МОИ СТАЖИРОВКИ
В нашем родном Донецком высшем военно-политическом училище инженерных войск и войск связи каждый курсант проходил две войсковые стажировки – первая в должности командира взвода и в качестве замполита роты вторая. Вполне понятно, что я просто не помню всей географии, куда направляли на практику наших ребят. Потому расскажу только о себе.
Летом 1977 года я оказался в Калининграде, в инженерно-сапёрном батальоне одной из дислоцировавшихся в этом городе дивизий. Должен сказать, что та поездка как-то не особо отложилась у меня в памяти. Серая она получилась какая-то, тусклая, незапоминающаяся. Потому – только несколько фрагментов из неё.
Перед моим отъездом меня попросил зайти к себе начальник кафедры Инженерного обеспечения боя (мы её называли «иоб», стесняясь произносить такое название при дамах). Он попросил передать его дочери, которая с мужем-офицером проживала в Калининграде, «небольшой свёрточек». Просьба начальника – закон для подчинённого. Потому я радостно заверил его, что выполню столь лестное для меня поручение, испытывая в душе счастье и даже ликование. На практике «свёрточек» обернулся двумя тяжеленными упаковками, как мы предположили, с сервизом на много персон. Однако никуда не денешься – мы с другом, если мне не изменяет память, это был Володя Гордийчук, приняли груз и поволокли его из Донецка на самый крайний запад Советского Союза.
Ехали поездом. В Харькове делали пересадку. И дальше до самого уже Калининграда.
И вот приехали. Наши руководители стажировки были, естественно, в курсе, что мы должны выполнить поручение начальника, так что отпустили нас без вопросов. А мы с Володей между собой поговорили, что, мол, приедем, а дочка (помнится, её звали Сабина) пригласит нас с дороги чайку попить, а то и предложит душ принять – после долгого пути в плацкартном вагоне этого хотелось. Отвозить коробки к нам в компанию напросился ещё один наш однокашник, командир отделения сержант Володя Малышевский. Приехали на такси по указанному адресу… А дочка приоткрыла дверь, мы поставили коробки – и она сказала нам «до свиданья». Вышли мы на улицу, Малышевский громко зло хохотнул, развёл руками и сказал с раздражённым сарказмом: «Ну вот и помылись!»… Да что там – меня тоже такое отношение раздосадовало. Мы ж не рабы какие, не слуги, не служба доставки… Как-то по-людски надо.
Ещё когда мы отправлялись на стажировку, нас настрого застращали, что в Калининграде жуткая комендатура, и если кого поймает, то мало не покажется – сначала сделают запись в командировочном, а потом начнут придумывать, за что. Потому нас и в увольнение редко отпускали, и вообще старались сделать так, чтобы пределы городка мы покидали как можно реже.
Ну а собственно в батальоне нас особо не загружали, не зная, чем, собственно, занять. Какие мы командиры взводов, в самом деле, если ни личного состава не знаем, ни техники…
Я лично обновил Ленкомнату. Потом во время турнира дивизии по футболу играл за батальон. Провёл несколько обязательных мероприятий.
А тут и командировка завершилась.
И как раз в последний день нас повязал патруль.
До того мы хаживали и в самоволки, и законно покидали территорию части с увольнительной запиской в кармане – и ни разу не сталкивались с этими стражами военного правопорядка. Правда, и береглись, ходили осторожно. А тут, в последний день – при документах по всем правилам, постриженные, аккуратные, форма отутюжена… Оно, конечно, прицепиться можно к кому угодно, но я-то знал, что одет нормально. Ну и нарвались, казалось бы, на ровном месте!
…Отвлекусь на несколько абзацев.
Всего патрулю я попадался за время службы несколько раз. Коль уж завёл речь об этом не слишком приятном вопросе, расскажу о каждом.
Впервые меня «повязали» в первом же курсантском отпуске, в феврале 1975 года. Я возвращался от родителей, из Житомира, в училище. Ехал через Киев, где предстояло сесть в поезд «Уголёк». Вошёл в здание вокзала и остановился в центре зала, смотрел на табло расписания поездов, которое располагалось, да и сейчас располагается напротив входа, над лестницей. Тут и подходит ко мне курсант-сержант с артиллерийскими эмблемами (два скрещенных пушечных ствола – мы их называли, мол, палец о палец не ударит). И за неотдание воинской чести препроводил в комендатуру. Там уселся на диван и уставился на меня, откровенно ожидая, как я начну каяться, оправдываться и уговаривать не ставить мне отметку в отпускном. Это предвкушение моего унижения настолько откровенно читалось у него на лице, что я решил не доставлять ему такого удовольствия. Я закусил удила, гордыня взыграла. Хотя прекрасно осознавал, что по возвращении в училище буду иметь серьёзные неприятности, однако когда видел эту издевательскую ухмылку, с которой тот сержант смотрел на меня, мне было на грядущие неприятности наплевать. Такой подляны от своего же собрата-курсанта я никак не ожидал… Должен сказать, что офицер – дежурный по комендатуре – не хотел делать отметку, долго тянул с этим делом. Если бы я попросил прощения, так бы всё и обошлось. Однако передо мной стояла эта улыбка превосходства: мол, повинись, парень – и я тебя прощу, и змеилась эта ухмылка на губах моего сверстника, такого же курсанта, только с лычками. Я вообще не понимал никогда и не понимаю людей, которые сознательно делают гадости другим людям. Случайно, по недомыслию, по глупости, с психу – всё могу понять. Но сознательно, обдуманно – не понимаю… Короче говоря, дежурный офицер вздохнул и, не дождавшись от меня ни слова, начал делать запись. Улыбка того сержанта чуть изменилась – теперь она стала не снисходительной, а злорадной… Вот ведь запомнился мне тот эпизод!.. Ну а в училище я огрёб за ту запись по полной программе. Как давно это было, и как мелко выглядит весь этот эпизод и его последствия из моего нынешнего дня!..
Второй раз – это тот самый, о котором я завёл речь, и о котором рассказ пойдёт чуть ниже.
В третий раз дело случилось в Донецке, в городе, где и грыз гранит военной науки. Учился я тогда уже на последнем четвёртом курсе. Как я уже говорил, войск в столице Донбасса не имелось, кроме нашего училища, никаких. Потому в патруль ходили только мы сами, знали все маршруты и легко могли избежать встречи с ними. А тут я опаздывал из увольнения и выскочил на центральную улицу, которая носила имя Артёма – там легче было поймать такси. Стою, голосую – и вдруг меня кто-то трогает за рукав. Поворачиваюсь, а рядом стоит курсант-первокурсник и приглашает к начальнику патруля – полковнику, преподавателю нашего, естественно, училища. Тот полковник мне и говорит: мол, до конца увольнения осталось семь минут, так что когда они пройдут, я вас заберу… И в этот буквально момент, когда он произносил эти слова, произошло следующее. Какая-то легковая машина, ехавшая в сторону вокзала, вдруг резко развернулась в противоположную сторону и остановилась прямо возле нас. «Быстро садись!», – сказала мне девушка, сидевшая на правом переднем сиденье, открывая заднюю дверцу. Я плюхнулся на сиденье и машина рванула с места. Удивлённое лицо старшего патруля я разглядеть успел. За рулём машины сидел молчаливый парень, который, кажется, за всю дорогу не произнёс ни слова – а довезли они меня до самого КПП. Если учесть, что Донецк раскинулся на очень большой площади, что меня подхватили в центре города, а училище расположилось на самой окраине, понятно, что ехать нам пришлось довольно долго. И всё время парень молчал. Зато девушка трещала без умолку. Она рассказала, что раньше встречалась с курсантом, который со свиданий с ней всегда опаздывал, несколько раз попадался патрулю, потому, увидев меня в таком обществе, прониклась ко мне сочувствием и решила мне помочь. «Я вообще курсантов люблю», – доверительно призналась девушка. Парень, который вёл машину, оказался её мужем и человеком гражданским, судя по всему, сидел у неё под каблучком, хотя вряд ли столь откровенные рассказы о её симпатиях и его предшественниках доставляли ему большое удовольствие.
Затем я попался стражам военного правопорядка уже в лейтенантском чине, когда служил в стройбате в Подмосковье и приехал по каким-то делам в Москву. Обычно мы ездили в столицу на электричке до платформы «Беговая», откуда легко было добираться до нашего вышестоящего штаба на Хорошёвском шоссе. И в тот день едва я вышел из вагона, тут же нарвался на патруль, которому не понравилась моя причёска. В общем-то, патрульные были правы, и патлы мои уже нуждались в стрижке, а потому я собирался привести себя в порядок как раз по пути. Стройбат – есть стройбат. Меня сам факт задержания пугал только в той степени, что меня могли отправить на строевую подготовку – на запись в командировочном мне было абсолютно наплевать. Так что я держался совершенно спокойно, даже улыбался. Узнав, что я служу в стройбате (к слову, строительные эмблемы я никогда не носил, оставаясь верным училищным инженерным), старший патруля взял с меня слово, что я постригусь в первой же парикмахерской, и отпустил с миром. Наверное, решил, что я и без него сурово наказан судьбой.
Ну и ещё раз я попал в сети Московской комендатуры уже будучи слушателем Гуманитарной академии Вооружённых сил. Остановили меня на станции метро «Баррикадная» – патрулю не понравились мои погоны, мол, помятые. Должен признать, что резон в их претензии и в тот раз имелся – пару дней назад я попал под дождь и погоны немного скукожились… Вот теперь информация в учебное заведение о моём задержании была бы вовсе ни к чему. Приходилось срочно принимать меры. Я взялся за телефон, начал обзванивать друзей-приятелей, кто бы мог помочь решить проблему. В результате дело завершилось тем, что мне пришлось взять интервью у военного коменданта района, которое увидело свет в газете Московского военного округа «Красный воин»… Любопытный момент. Я спросил у коменданта, а кто может служить в комендатуре. Он в ответ мне долго рассказывал про знание уставов и бравый внешний вид, и только в конце вскользь упомянул о московской прописке. Оно конечно, квартира в столице перевесит и образцовый облик, и безукоризненное знание законов…
И чтобы завершить тему, расскажу о том, как сам ходил в патруль. Нас к этому мероприятию привлекали в бытность мою слушателем академии. Там произошло несколько забавных приключений, но о них я быть может расскажу как-нибудь в другом месте. А сейчас скажу только, что нас всякий раз инструктировали, сколько военнослужащих мы должны задержать и представить о том записи. Между тем, так получилось, что в период обучения я являлся самым старшим по возрасту слушателем академии, так что пользовался своими правами «деда» и игнорировал некоторые требования. В ведомость я заносил данные только тех военнослужащих, которые действительно того заслуживали, а потому ни разу не выполнил «план задержаний». А то и вовсе сдавал пустые бланки. Я старался попасть дежурить на Рижский или Савёловский вокзалы, где военных практически не бывает.
Лишь единственный случай имел место, когда я пошёл на принцип. Я находился в патруле на Сухаревской и увидел солдата, который… Как бы описать… Есть такой тип военных водителей – на него посмотришь, и понятно, что он возит большого начальника. Форма обязательно ушита, ремень опущен, а то и вовсе он ходит без ремня, само поведение расхлябанное… Вот такого типчика я и увидел в подземном переходе. Как нетрудно догадаться, я не люблю подобных личных водителей изначально.
Конечно же, я остановил наглеца. Он откровенно матюкнулся губами, но на требование предъявить документы ответил (естественно!!!), что оные находятся в машине. Отправились мы к служебной «волге». Там вальяжно раскинувшийся полковник, не соизволив покинуть авто, пообещал строго взыскать с нарушителя-подчинённого, и они отправились дальше. На что я в комендатуре при сдаче дежурства накатал на них докладную. Поскольку фамилий мне ни один водитель, ни полковник не назвали, я указал только все данные служебного автомобиля. Признаться, я ожидал, что у истории последует какое-то продолжение: например, мне придётся куда-то ехать и доказывать свою правоту, в то время как вальяжный полковник станет опровергать мои слова – доказательств ведь происшествия у меня не имелось!.. Однако всё так и завершилось ничем.
Сколько я за свою службу насмотрелся на таких вот полковников и их персональных водителей! Все мы не без греха, и начальник, имеющий служебный автотранспорт – не исключение. И как раз водитель как никто другой осведомлён о таких грехах: о любовницах, о презентах, которые подносили начальнику просители, о связях с «нужными» людьми за пределами части… Да мало ли что ещё!.. Так или иначе такой начальник попадает в некоторую зависимость от своего «водилы». И очень нередко молодой пацан, почувствовав свою власть над своим «шефом», начинал «борзеть».
Когда я служил в туркменском городке Кизыл-Арват, произошёл у меня такой случай. Назначили меня как-то руководителем группы политзанятий, и как раз определили во взвод персональных водителей комендантской роты. Соответственно, на занятиях, которые мне приходилось проводить два раза в неделю, всякий раз отсутствовало до половины солдат.
На партийном собрании управления дивизии я как-то выступил по этому поводу – привёл сводную справку о посещаемости занятий, говорил о личном примере коммунистов-начальников, о недопущении привилегий для избранных солдат… В конце собрания, как водится, выступил комдив – тогда, помнится, у нас комдивом был полковник Козлов. Он поддержал меня, велел своим подчинённым навести в данном
вопросе порядок… А потом обратился к начальнику политотдела полковнику Петраковскому Василию Иосифовичу: мол, а что, у вашего корреспондента своих прямых дел нет, что он политзанятия ведёт?.. Таким образом, я, пытаясь навести порядок в вопросе посещаемости, избавился от докучливой обязанности руководителя группы.
Эк меня занесло-то… Вернёмся-ка в год 1977-й.
Так вот, пошли мы в конце последнего дня пребывания в Калининграде в магазин, чтобы напоследок угостить своих командиров, которые нам обеспечили вполне щадящий режим. Чтобы попасть в близлежавшую торговую точку, требовалось пройти через небольшой лесок. И вот выходим мы из перелеска, и видим, что едет комендантская машина – ГАЗ-66, ярко размалёванный красными и белыми полосами. Остановилась, и к нам скорым шагом направился спрыгнувший из кузова матрос. Мне ещё мой спутник предложил: мол, бежим – в лесу-то не поймают?.. А я ему ответил: а чего бежать, если мы официально, документы в порядке… Однако капитан-лейтенант, старший патруля, лишь мельком взглянув в предъявленные документы, кивнул нам: прыгайте, мол, в кузов. Прокатал нас по городу до момента закрытия магазина, привёз обратно, к закрывшемуся магазину, ухмыльнулся понимающе, и отпустил. Обломал, так сказать, кайф!.. Так мы и пришли в казарму с пустыми руками.
С той командировки мне запомнилась только одна фамилия. Командиром роты у нас служил капитан Кофф – наверное, именно потому я его и запомнил, из-за необычности фамилии. Он приходил на службу в гражданском костюме и переодевался в канцелярии, никогда не покидая территории в форме. У меня, молодого человека, который всю жизнь прожил в военных городках, такое отношение к форменной одежде вызывало крайнее недоумение.
До глубины души тронувший меня эпизод произошёл, когда я возвращался со стажировки.
Путь наш пролегал через Минск – мой самый любимый город. Если бы не развал СССР, я бы почёл за счастье в конце службы оказаться именно там. Но увы…
Так вот. В Минске меня встречала родня во главе с дядей Валерой Лобач, братом моей мамы. Родичи приволокли огромную сумку продуктов – варёную картошку, огурцы, сало, ещё что-то съестное и по-домашнему вкусное… Если учесть, что нас ехал целый вагон оголодавших безденежных курсантов, это оказалось отнюдь не лишним.
Отправились дальше.
Поезд проходил через посёлок Руденск, в котором проживали мои бабушка Лена и дедушка Петя Лобачи. Естественно, не останавливаясь. И опять же естественно, я торчал в окне, показывая друзьям посёлок, в котором столько прожил, в котором столько гулял – только что плотно поевшие от щедрот моей родни товарищи благодарно глазели на мелькавшие за окном станционные строения, в окрестностях которых вырастают такие хорошие люди, как я и мои дядья…
Итак, поезд на полных парах мчался мимо платформы… И вдруг я увидел стоявшую возле здания вокзала одинокую фигуру моего дедушки – в неизменной шляпе, с подогнутой искалеченной на фронте рукой. Он просто стоял и смотрел на пролетавший мимо поезд. Понятно, что он и рассчитывать не мог разглядеть меня в мелькании окон. В принципе, он не мог быть уверенным, что и я его увижу – хотя элементарная логика подсказывала, что не торчать у окна я просто не мог.
Этот момент глубоко запал мне в память, в мою душу. Дедушка наш внешне практически никогда не показывал какую-то к нам нежность, любовь, хотя мы чувствовали исходившую от него доброту. Но вот в тот момент своим приходом на платформу он показал,
насколько тепло к нам относится. Я пишу «к нам», потому что не сомневаюсь: если бы в поезде ехал не я, а мой брат Георгий, дедушка всё равно пришёл бы.
…Вторая моя стажировка проходила в феврале-марте 1978 года в отдельном инженерно-сапёрном полку, который дислоцировался в городке Самбор, что во Львовской области. Вот она оказалась насыщеннее, и потому запомнилась больше.
Полк располагался в старинном здании, построенном в виде квадрата с внутренним плацем, в котором, рассказывали, войска размещались едва не в царские времена. И вообще от самого городка веяло стариной и основательностью. Почему-то мне запомнилось, что в Самборе имелись две вполне приличные точки общепита с одинаковым названием «Чанахи», где подавали очень вкусное блюдо в горшочке с тем же названием, «чанахи».
Меня назначили замполитом роты «партизан». Так называли призываемых на военные сборы военнослужащих запаса, которые уже когда-то отслужили срочную службу. Мужики все тёртые жизнью, обстоятельные – мне с ними было интересно. А им нравилось, что замполитом у них такой сосунок, как я. Правда, со мной они обходились исключительно корректно, по-отцовски что ли. Скажем, когда мы жили в лагере на Яворовском полигоне, они не позволяли мне дежурить по палатке, всё делали сами. И когда офицеры хотели забрать меня к себе, я отказался, остался с подчинёнными – потому что как раз в офицерской палатке мне была бы уготована должность вечного дежурного.
Но полигон пока ещё впереди.
Приехали мы в Самбор незадолго до 23 февраля. И в первый же день узнали, что сразу после праздника, рано утром 24-го числа объявят тревогу и наш батальон, в котором выпало служить мне, отправится на полигон на лагерные сборы.
Надо сказать, что ещё в училище, когда стало известно, что мы едем на Западную Украину, побывавшие в Самборе курсанты посочувствовали нам: мол, там такие националистические настроения, что без «жовто-блакитного прапорця» там нечего делать. Когда в первую же субботу по прибытии на стажировку мы пошли на танцы в гарнизонный Дом офицеров, подумали, что в этом утверждении есть резон. Местные девчата, едва завидев «москальскую» форму, отказывались с нами танцевать. И вообще в Доме офицеров оказалось всего несколько военных, а остальные – всё местные «файные хлопцы».
На следующий день мы пришли на танцы пораньше. Тогда ещё не пели песенку из мультфильма, переиначенную на злобу дня: «дружба начинается с бутылки». Но суть её изначально присуща человеку. Короче говоря, я придумал, как нам действовать.
Нас в полк прибыло трое курсантов Донецкого училища – я, мой лучший друг Василий Гаврилюк, а также курсант из другого взвода, сейчас не вспомню, кто именно. Соответственно, втроём и пришли в ГДО. Мы околачивались в фойе, когда туда вошёл с улицы местный парень, которого я запомнил с предыдущего вечера и который, как мне показалось, поглядывал на нас вполне благожелательно.
- Привет! – обрадовался я ему как родному.
Он ответил растерянно, не ожидая такого напора.
- Пошли в буфет, – предложил я.
Он, оживившись, согласился.
Мы угощали, он выпивал, подзывая входивших в буфет, и знакомил нас со всеми подряд. Кто-то воспринимал «москалей» враждебно, кто-то равнодушно, но большинство, опрокинув рюмочку и видя, что нас признал кто-то из своих, отнеслись вполне благожелательно. И когда мы чуть позже в окружении подвыпившей за наш счёт местной «шоблы» (словечко той поры) вошли в зал, с нас автоматически снялось табу на общение.
Более того! С того дня и до дня последнего нашего пребывания в Самборе мы являлись желанными гостями у местных «файных хлопцев». Нас приглашали, в том числе и в компании, и даже в гости домой. Мы могли «водиться» с местными девчатами, мы гуляли по городу в любое время суток и ни разу нигде не то что угрозы в свой адрес – кривого слова не услышали! А когда к концу стажировки у нас кончились деньги, нас уже щедро угощали местные хлопцы.
Всё написанное выше – истинная правда. Но это совсем не значит, что мы не чуяли духа национализма, которым в городе было пропитано абсолютно всё. Это чувствовалось!
Я там познакомился с секретарём райкома комсомола, милой девушкой по фамилии Швед. Она была родом с восточной Украины. И как же тяжко ей там приходилось! Она мало о чём рассказывала мне – всё же знакомство наше не стало продолжительным. И всё же вырывалась, сквозила у неё тоска от этой безысходности, в которой она пребывала в городке.
Короче говоря, местные парни и девчата приняли нас как гостей – хороших, но всё же незваных и чужих. А подобных почему бы и не потерпеть немного, коль скоро всё равно сами уедут?..
Вообще, национализм, межнациональные отношения – сложная штука. Никакому разумному обоснованию эта сфера человеческого бытия не поддаётся. Наверное, вернее, даже не наверное, а абсолютно точно всё тут коренится ещё в дремучих инстинктах наших далёких диких предков. Абсолютное большинство животных на земле тщательно оберегают свою территорию от чужаков. Уже на уровне муравьёв соблюдается этот закон: прогони, а если не уходит, то убей чужого. С разными вариациями, но включение посторонней особи в свой круг (стадо, прайд) – дело непростое. Скажем, лев, найдя львицу с детёнышами, самку в свой прайд примет, но её котят обязательно убьёт. Если шимпанзе обнаружат беременную самку, её, опять же, примут в стадо, однако выжить у детёныша, зачатого самцом чужого стада, после рождения шансов не так много…
Понятно, что люди живут по социальным законам иным, чем в дикой природе. Но в основе поведения человека, как показывает практика, лежит всё-таки всё тот же дикий инстинкт недопущения в свой круг чужака. Пока в нашей Отчизне действовали жёсткие законы, регулировавшие межэтнические отношения, эта система опознания «свой-чужой» пребывала в режиме ожидания, регистрируя окружение, но подчиняясь обстоятельствам. Но едва законы начали ослабевать, как всё животное из человека полезло наружу. И тут же по всем межэтническим границам на территории Советского Союза вспыхнули вооружённые конфликты. Веками на одной территории проживали представители разных национальностей, дружили семьями, роднились – но едва некое сдерживающее начало ослабло, тут же наружу из оболочки советского гражданина и интернационалиста выбрался неандерталец с его инстинктивным стремлением убить оказавшегося в поле зрения обитателя соседней пещеры.
Любой человек, который хоть когда-то прочитал хоть парочку книжек, или который хоть изредка смотрит кино, знает о существовании штампов – то есть неких фраз и ситуаций, которые кочуют из произведения в произведение в неизменном виде. В виртуальной среде художественного вымысла они выглядят вроде как приемлемо. Но нередко случается, что когда сталкиваешься с подобным же штампом, наложенным на реальную жизнь, понимаешь, насколько глупо он выглядит.
Вот, например, в фильмах, особенно советского периода, нередко использовался такой штамп. У некого героя спрашивают: «Ты кто?». Он гордо отвечает: «Человек». И все участники эпизода проникаются уважением к сказавшему. Ну а как бы эта ситуация выглядела в жизни? Вот приходит некто и на вполне резонную просьбу представиться, объявляет, что он принадлежит в роду homo sapiens. Что ему скажут? «Хватит вы..ся, толком отвечай!». Не так разве?
К чему это я?.. В своём «Боевом дневнике Афганской войны» я приводил рассуждения о разнице во взглядах на жизнь у людей, воспитанных в христианской и мусульманской среде. На те мои рассуждения я получил немало откликов – как рассудительных, так и ортодоксальных. И некоторое количество среди них выглядели вполне в духе заезженного штампа: мол, кровь у всех красного цвета, и боль все чувствуют одинаково, а потому человек везде одинаков, вне зависимости от цвета кожи… Так ли это? Да сама практика, сама жизнь показывает, что не так, что существует такое понятие как «национальная черта», что само по себе представление о том, что такое хорошо и что такое плохо, у представителей разных этносов разнится. На мой взгляд, тут вопрос следует ставить изначально иначе. Раз кровь одинаковая и боль тоже, то вывод из данного постулата следует другой: не «все люди одинаковые», а «нельзя изначальное отношение к человеку ставить в зависимость от цвета кожи и разреза глаз». Тем более, скажем, киргизов и узбеков внешне и различить-то трудно, а вот поди-шь ты – режут друг друга почём зря невесть за что!
Опять же, когда в одной своей публикации я вёл речь о проблемах взаимоотношений Запада и Востока на Украине, получил гневные отклики из этой любимой мною республики. Нет, мол, противостояния в стране, великий украинский народ един и неделим. Ну кому ж мы сказки-то станем рассказывать? Единого украинского народа в этническом понимании слова просто в природе не существовало никогда. И я не понимаю, чего ж тут стыдиться, из-за чего гневаться на зеркальце, которое правду говорит! Существует две (реально их больше, но ограничимся в данный момент только двумя) общности внутри украинского народа (в данном случае я имею в виду не этнический фактор, а гражданство): западная и восточно-южная. Это сложилось исторически, и спорить с данным утверждением сродни протестам против атмосферного давления.
Так вот, я начал это понимать именно во время той командировки на Западную Украину. Естественно, до нынешних взглядов я прошёл долгий путь, а тогда только начал осознавать, что взаимоотношения между представителями разных национальностей в родном Отечестве отнюдь не столь просты и понятны, как, скажем, были в школе, где я учился, или в училище.
Повторюсь, повторюсь и повторюсь. У меня лично, и у моих товарищей, с которыми мы пребывали в Самборе на стажировке, не было и нет ни малейших оснований для каких-то негативных выводов в отношение местных жителей. Однако некоторая напряжённость в изначальном отношении к нашей военной форме, к нашему «москальству» присутствовала. Да, нам троим как-то удалось наладить взаимоотношения с молодёжью, но это не значит, что мы не чувствовали, что это взаимоотношения действуют исключительно на личностном уровне, что в целом к Востоку страны на этом крохотном пятачке Западной Украины отношение негативное. В их представлении тогда даже Донбасс и Харьковщина противостояли их малой родине. Для меня Родиной являлась вся необъятная страна, включающая Анадырь, Кушку и Новую Землю – для здешних ребят она ограничивалась Львовщиной и соседними территориями, на которых проживали их единомышленники.
…Впрочем, в полной мере попользоваться «западенським» гостеприимством я не смог. По причине, указанной выше – мне пришлось уехать на полигон.
Накануне Дня Советской армии «партизан» распустили на несколько дней, с тем, чтобы они вернулись с побывки обязательно 23-го февраля. Соответственно, у меня образовался некоторый запас свободного времени. О том кратковременном периоде у меня сохранились лишь некоторые фрагменты воспоминаний.
Например, служил у нас в роте молодой парень, который успел отсидеть некоторый срок в «зоне». Поскольку новая информация всегда вызывала мой любопытство, я много слушал его рассказы о зэковской жизни. Я понимал, что он рисуется и привирает, однако слушал. Проникнувшись ко мне симпатией за такое благожелательное внимание, он мне при расставании сделал подарок. Когда я уже готовился к отъезду в Донецк, подарил мне красивую самодельную собственноручно покрытую резьбой и выстланную изнутри бархатом шкатулку. Он рассказал, что искусству резьбы обучился как раз в «зоне», где такое умение высоко ценилось. И поведал, что для подобных поделок лучше всего годится липовая древесина, а, скажем, осина не подходит вовсе. Эта шкатулка до сего дня жива и находится в Житомире у моей мамы.
Вполне понятно, что нас, курсантов военно-политического училища, попытался припрячь в свою колесницу начальник клуба. И тут выяснилось, что к 8 марта в полку готовится большой концерт. Я сообразил, что если попаду в число выступающих, меня могут освободить от поездки с батальоном на полигон – вольготное житьё в Самборе мне рисовалось более привлекательным, чем «в полях». Поскольку в самодеятельности я принимал активное участие ещё в школе, и тут предложил свои услуги.
Ан не тут-то было! Начальник клуба мой энтузиазм оценил буквально: выдал текст, чтобы я его выучил, однако хлопотать об освобождении от полигона не стал – очевидно, счёл, что уже сам по себе факт выступления со сцены полка является для меня вершиной счастья. Естественно, и я со своей стороны оценил его заблуждение адекватно: сунул листки с текстом в карман, да и забыл о них до самого концерта.
И вот наступил 23 февраля. Утром состоялось торжественное построение… А потом начали возвращаться «партизаны». Они везли сало, домашние колбасы, опять же, домашние соления-маринады… А главное – море спирта и самогона. Получилась знатная попойка. Однако утром, к тревоге, все мои подопечные оказались помятыми, но вполне адекватными.
Как и ожидалось, тревогу объявили часа в четыре утра. И только для нашего батальона. Мы поднялись, построились, отправились в парк боевых машин… Всё было оговорено заранее, так что собрались быстро и без суеты. А комбат наш отправился докладывать командиру полка, что батальон к маршу готов.
Так получилось, что комбат делал доклад в присутствии нескольких офицеров штаба, в результате чего разговор в течение получаса стал известен всем. Оказалось, что тревога явилась личной инициативой нашего комбата – комполка счёл, что поднимать личный состав для выхода в поле сразу после праздника стало бы по отношению к подчинённым просто свинством, и решил дать на то, чтобы прийти в себя, сутки. Однако, коль уж батальон подняли, то и отправляйтесь, – заключил командир полка. Наверное, не так часто в адрес старшего начальника раздаётся столько мата, как в тот день неслось в адрес комбата нашего.
В общем, поехали.
Мне определили место в кабине ЗиЛ-157 – старичка «Захара». И я оценил тогда невероятную проходимость этой машины. Правда, оценил и другое – у 157-го не имелось гидроусилителя руля, так что водителю крутить «баранку» было непросто. Февраль в Прикарпатье – гнилой месяц, грязь со снегом, заморозки с оттепелями, снег с дождём… И вот по этой дороге, по бездорожью, по ступицу увязая колёсами в подмороженной и припорошённой снежком слякоти, тянулась наша колонна.
До полигона дотащились только к вечеру. Я не стану во всех подробностях расписывать наше пребывание на полигоне, расскажу только о некоторых наиболее запомнившихся эпизодах. Кусочек территории, на котором размещались мы, назывался ЛУЦИВ – Львовский учебный центр инженерных войск.
На следующий день начали обустраиваться. На каждое отделение (примерно десять человек) полагалась одна палатка. И вот тогда я впервые столь ясно и наглядно увидел, что такое мужицкая, в данном случае, «партизанская» смекалка.
Нам определили место, где ставить палатки. Вокруг в земле лениво ковырялись солдаты срочной службы. Чтобы поставить палатку, требуется выкопать на штык лопаты углубление, укрепить его края деревянной опалубкой, в центре установить кол, на него накинуть брезентовую ткань, натянуть на колышки расчалки, устроить внутри место для спанья и для печурки… В общем, там много мелких функций, которые требуется выполнить, чтобы в палатке можно было хорошо устроиться. Однако солдат есть солдат – ему поручили копать углубление под палатку на штык, так он хорошо если на полштыка выроет.
А мои «партизаны», у которых я являлся замполитом, вообще копать не стали, а просто собрались в кучку и курили. Время от времени отлучались к сваленным в сторонке вещмешкам– поправляли здоровье. Я им говорю: а не пора ли, мол, и поработать. Они мне отвечают, добродушно так: не дрейфь, мол, сынок, всё будет как следует… И действительно: дружно поднялись и все вместе взялись за дело. Прежде всего, несколько человек принялись копать яму под палатку. Как я говорил, солдаты – хорошо если на полштыка вырыли. А эти как взялись махать лопатами – ямища просто на глазах становилась всё глубже и глубже. Верите ли – вырыли её едва не в полный рост. Ах да: было их, «партизан», 17 человек, и выдали нам, соответственно, две палатки и две «буржуйки»… Затем приволокли они целое бревно и прочно вкопали его посередине стоймя. К нему приколотили другое бревно, правда, потоньше, укрепив его горизонтально в стенках ямищи. Сверху на эту конструкцию натянули одну на другую обе палатки, обложив снаружи по их краям толстым слоем дёрна – чтобы не поддувало. А горизонтальное бревно стало основой двухъярусных полатей, на которые навалили толстый слой елового лапника. Таким образом здесь в одной палатке разместилось всё наше «партизанство»… Заглублённая в землю наша двойная палатка получилась настолько тёплой, что для обогрева её вполне хватило одной печурки, и спали мы в ней в одних трусах.
Вечером мои подопечные опять гулеванили. Да так, что офицеры шутили: мол, возле этой «партизанской» палатки курить не рекомендуется – спиртовые пары могут сдетонировать. Однако эти мужики завели у себя строгий порядок: днём работали, выполняли всё, что положено, вечером употребляли, но дневальный обязательно оставался трезвым, так что печурка у нас не гасла никогда. В других палатках такое строгое дежурство поддерживалось не всегда – были случаи, когда уснувшего дежурного «истопника» поколачивали замёрзшие товарищи, две палатки по недосмотру сгорели… А где в огонь подливали солярки, там солдаты ходили чёрные, закопченные…
В полевых условиях мы изучали действия различных инженерных машин, устройство всевозможных фортификационных сооружений. В общем-то, простой обыватель даже не представляет себе, насколько многообразной бывает инженерная техника.
Есть инженерная машина разграждения (ИМР), которая специальным захватом-манипулятором (эдакой длинной лапой с клешнёй на конце) может растаскивать завалы, взять специальный ковш и подкопать грунт – и всё это при том, что экипаж остаётся в броневом корпусе. Есть бульдозер на артиллерийском тягаче (БАТ-М), многофункциональная простая и надёжная машина с отвалом, который меняет конфигурацию в зависимости от потребностей. Есть танковый мостоукладчик (МТУ-20), который легко и быстро укладывает мост, по которому пройдут любые боевые машины через овраг или речку шириной до 20 метров. Есть гусеничный минный заградитель (ГМЗ), который за несколько минут укладывает в грунт сотню противотанковых мин – причём, может сделать это непосредственно перед наступающим противником… Есть быстроходная траншейная машина БТМ, есть машина для котлованов МДК, есть многочисленное семейство переправочных средств… Да всего и не перечислить – инженерная техника многообразна и сложна.
Но это ещё не всё. По фильмам о войне мы знаем, что такое землянка. Однако сейчас имеются в арсенале и более комфортабельные укрытия. И фанерные, и изготавливаемые из элементов волнистой стали…
Да мало ли ещё о чём можно рассказать!
Вот это всё мы изучали. Хотя реально куда больше работали, оборудуя ЗКП (запасный командный пункт) округа.
Ну и ещё картинка с натуры.
Сам по себе Яворовский полигон занимал огромную территорию. Въезд на неё был строго ограничен. А вокруг располагалось множество населённых пунктов, которые жили в основном за счёт полигона. На просторах этого военного объекта имелось немало должностей, на которых трудилось местное население. Да и не только трудилось на тех должностях… Не будет преувеличением сказать, что все окрестные посёлки жили за счёт полигона.
Как-то наш комбат пошутил, что единственный способ заставить наших «партизан» ходить строем – отправить их в магазин в ближайшее село. Идти-то надо по дороге, а они, дороги, там неширокие…
Между тем, ближайшее от нас село называлось Коты. Там имелся магазин, в который регулярно хаживали наши сослуживцы – что офицеры и прапорщики, что «партизаны», да и солдаты срочной службы.
Как-то я приехал в тот магазин с каким-то прапорщиком. Тот взял что нужно, и вдруг покупает большой кулёк конфет – сейчас молодёжь и представить себе не может эти кульки из тяжёлой жёлто-коричневой бумаги, за счёт которых продавцы увеличивали вес покупки… Прапорщик вышел на улицу и отдал конфеты бегавшим тут же пацанятам.
- Наверное, среди них и мои бегают, – ответил он на мой недоумевающий вопрос.
Оказалось, что в таких посёлках вокруг полигона проживали в основном женщины. И любой желающий военный с полигона мог легко найти, где заночевать. Они нуждались друг в друге – эти кратковременные любовники: мужчинам нужна была ласка, а женщинам хозяйская рука. Офицеры и прапорщики на полигон приезжали, как правило, на более или менее длительный срок, соответственно, и обосновывались они у какой-то молодайки… Ну и рождались дети – нередко от неведомых отцов. Подраставшие девочки оставались, чтобы идти по той же стёжке-дорожке, а парни уходили служить в армию, и больше не возвращались – в те времена рабочие руки нужны были везде.
Наверное, про такое село можно было бы замечательный фильм снять – с любовью, ревностью, и с бесконечной женской тоской по семейному счастью.
…Ещё следует отметить, что нас там прекрасно кормили. В нашей части служил парень, который до армии работал в ресторане «Седьмое небо», что на Останкинской башне. Уж почему его призвали, и как оказался в богом забытом Самборе, не знаю. Но готовить он умудрялся просто прекрасно, даже в тех условиях и из тех продуктов.
…А накануне 8 марта я вдруг получил команду: всё бросить и ехать в расположение части для участия в праздничном концерте. Нашёл я те листочки, попытался лихорадочно выучить данный мне текст. Не успел: оказавшись на сцене, я перепутал слова. Правда, когда позднее выступил со своими коронными апробированными номерами, там я реабилитировался… Но только меня это уже мало волновало – стажировка клонилась к окончанию, мне предстояло возвращаться на полигон, и особо стараться я не видел нужды. Однако грамоту за участие в концерте я всё ж таки получил.
Следует отметить, что одним из показателей качественного проведения стажировки являлось как раз количество привезённых грамот. Так вот, я оказался тогда рекордсменом – и по количеству их, и по уровню представительства (или как сказать…). Короче говоря, у меня единственного оказался почётный диплом от райкома комсомола – это чудесная девушка с необычной фамилией Швед расстаралась.
Вот такими у меня получились стажировки.
К записи "Мемуары. 1977-78. Мои стажировки" пока нет комментариев