ВОЗВРАЩЕНИЕ С ВОЙНЫ

(Отрывок из романа «Не рассказывай мне страшного!..»)

А знаешь, что больше всего поражает, когда возвращаешься с войны?.. Это контраст между ТАМ и ЗДЕСЬ. Ты даже представить себе не сможешь это чувство! Даже не чувство – скачок мировосприятия!

Помню, возвращался я из очередной командировки – шла Первая Чеченская кампания. Военный «борт», как и следовало, сел в Чкаловском. Поздний вечер, было сыро и как-то промозгло.

Наш самолёт тут же оцепили «вованы» – солдаты Внутренних войск. Прилетевших из зоны боевых действий тщательно досматривали.

Это всегда вызывает негативную реакцию. Хотя, казалось бы, странно. К проверкам в гражданском аэропорту мы ведь относимся с пониманием; а вот когда тебя на военной авиабазе «шмонают» свои же – в душе вспучивается протест. Нет, я понимаю, конечно, что военнослужащий Внутренних войск армейцу не «свой». Но всё ж таки при погонах. Хотя и понимаешь, что человек, возвращающийся с войны, может привезти что угодно! Впрочем, почему «может»?!. Привозили! И всё же проявление недоверия лично к самому себе почему-то особенно задевает.

К слову, когда советские воины-победители в июле 1945 года начали возвращаться в Советский Союз, товарищ Сталин лично отдал распоряжение о запрещении их обыскивать и уж тем более изымать что бы то ни было – хоть сомнительно трофейное, хоть честно купленное. Он не считал правильным, что сотрудники милиции и комендатур станут копаться в личных вещах фронтовиков. По всей видимости, Сталин, будучи весьма неплохим психологом, понимал, что такие досмотры непременно спровоцируют столкновения фронтовиков с теми, кого они считали «тыловыми крысами» – столкновения, которые невесть чем могут кончиться.

Однако вернёмся к событиям, которым я сам стал свидетелем.

…Итак, факт обыска задевал.

Но в тот раз к абстрактному внутреннему протесту добавлялось вполне прагматичное соображение. Дело в том, что организованного сообщения от подмосковной авиабазы до Москвы не существовало.

К слову, такая же картина в былые времена наблюдалась и у авиабазы Тузель близ Ташкента, куда прибывали «борта» из Афгана. Возле КПП всегда дежурило сколько-то «частников», а водителям рейсовых автобусов они отстёгивали отступного, чтобы те не подъезжали сюда вовсе.

Это на войну отправка везде и всюду проходит организованно – возвращающийся с войны добирался в мирную жизнь как сумеет.

Потому мы, кого в Чкаловском не встречал персональный транспорт, спешили успеть на последнюю московскую электричку. В противном случае пришлось бы выходить на трассу и голосовать.

В общем, прошёл я досмотр, миновал КПП, и направился в сторону железнодорожной платформы. Со мной шёл молодой лейтенант. Ещё в самолёте он обратился ко мне с просьбой помочь добраться до Москвы, потому что ему данным маршрутом следовать до того не доводилось.

К последней электричке мы успели как раз. Она оказалась полупустой – вечером в Москву добираться желающих всегда не так уж много. Разместились… Можно было расслабиться.

Мой спутник тут же прилип к окну. Там, дёргаясь на стыках, проплывала назад мокрая темнота…

Правда, как оказалось, именно такой видел действительность только я.

Лейтенант повернул ко мне восторженное, какое-то по-детски счастливое и растерянное лицо.

- В сёлах свет горит! – сообщил он.

В первое мгновение я не понял, о чём он. А когда дошло… Право, у меня защемило душу!

За время, которое парень провёл на войне,  он отвык от уличного освещения. Для него любая светящая где-то во тьме точка служит в лучшем случае ориентиром, а то и целеуказанием. А здесь – море разливанное электричества!

С точки зрения других наших попутчиков по вагону этот его восторг, по всей видимости, выглядел нелепым. Но я парня хорошо понимал. Более того, понимал я и то, что главный шок его ожидает ещё впереди. А именно – отношение общества к той войне, с которой он ехал.

Вернее, равнодушие общества.

Для него, для этого безымянного парнишки в лейтенантских погонах, в тот момент именно некий проскочивший за окном освещённый полустанок стал символом иной жизни – мирной и непривычной. А для меня некогда – порция мороженого и пустой взгляд поверх вазочки.

Дело происходило в Ташкенте, в аэропорту. Мы, прибывшие из Афгана военнослужащие, стояли в бесконечной очереди в кассу. Никаких льгот в приобретении билетов для следовавших с войны не предусматривалось.

Договорившись о том, чтобы мою очередь «подержали», я отправился в привокзальное кафе.

Нет-нет, ни в коем случае не за тем, о чём ты подумал, дорогой мой читатель! Во время пути из Афгана домой я не употреблял ни капли спиртного! Да и не я один – «сухого закона» в пути придерживались многие. Слишком часто случалось, что неосторожные отпускники просыпались утром невесть где без гроша и без подарков, которые везли своим близким… А то и вовсе исчезали неведомо куда; или же вылавливали их «случайно утонувшие» тела в местных водоёмах…

В кафе же я отправился потому, что очень захотелось мне полакомиться мороженым. Питались-то «за речкой» мы вполне нормально, но без особых изысков, что вполне понятно.

Так вот, захожу в кафе, заказываю порцию, с вожделением погружаю в аппетитный шарик ложечку… Для меня этот миг – предел мечтаний, у меня он ассоциируется с переходом от войны к мирной жизни…

И вдруг замечаю неподалёку за барной стойкой сидящую девушку. Перед ней – точно такая же вазочка мороженого. Девушка лениво ковыряется в полураскисшей массе, и глядит вперёд пустыми скучающими глазами…

Что, скажете: подумаешь – событие!.. А меня тот миг как-то словно пронзил. Насколько мы по-разному видим одно и то же! – думал я в каком-то озарении. Одна и та же, по сути, мелочь – порция лакомства – насколько по-разному воспринимается двумя разными людьми. «Как всё это мне надоело!» – читалось на лице девушки. «Какое блаженство!» – наверное, читалось на моём лице.

Не сомневаюсь, что человек, прошедший войну, меня поймёт. Тот, кто из города выезжал только на пикник, сочтёт написанное выше бредом идиота.

Мне рассказывали как-то о нашем лётчике, самолёт которого сбили над Афганистаном, и который две недели по пустынным горам добирался до своих. Больше всего он страдал от жажды… И когда оказался-таки в нашем гарнизоне, никак не мог напиться.

Когда тот лётчик видел неплотно закрытый кран (обычное дело в гарнизонах), его начинало буквально нервно трясти от возмущения.

- Это ж драгоценность! – кричал он товарищам, тщательно закручивая «барашки». – Воду беречь надо!..

Конечно, для меня та порция мороженого не являлась такой уж драгоценностью. Но я понимал того лётчика. Та девушка с пустыми глазами, не поняла бы – ни его, ни тем более меня.

…Мы с лейтенантом вместе ехали не до конца. Я вышел на «Лосинке». А он отправился дальше. Один. Больше мы с этим пареньком, понятно, не встречались. Да и встретились бы – не узнали бы друг друга; мало ли мимолётных встреч происходит у каждого на жизненном пути!

Мне уже доводилось до того возвращаться с войны. Для него это случилось впервые.

Вот, думал я, доедет он сейчас до Ярославского вокзала. Выйдет на привокзальную площадь… И испытает очередное потрясения, ибо окажется в круговороте людей, которым он совершенно не нужен. Он вернулся с войны, а это никого в этом мире, в котором он вдруг оказался, не интересует. Родным, близким – да, нужен; а вот толпе, обществу… Этот мир живёт совершенно иными проблемами, среди которых сама по себе война, на которой он был всего несколько часов назад, занимает самое незначительное место.

Если вообще занимает…

И ещё хочу обратить внимание: из Афгана мы летели хотя бы при деньгах. А какая сумма могла оказаться в кармане у того парнишки в лейтенантских погонах – паренька, насколько я помню, скромного и порядочного?..

Те деньги, которые он получал за лишения, за бои, за то, что убивал неприятеля и терял подчинённых – здесь выглядели смешными. В кафе, в такси, в любом ларёчке с него будут требовать такие суммы, которые заставят его теряться. Более того, опытные торговцы, ловко разглядев в пареньке наивную жертву, непременно попытаются его обобрать. Потому что это для меня он заслуживающий уважения ветеран – для них он являлся потенциальным лохом.

Помнится, при расставании я его об этом предупреждал, ссылаясь на имеющийся личный опыт. Вряд ли он в должной степени воспользовался моим советом. Во всяком случае, в тот, самый первый раз. Потом, в последующем, думаю, он уже научится правильному поведению.

Фронт и тыл – разные миры. В годы Великой Отечественной войны этот контраст, конечно же, тоже имелся, хотя всё же не выглядел столь разительным. Во всяком случае, так представляется по книгам и кинофильмам. Ну а в «лихие девяностые», когда на окраине растерявшейся от обвальных реформ бушевала локальная гражданская война, контраст буквально поражал.

Вспомните глаза главного героя фильма «Честь имею!», когда он из Чечни прилетел в Петербург и в тот же вечер оказался в ночном клубе! Он ошарашен разницей виденных миров.

Пусть не столь радикально, но нечто подобное пережил каждый возвращающийся с войны.

Ещё одна картинка, которая прочно запечатлевшаяся в моей памяти – что-то богатым на фрагменты оказалась эта главка.

Дело происходило в Моздоке. Моздок – это небольшой городок в Северной Осетии, возле которого располагается огромная авиабаза. В годы обеих чеченских кампаний именно эта база служила основным перевалочным пунктом между воюющей группировкой федеральных сил и остальной Россией.

Помнится, я в очередной раз возвращался из командировки. Так получилось, что на Москву дня три перед этим не летало «бортов», а потому желающих выбраться скопилось довольно много. И вот стало известно, что готовится к взлёту на Чкаловский транспортный Ил-76.

Друзья мои, насколько великолепные самолёты создавал авиапром Советского Союза! Что ни машина, то шедевр!

Наверное, даже наверняка, что Ил-76, что тот же самый большой транспортный вертолёт Ми-26, что какого иного воздушного работягу можно перегрузить так, что они не смогут взлететь. Однако я просто не сталкивался с таким случаем! Вся-то и разница, что при перегрузе вертолёт взлетает «по-самолётному», с разбега, с трудом отрываясь от «бетонки», а потом потихоньку-полегоньку набирает высоту…

И ещё хочу отметить, что лётчики военно-транспортной авиации в абсолютном своём большинстве это люди, которые всегда понимают слова «надо» и «пожалуйста». Они не формалисты.

Вот и в тот раз командир сказал:

- Возьмём всех, сколько поместится!

В результате на «борт» в нарушение всех инструкций набилось столько народа, что не все смогли даже сидеть, и в лучшем случае располагались просто на полу, а то и вовсе летели стоя. А несколько человек взяли в кабину штурмана. Я оказался в этом числе счастливчиков.

Экипаж в самолёте Ил-76 размещается на двух уровнях. Собственно пилоты сидят на втором ярусе кабины. А штурман – в выпирающем внизу впереди самолёта остеклённом «зобу». К рабочему месту штурмана ведёт коротенький тесненький коридорчик. Вот в нём на полу мы и сидели – ровно семь человек нас поместилось. Мы сидели гуськом  один за другим, а над нашими головами ходили тяги от педалей и штурвалов «борта». Так что весь полёт от Моздока до Чкаловского, вплоть до манёвров перед посадкой, вплоть до стремительно нараставшей под брюхо исполосованной чёрным «бетонки», я имел возможность наблюдать сквозь остекление штурманской рубки. Да, а на самом остеклении на расстеленном бушлате лежал ещё один пассажир, как мы поняли, лётчик, друг штурмана.

Но это было потом. И вообще я не об этом. Мало ли когда и в каких условиях я летал – о том можно рассказывать и рассказывать!

А сейчас речь я веду о том, что в Моздоке ожидала вылета в Москву команда отслуживших «дембелей». В моём представлении она стала символом отношения государства к военнослужащим по призыву.

Группа солдат, человек в тридцать, расположилась на травке возле аэродромного поля. Наверное, у них имелся старший – я его не видел.

Это в своих подразделениях «дембеля» грозные. Или когда в попугайной форме едут домой в поезде в спокойные времена и по территории, где нет войны. А тут они вызывали искреннее сочувствие. Даже жалость.

Восемнадцатилетних пацанов выдернули из дома и отправили воевать. В Афганистан солдат попадал после «учебки» – хорошей или плохой, в которой учили, или в которой издевались, но всё равно тоже чему-то, да учили… В Первую Чечню отправляли воевать просто совершенно необученных мальчишек. Подразделения формировались наспех, нередко с ними не проводилось даже элементарное боевое слаживание. Случалось даже, ни командиры подчинённых, ни подчинённые собственных начальников не знали вовсе! Это не охаивание действительности – это совершенно реальные факты!

И вот вышел срок – и двадцатилетних ветеранов  отпускали по домам. Какие расшитые «парадки», какие «дембельские альбомы»!.. Этих непременных атрибутов «дедов» у них не было и в принципе быть не могло.  В видавшем виды повседневном обмундировании, с тощими «сидорами» за плечами… Они кучковались, растерянные, и просто ждали, когда же их посадят в самолёт. На довольствие их не ставили – на дорогу снабдили консервами. На территории авиабазы имелся магазинчик, за территорию не выпускали… И вот уже несколько дней они просто сидели на месте, в ожидании оказии… Их уже раза два обыскали – и ещё по меньшей мере раз им предстояло пройти эту процедуру, уже в Чкаловском.

А потом, после Чкаловского – они просто свободны! Добирайся куда и как хочешь! Ты отдал долг Родине, и она к тебе больше ничего не имеет!

У нас в стране не существует службы адаптации вернувшегося с войны юного ветерана. И это большое свинство со стороны государства. У нас не существует больше ряда льгот, которые имелись у ветеранов в советские времена.

Но вернёмся на аэродромное поле.

Итак, на краюшке его жались солдаты-«армейцы», отслужившие срочную в пекле гражданской войны.

…А потом сюда подъехали заменявшиеся сотрудники МВД – уже непосредственно к рейсу. Тоже человек тридцать. Но насколько же между ними бросался в глаза разительный контраст! Все милиционеры –  взрослые мужики, обмундирование добротное, у каждого огромные баулы… У них старший имелся, и все вопросы у них решались сходу.

У них оказалось что выпить, и они тут же «разверстали» по маленькой… Старший поворчал для вида, однако его успокоили – мол, меру знаем… И в самом деле, всё у них оказалось вполне пристойно, и никаких эксцессов…

Какая же разительная разница оказалась между ними: между этими двумя командами возвращающихся с войны ветеранов!

Мальчишки-«армейцы» отвоевали как рядовые солдаты сколько-то месяцев, а то и год, выполняя все функции и обязанности рядового,  ходили на «боевые», и получали за это оклад рядового бойца. Дядьки-милиционеры тоже воевали, однако их командировка длилась, насколько помнится, сорок суток, получали они свой постоянный оклад, да плюс командировочные, да плюс «боевые». Теперь, когда вышел срок, первых просто выпроваживали из прифронтовой полосы, а куда именно – это волнует только их самих, да родню. Вторые же получали реабилитационный оплачиваемый отпуск, проходили обследование и курс лечения… Первым теперь предстояло заняться поиском работы. Вторые возвращались к службе.

…Можно сказать, что в данном случае виноваты командование части, да старший армейской команды, который чего-то недовыполнил в своих обязанностях. Можно сказать, что не сработала ВОСО – служба военных сообщений. Можно пенять, что где-то некий диспетчер не включил команду в какой-то график… Всё это правда: стрелочника всегда найти нетрудно.

Я же говорю определённо: у нас отсутствовала система отправки отслуживших солдат домой. Доставка на войну действовала более или менее нормально. А обратно – нет.

…Возвращение с войны…

Сложная тема…