1976 год. Училище

«Везение, везение, мы все его рабы. Не в козырях спасение – в превратностях судьбы».

Это слова из оперы «Сквозь пламя» о жизни и судьбе донбасского революционера Артёма. Спектакль ставили в Донецком областном театре оперы и балета, а нас, курсантов военного училища, привозили сюда в качестве массовки – играть юнкеров. Сам по себе спектакль мне не нравился, однако вот эта фраза, которую протяжно пел басом за карточным столом один из актёров, запомнилась. Мудрая фраза, как мне кажется.

Под везением, судьбой и её превратностями можно понимать многое. Я, например, так и не знаю, что такое судьба каждого человека в отдельности, как она выстраивается. Действительно ли есть где-то некая Книга жизни, в которой расписано всё про каждого, и не изменить в ней ни запятой. Или нам при рождении даётся только первоначальный толчок, а потом катись ты, батенька, куда кривая выведет. Или мы подобны шарам в гольфе или крикете, по которым колотят клюшками или молотками, подталкивая к нужной лунке или загоняя в нужные ворота. А то и вовсе являемся мячом в регби, где каждый норовит схватить тебя и уволочь с собой, чтобы в конце концов опустить в зачётной зоне, зарабатывая на тебе дивиденды…

А то вот сейчас читаю Вадима Зеланда, его теорию Трансерфинга. Тут и вовсе получается, что каждый человек ежедневно, ежеминутно выстраивает свою судьбу согласно собственной воле и желаниям, а также умению её выстраивать.

Не знаю, братцы, ох, не знаю.

Вся моя дальнейшая судьба определилась, когда я не поступил с первой попытки в военное училище, а поступил со второй, в 1974 году. Всё абсолютно у меня пошло бы иным путём!

Сегодня я журналист и писатель, живу в Москве. Очень небогат, ну да то же самое про себя могут сказать слишком многие наши соотечественники.  Однако в Москве я проживаю исключительно потому, что окончил академию, причём, факультет журналистики. Работником СМИ я стал в 1980 году потому, что мой училищный добрый приятель Анатолий Королёв в отделе кадров Политуправления Туркестанского военного округа назвал мою фамилию. А это случилось по причине вполне понятной: мы с ним учились в одной роте. Ну а учились мы вместе, так как я с первой попытки не поступил в училище. Такая вот ретро-диалектика. И как же задним числом всё выглядит логично и убедительно!

Впрочем, хватит, пожалуй, преамбул! К делу!

Я не стану рассказывать всех перипетий своего поступления в училище. Это долго, да и интересно, скорее всего, очень немногим. Буду краток.

Итак, в 1967 году было принято решение о создании в Советском Союзе сети высших военно-политических училищ. В их числе – Донецкого ВВПУ, которому впоследствии было присвоено имя генерала армии А.А. Епишева. Оно специализировалось на подготовке политработников для инженерных войск и войск связи. Тогда её велась полемика о том, нужна ли специализация для политработников. У меня имеется по этому поводу своя точка зрения, однако рассуждения на эту тему увели бы разговор в сторону.

Считается, что секретарь Донецкого обкома партии, узнав о том, что готовится открытие нескольких военных вузов, очень просил, чтобы одно из училищ дислоцировали именно в Донецке. И в дальнейшем активно помогал в его обустройстве. Так ли это, утверждать не могу. Но то, что нам с городом расположения училища невероятно повезло – это факт.

В 1973 году я приехал поступать, и не поступил. Конкурс составлял 12 человек на место. Проходным считались 17 баллов, я получил 12 за три экзамена, 4,5 у меня составлял аттестат – и мне пришлось возвращаться домой.

В течение года я работал на Житомирской фабрике музыкальных инструментов, ремонтировал гармони и баяны. Именно тогда я впервые задумался о том, что в плановой социалистической экономике имеется некий изъян – правда, тогда я был убеждён, что это сиюминутное, временное и исправимое явление, которое со временем будет изжито. Дело в том, что я работал в цехе, который производил гармошки. Норма цеха составляла 300 штук в смену. Помножить за 200 (или сколько там точнее) рабочих дней в год… Да и не одна наша фабрика клепала этот музыкальный инструмент… Но ведь на гармошках в то время уже особо и не играли! Значит, где-то имелись забитые гармошками склады…Так зачем же их столько производили?..

Впрочем, бог с ними, с гармошками. Если когда надумаю писать о тех девяти месяцах жизни, сделаю это подробнее в другой раз. К слову, именно в те дни, когда я пришёл на фабрику, случился путч в Чили и мы бурно обсуждали факт расстрела президентского дворца из танков, судьбу Альенде и Виктора Хара – это просто так, как временной ориентир.

А на будущий год я снова поехал поступать в то же училище. Теперь ввели конкурс аттестатов – у кого балл составлял ниже четырёх, документы в военкоматах даже не принимали. За счёт этого конкурс сбили до четырёх человек. И к тому же ввели ещё один экзамен. Раньше мы сдавали сочинение, математику и историю, а теперь добавили ещё и географию.

Надо сказать, что дополнительный экзамен стал для нас полнейшей неожиданностью.  Где-то что-то не сработало, и в военкоматах до нас эту информацию не довели. Если учесть, что географию в десятом классе не изучали, да и в период обучения она не относилась к основным предметам, можно представить, каким для нас это стало неприятным сюрпризом. А у меня он оказался и вовсе первым. В общем, я шёл на экзамен, а сумка с вещами в обратный путь уже стояла собранной.

На самом экзамене я честно сказал преподавателю, что не готовился, он ответил, что нас таких много и предложил отвечать как сумею. Как сейчас помню, мне досталась алюминиевая промышленность в СССР, и какой-то вопрос из политической карты мира. Про производство  алюминия я помнил про бокситы и о том, что для этого процесса требуется много электричества; карту я более или менее знал… Так что получил вожделенную «четвёрку», по сути, за общую эрудицию.

Затем следовало сочинение. Меня и родители, и даже школьный учитель словесности Исай Иосифович Кацман наставляли, чтобы я на сочинении не увлекался, писал коротко, чёткими простыми предложениями… Ага, как же!.. Меня как понесло!.. Тема была «Этих героев мы возьмём с собой в

Мой дедушка

коммунизм» – ни больше, ни меньше! Все мои товарищи-соперники писали о Чапаеве, двадцати восьми панфиловцах, Матросове и других замечательных людях, на полную катушку тогда «раскрученных» пропагандой. И только я написал огромное сочинение о своём дедушке, Петре Евсеевиче Лобаче.

Список «сдал – не сдал» по сочинению вывешивался перед следующим экзаменом, так что я и не знал, готовиться ли мне к той математике. Ну в самом деле: чем объёмнее сочинение, тем больше ошибок – это ж аксиома. К тому же при моей тяге к сложным фразеологическим  конструкциям… Однако обошлось – преподаватели оценили мой родственный порыв по достоинству.

А тут – математика. Принимала у меня экзамен Аза Ивановна Денисова. Смотрит она на меня и спрашивает: мол, а вы ж в прошлом году поступали… Да, крайне удивлённый такой памятью преподавателя, перед глазами которого прошли сотни абитуриентов, ответил я, поступал, да вот баллов не хватило. Ну ничего, в этом году желаю поступить, – напутствовала она.

Тут в кабинет вошла Алла Степановна (вот её фамилию уточнить, наверное, уже не удастся). Как везде и всюду абитуриенты перед экзаменами стараются вызнать об экзаменаторах какие-то подробности… Так вот, про Аллу Степановну сплетничали, что у неё случился какой-то неудачный роман, а потому она мужское племя ненавидит, и на экзаменах валит всех со страшной силой. У меня, соответственно, всё опустилось – математика никогда не являлась моим сильным местом. Вошедшая преподаватель начала перебирать экзаменационные листы, и вдруг называет мою фамилию – мол, кто это? Я встрепенулся, а она и спрашивает: это вы, мол, писали о своём дедушке сочинение?.. И пояснила Азе Ивановне: мы его все читали – так замечательно и с любовью написано…

Короче, на экзамене я заплыл, однако они мне обе дружно поставили «четвёрку». (Красавица Аза Ивановна потом у меня же вела свой предмет. А юная Алла Степановна вскоре после этого нелепо и трагически погибла).

Ну и историю я сдал нормально.

Набрал полтора балла сверх проходного. И стал курсантом Донецкого высшего военно-политического училища инженерных  войск и войск, простите за выражение, связей (это шутка у нас была такая).

Об училище я могу писать сколь угодно много. Однако постараюсь не особо увлекаться частностями.

Прежде всего, хочу отметить вот какой факт. Мне неоднократно доводилось слышать о том, что в других военных училищах имеет место «дедовщина». Для меня это какой-то нонсенс! В училище, которое готовит будущих офицеров – и вдруг такая нелепость!.. У нас такого явления не было вообще! Какую бы выслугу ни имели курсанты, поступившие из войск, ни малейших проявлений неуставных отношений, основанных именно на данном показателе, не случалось.

С учёбой у меня особых проблем не возникало. Что-то получалось чуть лучше, что-то чуть хуже, однако всё в пределах нормы.

Кроме физподготовки. Вот тут у меня проблема имелась, и серьёзная. В первые два отпуска меня задержали именно по этой причине. Потом я начал заниматься упорнее. И хотя спортсменом так и не стал, но подтянул свои результаты до более или менее приемлемых баллов. К тому же мне на удивление легко давалась полоса препятствий. Она, конечно, здорово выматывала, однако вот давалась мне. Я даже норматив на разряд по ней сдал. Может быть, сказанное ниже окажется полной глупостью, но я всё же напишу своё предположение. Когда нужно было бегать, наматывая круги, когда приходилось висеть на перекладине и раз за разом подтягиваться или выполнять ещё какое-то однообразное упражнение, я … Ну как бы это сказать… Да скучно просто было, хотелось, чтобы поскорее это «физическое истязание здорового организма»  (так армейские шутники расшифровывают слово «физо») завершилось. Зато на полосе препятствий – каждое следующее движение отличается от предыдущего, там многообразие, там нет нудоты! Не знаю, может, я и неправ, но сам себе объясняю этот факт именно так.

Интересное открытия я сделал для себя на практическом вождении автомобиля. Поначалу это удавалось мне не слишком успешно. А потом как-то проходило занятие по ночному вождению. По окончании ко мне подошёл мой приятель Владимир Гордийчук и сказал, что так классно, как я, никто машину не вёл (мы ехали в кузове ЗиЛ-130 и каждого по очереди сажали за руль). Да и преподаватель отметил меня же… А до меня дошло вот что: ночью не видно ни педалей, ни рычага переключения скоростей, на которые я отвлекался при дневном свете – в темноте же действовал автоматически. С тех пор вождение у меня пошло куда лучше.

Кстати, об автоделе. Этот предмет у нас вёл полковник Аблаев, которого мы называли «дед Аблаев». Нам курсанты старших курсов говорили, что более доброго человека на свете трудно отыскать. Однако когда начались занятия, мы сочли, что это нас таким образом разыграли. Более беспощадно жёсткого преподавателя просто в природе не могло существовать. Он совершенно безжалостно лепил всем нам «двойки» за малейшую неточность. А «двойка» – это лишение увольнения, так что мы просто волком выли, зубрили задания перед «автоделом»… Однако наши старшие товарищи оказались и в самом деле правы. По мере того, как дед Аблаев узнавал каждого из нас, планка его требовательности резко падала. Своей первичной безжалостностью он прикрывал доброту.  И когда мы для него перестали быть просто «вот вы, товарищ курсант», а становились конкретными курсантами с именем и фамилией, он так искренне к каждому относился… И тут мы из него верёвки вили, тут он всегда ставил только высший балл. Низкий вам поклон от всех нас!

И вообще, я об училище вспоминаю только добром. Оно дало нам отличную всестороннюю подготовку. У нас преподавали замечательные педагоги, которые делились с нами знаниями, опытом… Они учили нас не быть попугаями, повторяющими цитаты из материалов очередных съездов и пленумов, а думать и анализировать происходившие события. Они воспитывали в нас творческое начало, старались сформировать многогранно одарённых людей…

Вот прочитал предыдущую фразу и возник ёрнический образ: некий преподаватель попил утром кофе, взял в руки папку и пошёл формировать из нас творческих личностей. Не так, конечно…

Скажем, начальником кафедры Истории КПСС у нас служил полковник Трепецов. Более замечательного лектора я в жизни не встречал. Курсант в некоторых вопросах мало чем отличается от студента – а в вопросе спанья на лекциях они между собой солидарны полностью. Так вот, когда лекцию читал Николай Петрович, не спал никто. Неважно, о каком фрагменте истории партии он говорил, главное, что примеры он приводил в этот момент и из далёкого прошлого, и цитировал классиков совершенно не обязательно марксизма-ленинизма, и перекидывал мостик в сегодняшний (в смысле на тот момент) день… Он далеко не всегда клеймил тех, кого положено было клеймить, он аналитически подходил и к некоторым вопросам нашего прошлого, которые выдавались за объективно непреложные истины… Вот только один пример: он не вмешался в возникший спор о Брестском мире, который всегда вызывал множество разногласий у историков; официально тот договор считался образцом ленинской безошибочной политики, а потому дискуссии на этот счёт не приветствовались, однако вот не счёл Трепецов нужным прервать нас, предоставил возможность высказаться всем.

Когда подошла пора сдавать выпускные экзамены, у меня случился единственный за весь период учёбы провал. На экзамене по Истории международного рабочего и коммунистического движения мне достался билет, в котором сошлись вопросы, которые я не знал. Меня, расстроенного, увидел проходивший по коридору Николай Петрович. Узнав, в чём дело, он пошёл к моему преподавателю и убедил его поставить мне «отлично». Я случайно услышал несколько фрагментов того, что он говорил: «Не ломай парня… Посмотри, как он экзамены сдаёт – перегорел, наверное… Он же историю знает и любит, а тут просто не повезло, наверное…». Что-то в этом духе.

Если бы мне тогда поставили вполне мною заслуженную «тройку», я бы не получил «красный» диплом. И через много лет при поступлении в академию мне пришлось бы сдавать экзамены по большому кругу, а так я ограничился лишь профильной журналистикой.

Спасибо Вам, Николай Петрович, хороший Вы человек!

Рассказывали, что позднее он пострадал по службе из-за большой любви к женщине. И какой мужчина не проникнется к нему сочувствием и пониманием?..

Неординарной личностью у нас был полковник Гаража, который преподавал минно-взрывное дело. У него имелись свои тараканы, не без этого, но не так много у нас имелось преподавателей, которые пользовались у курсантов более глубоким и искренним уважением, чем он. Он был строгим, на практических занятиях даже суровым, мог безжалостно кого-то высмеять, хотя никогда не доходил в этом до некой грани, за которой могла бы начаться обида.

Мы часто замечали, что у него мелко трясутся пальцы. Но стоило ему прикоснуться к любому взрывоопасному предмету, даже учебному, и каждое его движение становилось чётким, выведенным, безукоризненным. И дрожь пальцев у него происходила от нервов, а не по какой другой причине, которая тут же приходит на ум.

Он многие годы занимался боевым разминированием, счёт обезвреженных и уничтоженных боеприпасов у него шёл на многие тысячи, и своё пребывание в училище он расценивал… Ну не знаю, как нечто нужно, но несерьёзное для его уровня подготовки.

Они всё время держались вместе с другим преподавателем кафедры – Владимиром Фрейманом (кажется, подполковником). Правда, Гаража всё время подначивал приятеля, нередко делая упор на его национальность, однако, похоже, это была просто приятельская пикировка. Тем более, что Фрейман также обезвредил множество оставшихся после войны мин и снарядов, за что имел боевую награду.

Фрагменты полевых занятий. Слева - Гаража

Про них в инженерных войсках долго кочевала такая история.

Дело было году примерно в 1970-м. В училище тогда прислали комплект УЗ-3р – «удлинённый заряд реактивный». На армейском жаргоне его именовали «змей-горыныч». Суть дела такова.

Каждая воюющая армия в обороне прикрывает свои позиции минными полями. Когда готовится наступление, в минных полях – как своих, так и чужих – проделываются проходы, по которым опасные участки танки должны проскочить быстро и без потерь. Однако проделывание проходов ночью, перед самой атакой – дело трудное, да и чреватое тем, что противник может обнаружить сапёров, и тогда внезапность утрачивается.

Вот и пытаются сапёры придумать что-то, что позволило бы проделывать проходы в минном поле мгновенно, перед самым прохождением танков. Сейчас, например, используется «урка» – «УР» различных модификаций, «установка разминирования». С направляющей в нужном направлении запускается ракета, которая тащит за собой кишку с пластическим взрывчатым веществом, эта кишка падает на минное поле, взрывается, инициируя подрыв всех мин, которые находятся в полосе метра по полтора в каждую стороны. То есть бабахнуло – и танки могут идти.

А в описываемый период как раз испытывали УЗ. Представьте себе трубку длиной 110 см и диаметром сантиметров пять. Берутся три таких трубки и скрепляются между собой специальными кронштейнами, чтобы получилась жёсткая трёхгранная призма со стороной основания примерно с полметра. Потом берут 22 таких секции и скрепляют их последовательно, одну за другой. Получается УЗ-3 (у-зэ-три). А вот если к ним приспособить реактивные двигатели, то в название конструкции добавляется буковка «р».

Дальше всё просто. Перед началом наступления такие конструкции собирают за своими окопами, в нужный момент замыкают клемму, срабатывает электрозапал,  двигатели воспламеняются, с огнём и грохотом поднимают конструкцию в воздух, она пролетает нужное расстояние, падает на землю, срабатывают детонаторы, которые подрывают содержащуюся в трубках взрывчатку, уничтожая все оказавшиеся в зоне поражения мины.

Так вот, в один несчастный день эту конструкцию прислали в наше училище. Разбирать чудо техники собралась значительная часть кафедры Инженерного обеспечения боя («Иоб» – так неблагозвучно мы её называли). А там у нас подобрались все сплошь офицеры тёртые, закалённые, уверенные в себе… Заправлял всем, естественно, Гаража.

Конструкцию собрали, правда, муфты на резьбе в местах сочленения  блоков затягивать ключом не стали. Соединили контактную электросеть… Единственный человек, который пытался остановить эксперимент – это был полковник Курьянов, который преподавал предмет «Военные мосты и переправы». Однако Гаража скомандовал, Фрейман нажал кнопку… Вообще-то на деталях комплекта стояла маркировка «Инертно». Однако двигатели оказались настоящими! И они сработали! Взревели сопла, конструкция поднялась, ударилась об угол строения, от чего незакреплённые сочленения рассыпались – и все двигатели разлетелись в разные стороны, напугав местных жителей. К счастью, обошлось без жертв.

О том, как их разыскивали и собирали по всей округе, курсантская молва сохранила множество баек, большинство из которых, думаю, было придумано позднее. Якобы два двигателя утонули в реке Бахмутке, остальные собрали… А анекдот об этом происшествии ещё долго гулял по инженерным войскам. Много лет позже я как-то перегонял технику из Ташкента в туркменский городок Кизыл-Арват и остановился в понтонной части в Мары. И там у меня первым делом спросили, не в нашем ли училище приключилось та история? В нашем, в нашем…

Через несколько лет после нашего выпуска полковник Гаража вёл курсантов с полевого занятия. И внезапно откуда-то на бешеной скорости вылетел  грузовик и врезался в строй. Несколько ребят погибли тут же. При виде этого зрелища у нашего любимого педагога не выдержало сердце.

Чтобы не оканчивать рассказ о наших преподавателях (о маленькой толике наших чудесных преподавателей) на столь минорной ноте, поведаю ещё об одном случае.

Французский язык у нас вела прелестная девушка – Валентина Кузьминична Панкова. Пару лет назад я её встретил в Донецке. Надо ж, у нас тогда даже вроде как симпатия даже намечалась, наедине мы даже на «ты» переходили – а теперь даже вспомнила не сразу, а то и совсем не вспомнила, только вид сделала…

Так вот, после училища, естественно, по-французски ботать мне не доводилось нигде. И уже в 1990 году мне вдруг довелось разговаривать в Ашхабаде с немецкой пианисткой Петрой Боссель именно на этом языке. Так что, наверное, хорошую базу Валентина Кузьминична заложила в меня в сфере ин-яза. Впрочем, пожалуй, это ещё из школы тянется. У нас вообще способность к языкам – наследственная.

…Не всегда простые отношения у нас складывались с нашими непосредственными начальниками – командирами взводов и рот.

Я учился в 13-й роте. До того в училище имелось только 12 рот – по две связи и одна инженерная на каждом курсе обучения. Однако потом решили очень большую («китайскую», как мы её именовали) инженерную разделить на две поменьше. Так и родилась наша. Её формировал капитан Цекало, которого, впрочем, очень скоро  куда-то перевели. А ротным стал капитан Трабер Александр Иоганнович – я о нём оставил самые лучшие воспоминания.

Следующим ротным был капитан Ющенко Анатолий Алексеевич, до того бывший у нас же взводным. Сегодня, по прошествии стольких лет, я не могу сказать, почему у меня с ним сложились настолько сложные отношения. Мне он ничего плохого не сделал, вроде даже как будто благоволил ко мне. Когда мы оказывались вместе в карауле, он нередко приглашал меня в свою коморку и о чём-то рассказывал, вроде как пытался наладить доверительные отношения, разговор по душам – начальнику караула ночью спать не полагалось, вот и коротали офицеры время кто как мог, борясь с дрёмой. А мне он был чем-то неприятен, даже не знаю, чем именно. Наверное, я был не совсем прав в этом своём к нему отношении. Но есть такое понятие – «отрицательная комплиментарность», которая, в общем-то, прорезается на подсознательном уровне, и мало зависит от наших желаний.

Когда я окончил училище, получил назначение в стройбат. И затаил обиду на Ющенко, посчитав, что он мог бы мне, такому замечательному, выбить место службы и получше. Много позже и постепенно дошло до меня, что не так уж много от него, рядового ротного, зависело. Он и своих ближайших помощников не смог пристроить как-то получше, а уж нас-то, остальных…

В общем, сейчас у меня в адрес Анатолия Ющенко никаких обил нет. Но и встретиться с ним желания не возникает. Он звонил мне как-то несколько лет назад, мы с ним пообщались по телефону, да и всё. Ющенко на тот момент имел чин полковника и служил, если не ошибаюсь, в РВСН.

Взводными у нас в роте служили два друга, два старших лейтенанта – Ланге и Деревняк. Они дружили между собой, хотя были совершенно разными. Насколько у меня прекрасные отношения сложились с Ланге, настолько тяжёлые с Деревняком. Откровенно говоря, просто понятия не имею, за что Деревняк  на меня так взъелся, но только он буквально третировал меня. А тут ещё два происшествия, которые и вовсе взбесили его.

Как-то я возвращался из увольнения. Чтобы попасть в училище, нужно пройти довольно затяжной подъём от конечной установки трамвая до КПП. По этой дорожке вдоль забора практически никто и не ходил – только курсанты и офицеры училища, да те, кто к курсантам приезжал – в основном девушки, понятно. В те времена будущие офицеры являлись завидными женихами, почти как нынешние менеджеры «Газпрома»…  Как-то некая молодая женщина спросила у меня, как пройти к училищу. Конечно же, я её провёл. Подходим к воротам, я ей что-то заливаю, она хохочет… И тут в калитке появляется Деревняк – высокий, стройный, в усах… И резко меняется в лице. Оказалось, что это была не то жена его, не то знакомая… Другой случай произошёл на вечере, который мы проводили совместно с девчатами-студентками; он опаздывал и прямо в фойе наткнулся на меня, разговаривавшего с девушкой, опять же, его знакомой…

В общем-то, ничего такого уж страшного не произошло, и при нормальных отношениях он бы просто не обратил на эти эпизоды внимания. Однако не тут-то было! Как-то он прицепился ко мне во время строевых занятий на плацу и довёл до того, что я со злости и от бессилия сплюнул – на асфальт, естественно, хотя было желание, чего уж тут скрывать, в какую-то другую цель… Взводный приказал мне сходить в общежитие (мы тогда уже учились на четвёртом курсе и жили в «общаге») за ведром и тряпкой и вымыть плац. Я, конечно, пошёл выполнять такое распоряжение, предвкушая, каким это станет развлечением для всей нашей роты, и как мы станем его смаковать… Однако как-то очень быстро о стычке стало известно командованию батальона, меня вернули, Деревняка вызвали в канцелярию, и с тех пор я для него как будто перестал существовать – он меня просто не замечал. Вполне понятно, что меня это устраивало.

Чтобы покончить с данной темой, расскажу ещё один эпизод. Я одно время на выпускном курсе встречался в училище с Ольгой – прелестной  девушкой, которая работала в нашей санчасти. Роман наш был вполне  целомудренным и благопристойным, хотя она мне нравилась, чего уж там, (а может, именно потому), и несмотря даже на то, что я неоднократно, едва не каждый вечер бывал у неё дома. Проживала она в панельном доме неподалёку от училища. Но это – так, к слову. Как-то вечером, попивая чаёк у неё на кухне, я пожаловался, что Деревняк меня совсем замотал своими придирками. На следующий день  Ольга встретила нашего взводного, который знал всех красивых девушек в округе, и потребовала, чтобы он прекратил  третировать её жениха. Естественно, он поинтересовался, о ком идёт речь. Однако девушка не подвела, ответила, что, мол, тебе, усатому, скажи, так ты его совсем со света сживёшь… Когда Деревняк пришёл в роту, в курилке рассказал об этом случае и добавил, что какая-то б… будет учить его, как обращаться с подчинёнными – так получилось, что я случайно услышал эти его слова. Вечером Ольга об этом уже знала, хотя выданную ей матерную характеристику я, конечно же, максимально при передаче смягчил. На следующий день она опять высказала Деревняку, что нечего её разговор передавать подчинённым… Как же он в тот вечер лютовал, пытаясь дознаться, от кого произошла утечка. Поскольку я не курю, в курилке оказаться не мог, потому из числа подозреваемых был исключён автоматически…

Короче говоря, уже в самый последний день пребывания в училище, когда мы получили уже новую офицерскую форму, Ольга вызвала меня из общежития, и  свидетелем этому стал Деревняк… Нет, братцы, такое бешенство в его глазах я не пожелаю увидеть никому.

Надо ж, а я этот эпизод уж совсем было забыл. Сейчас вот только вспомнил, спустя много лет… Забавно.

Группа курсантов с командиром взвода Ланге

Как всё же память человеческая устроена… О Ланге у меня самые тёплые воспоминания, вернее, отношение, а вот какой эпизод вспомнить – и не вспоминается. А вот неприятности, связанные с  Деревняком – запросто. Добро как-то запоминается сердцем, а зло – умом.

Однако столько лет прошло, всё давно быльём поросло. И стычки с Деревняком я вспоминаю даже с какой-то ностальгической грустью – ведь это молодость в нас кипела, когда всё ещё было впереди!

…Командиром батальона у нас служил просто замечательный человек – полковник Яков Лычко. Он имел за войну четыре ордена Красной Звезды, хотя попал на фронт ещё 16-летним мальчишкой. Как мы гордились им!.. Как он бегал, будучи уже совсем немолодым человеком!.. Будучи на пенсии, он совершенно нелепо погиб, и пухом ему земля!

Когда Лычко проводили в запас, к нам прислали полковника Квитко. Он был сам по себе неплохим человеком, но каким-то нелепым, что ли… Его уже нет в живых, и я не хочу тревожить его память рассказом о случавшихся с ним курьёзах – в конце концов, у каждого из нас случались эпизоды, над  которыми потешались, а то и продолжают потешаться друзья и особенно недруги.

О командовании училища много говорить не буду. Поначалу у нас начальником был генерал-майор Васильев, но он очень хотел получить вторую звезду на погоны, и с этой целью добился перевода в Киев. Кто-то позднее рассказывал, что встретил его как-то в Киеве – со второй звездой на погонах, но в метро. Мы тогда все дружно его не понимали. В Донецке начальник училища был величиной – начальником гарнизона, членом бюро обкома… А в Киеве – рядовой генерал, каких много. Но человек зачастую сам выбирает себе судьбу – приведённый случай из их числа. В шахматах опытный игрок может просчитать ситуацию на несколько шагов вперёд; в жизни же мы никогда не знаем, как наши потуги отзовутся послезавтра.

Генерал-лейтенант Беспалов сегодня

Его сменил генерал Беспалов Владимир Васильевич, который руководил училищем десять лет.

Сегодня он возглавляет ветеранскую организацию нашего училища.

Заместителем начальника училища являлся полковник Коцюк. Человек жёсткий, он пытался обуздать курсантскую вольницу, навести в училище армейский порядок. Что-то у него получалось, что-то нет… С ним тоже связано несколько курьёзных эпизодов, хотя попасть на глаза ему курсанты

побаивались.  Когда несколько лет назад начались встречи выпускников училища, пообщаться на коротком ноге и сфотографироваться с грозным Коцюком желали многие, и ему, похоже, это льстило… Недавно он погиб.

О своих однокашниках по училищу я могу говорить много. Однако оставлю это на другой раз – тема заслуживает отдельного разговора. Здесь только изложу некоторые свои мысли, так сказать, обобщающего масштаба.

Вот вспоминаю училище. С кем-то во взводе, в роте в целом мы дружили, с кем-то ругались, с кем-то отношения сложились и вовсе неприязненные. Кто-то учился добросовестно, кто-то через пень-колоду, кто-то занимал некие должности, состоял в комитетах и бюро… Кто-то ради будущей службы ловчил, кто-то являлся активистом, кто-то, как говорится, землю рыл, кто-то лежнем лежал. У кого-то распределение оказалось (или лишь казалось) более удачным, кому-то довелось и вовсе ехал в тьмутаракань.

И вот прошли годы. Далеко не со всеми, конечно, но с некоторыми из однокашников я связь поддерживаю, ну ещё о ком-то имею сведения… Однако вижу сегодня, в насколько незначительной степени всё, штрихами обозначенное в предыдущем абзаце, сказалось на конечном итоге нашей службы. В училище мы накапливали знания, некий потенциал, в то время как считали его некой стартовой площадкой. Стартовой чертой для нас становился день прибытия в часть, а отнюдь не годы учёбы в ДВВПУ.

А взаимоотношения наши!.. Какими мелочными выглядят наши тогдашние взаимные  обиды! И насколько несерьёзными смотрятся сквозь годы наши тогдашние конфликты…

Как вообще нелепо устроена наша психика! Мы придаём серьёзное значение каким-то пустякам, от которых со временем вовсе ничего не останется, ни даже пыли – а мы копим их на сердце, кромсаем ими свои нервы, загромождаем свою память. Зачем, кому это нужно?.. Почему-то ранимые совестливые люди носят в себе груз обид – полученных ими, и которые они нанесли другим. А люди бессовестные легко переступают через других, и не обременяют себя такой ношей.

Ну а на выходе, на конечной точке нашего пути каждого из нас ждёт один финал: «Речи. Памятник. Ограда». Так чего ж ради мы друг другу жизнь отравляем, зачем её укорачиваем – и без того не слишком щедрую на добро?..

Никто не знает. Таков человек!

…Нашего училища больше не существует. Я несколько раз бывал там, видел, во что превратилось учебное заведение, в котором мы получили свои путёвки в жизнь. Запущенность. Небрежно заложенные оконные проёмы. Выбитые стёкла…

Можно было бы попенять, что, мол, это «хохлы» такие-рассякие, да только подобное можно было б говорить, если бы по России подобных же городков не имелось видимо-невидимо. Сильнейший, могучий потенциал советской военной школы всюду разрушен, уничтожен.

Я много чего не понимаю в современной жизни. Вроде даже как-то и приспособился к ней, как будто бы и адаптировался, а вот не понимаю. (Свои мысли об этом я изложил в материале «Анти…», который под несколькими разными названиями бродит по интернету).

В частности, мне непонятно, как же так получается, что 30 лет назад государство могло себе позволить содержать куда более многочисленную и мощную армию, чем сейчас. Тогда такие средства расходовались на то же обучение курсантов – просто немыслимо! А сейчас повсюду закрываются прекрасные военные вузы с богатейшей историей, а где какие-то ещё и влачат жалкое существование, они не дают курсантам ни былого багажа знаний, ни морального потенциала искреннего защитника Отечества.

Скажем, у нас в училище каждый курсант дважды проходил войсковую стажировку. Лично у меня первая проходила в Калининграде, вторая – в Самборе Львовской области. О каждой можно рассказывать немало, что я обязательно сделаю со временем.

Союз ДВВПУ

…Около десяти лет назад в Москве начала создаваться ветеранская организация нашего училища – «Союз ДВВПУ». Автор идеи, вдохновитель её, воплотитель и бессменный руководитель – Владимир Хохлов, выпускник 12-й роты связи одного со мной выпуска. Я ему искренне, от души сочувствую. Бьётся, пытается что-то делать, да только все усилия его так и пропадают втуне. У каждого из нас свои заботы, каждый живёт своей жизнью… Конечно, мы с удовольствием встречаемся, общаемся… Но при этом желаем, чтобы организовывал всё это кто-нибудь другой, тот же Володя Хохлов. Между тем, Владимир – человек тоже очень занятой. Он работает над диссертацией, недавно издал фундаментальную биографическую книгу о маршале Пересыпкине «От шахтёра до маршала и  наркома»… В конце концов, у него тоже есть свои дела и проблемы, которые ему приходится отодвигать  заради нужд Союза ДВВПУ. Не раз в сердцах грозился Хохлов бросить свой пост (по принципу «кошка бросила котят…»). Пока тянет, хотя, вполне допускает, бросить может.

…В силу своей профессии, мне иной раз приходится контактировать с выпускниками современных военных заведений. Просто в глаза бросается, насколько они слабее подготовлены по всем показателям – и в военном отношении, и в специальном, и в общеобразовательном. Слабее, имею в виду, относительно выпускников военных вузов нашего времени. Нам говорят, что вот когда из Вооружённых сил полностью будет выкорчеван советский дух, вот тогда армия возродится и под новыми знамёнами устремится к новым рубежам. Могу смело успокоить реформаторов: ничего от «несокрушимой и легендарной, в боях познавшей радость побед» в нынешней армии уже не осталось. А вот перспектив как не имелось, так и не видать.

Грустно всё это!