозь супругов договорились об условиях развода: 250 тысяч экю сразу, по 12 тысяч ежегодно, а также замок Юсон в придачу.

И тут случился конфуз. Маргарита узнала, кто именно наденет вместо неё корону французской королевы и займёт её место в королевской опочивальне. Она смирилась бы с любой кандидатурой, лишь бы она оказалась достаточно знатной фамилии. Однако Генрих вознамерился жениться на своей стародавней любовнице Габриэли д’Эстре, которая уже родила ему сына Сезара, ставшего герцогом Вандомским. Это был явный мезальянс, и Маргарита отказала в разводе.

- Да только наш Анри плевать хотел на все эти условности! – с гордостью за короля, которому некогда служил, воскликнул Маржерет. – Он всюду открыто появлялся с Габриэлью, даже надел ей обручальное кольцо…

- При живой жене – сударке-полюбовнице!.. – ошеломлённо спросил Лавр, который слушал всю эту запутанную историю с большим интересом. – Это ж грех какой!..

Маржерет засмеялся:

- У нашего Анри столько грехов, что одним больше…

Лавр осенил себя крестом, услышав такое святотатство.

- Эта Габриэль, надо сказать, тоже святошей не была. Она была любовницей с другой любовницей Генриха – Генриеттой д’Антрог…

Кривоустов наморщил лоб.

- Я, наверное, выпил уже слишком, – проговорил он. – Кого ещё она была полюбовницей?

- Другой любовницы Генриха, – наслаждаясь непонятливостью Лавра, терпеливо разъяснял Яков. – Эти две любовницы Генриха были между собой тоже любовницами. Лесбиянками…

Лавр глядел на него выпученными глазами.

- Это как? – не мог он понять.

- Ну, лесбиянки… Остров Лесбос, греческая поэтесса Сафо… Ты что, не читал?..

Лавр глядел на него глазами, в которых сквозило полное непонимание того, о чём идёт речь.

Яков тяжело посмотрел на собутыльника. Тяжело вздохнул: «Oh, mon Diau!..»

- Потом объясню, – сказал, наконец.

И продолжил.

- Однако двор тоже счёл себя оскорблённым…

И ведь было отчего! Придворные жаждали женить нового короля на флорентийской принцессе Марии Медичи, чтобы получить в качестве приданного прощение накопившихся в результате войны исполинских долгов. Это не какая-то любовь – тут прямой государственный интерес! И если король мог наплевать на мнение опальной королевы, то идти против всего двора не мог.

…До сих пор рассказ Маржерета был более или менее подробным. А тут он как-то его резко скомкал. Возлюбленная Генриха Габриэль внезапно умерла, Маргарита тотчас дала развод, и Генрих быстренько женился на Марии Медичи, которая скоро начала рожать ему детей (всего их было пятеро). Чувствовалось, что Маржерет каким-то образом замешан в эту интригу, но вдаваться в подробности не пожелал.

- И в результате мне пришлось покинуть милую Францию, – с неискренней ностальгической нежностью проговорил Яков.

Данный вывод никак не вытекал из предыдущего рассказа француза, – отметил Лавр, хотя и был уже в подпитии. Но указывать на это несоответствие не стал.

- Так я оказался в войске германского императора. И отправился воевать против турок.

Тут следует отметить обстоятельство, о котором Маржерет Лавру не счёл нужным рассказывать. Дело в том, что, несмотря на официально объявленное во Франции примирение католиков и гугенотов, реальное противостояние оставалось. Пусть и не столь явное. Именно оно в конце концов привело к красочно описанной Александром Дюма войной за Ла-Рошель. Католики постепенно брали верх, начались гонения на гугенотов. В частности, под репрессии попала семья близкого родственника Маржерета – муж с женой за религиозные убеждения попали в тюрьму, а их имущество, в том числе и дом, конфисковано.

Ситуацией во Франции воспользовался трансильванский князь Сигизмунд Баторий. Трансильвания в те времена входила в состав Священной Римской империи германской нации. Это уникальное государственное образование формально просуществовало с 962 по 1806 годы, к Риму отношение имело весьма относительное и объединяло многочисленные королевства, герцогства и княжества Центральной Европы. Правители всех этих крупных или мелких территорий пользовались большой степенью самостоятельности, в то время как права императора, соответственно, были довольно ограниченными. Пост императора являлся выборным – он избирался из числа тех же правителей территорий; имевшие право голоса на выборах именовались курфюрстами.

Итак, юго-восточные земли империи практически постоянно имели вооружённые столкновения с османской Турцией. Временами это противостояние выливалось в серьёзные войны. А война требовала притока опытных воинов. Сигизмунд Баторий, умный политик и опытный вояка, достойный родственник непримиримого врага Московии Стефана, решил пригласить в свою армию французов-гугенотов. Расчёт был прост – в Трансильвании вопрос различий в многообразных течениях христианской веры не имел принципиального значения, более того, здесь были сильны позиции ариан (речь о которых ещё впереди), воззрения которых близко смыкались с протестантскими. Так что переход Маржерета на службу в Трансильванию выглядел вполне закономерным.

В Стамбуле в 1595 году султаном провозгласили Мехмеда III. Султаном по счёту он стал тринадцатым – и не по этой ли причине монарх из него получился не слишком удачным для Турции. Его можно назвать османским аналогом древнеримского Нерона. Более чем слабый государственный деятель, слабовольный и трусливый, развратный и жестокий, и при этом возомнивший себя непревзойдённым поэтом. Вступив на престол, Мехмед первым делом казнил всех своих братьев – а их оказалось девятнадцать! – из опасения, что они могут его свергнуть. Того же он боялся и со стороны собственных сыновей, а потому приказал держать их в «Клетке» – в специальном павильоне Кафес («кафес» – «клетка»), построенном на территории султанского гарема.

Изнеженный сибарит, он не желал воевать. Однако складывавшаяся на северо-западных границах ситуация становилась всё более угрожающей для Османской империи. Под давлением визиря и янычар Мехмед в 1596 году собрал войско и двинулся с ним на Дунай.

- Мы сошлись у городка Керестеш, – рассказывал Яков, прикрыв глаза, и вспоминая знатную сечу. – Нас вели эрцгерцог Максимилиан и трансильванский князь Сигизмунд. Мы ударили по туркам и потеснили их. Султан уже собирался бежать, но его остановил визирь. Уж не знаю, как его звать, но это достойный враг, которого можно уважать… Турки оправились и теперь уже бежать пришлось нам. Был бы во главе османов толковый император, бог знает, чем бы закончилась для нас, да и вообще для Европы, та война. А этот, одержав победу, тотчас вернулся в свой гарем к жёнам и виршам, не воспользовался достигнутым военным успехом… Так что мы, конечно, проиграли, но ничего особенно при этом не потеряли.

Однако и внутри Священной Римской империи разгорался конфликт на религиозной почве. Император Рудольф II сам по себе в вопросах веры к подданным был вполне лоялен. Тем не менее, уж бог знает, по каким причинам, и в империи начались притеснения протестантов.

- Тут-то я и познакомился с дьяком Власьевым, когда тот приезжал с посольством в империю, – рассказывал Яков. – Он рассказал мне, что Московия нуждается в опытных офицерах, которые имеют опыт ведения современной европейской войны. Так я и оказался здесь.

Они были уже изрядно пьяны, когда Яков заканчивал свой рассказ. Ночевать остались в том же кабинете, в котором просидели весь вечер.

Лавр уже начал засыпать, когда почувствовал, что его обнимают женские ручки. Не к месту вспомнилось, что женщины, по словам Яшки, могут быть друг другу полюбовницами. Как же это так? Чем?..

И больше уже ни о чём в тот вечер он не думал.