АНФИНОГЕН

МОСКВА

1 июня 1605 года

Когда имеешь дело с постоянно хитрящими людьми, надо всегда

не упускать из виду их целей. С такими нужно говорить мало и говорить такое, что они менее всего ожидают.

Френсис БЭКОН

В это трудно поверить, однако в описании того дня, что отечественными, что иностранными историографами, совершенно определённо зафиксирован факт: в Москве 1 июня 1605 года, в результате чётко спланированного государственного переворота, не погиб ни единый человек! Умершие были, но о причинах их смерти ещё речь впереди. А именно в ходе восстания – ни одного убитого!

Пусть даже это и не в полной мере  соответствует действительности, не может такого быть, что ни капли крови нигде не пролилось, что нигде ни единый повстанец не поднял ни на кого руку, что ни единый злодей, воспользовавшийся замятней, не попытался обогатиться неправедно, что никто не пытался сопротивляться насилию и не обнажил клинок для защиты своего сюзерена или хозяина… Так что, наверное, жертвы всё же имелись. Однако вывод из свидетельств следует однозначный: коль современники все дружно утверждают «ни одного», значит, в целом захват власти прошёл стремительно и при минимуме насилия.

Кремлём мятежники завладели легко и без военных столкновений. Государевым дворцом – тоже.

Вся многочисленная дворцовая дворня разбежалась. Опора трона – стрелецкие полки, а также получавшие баснословное содержание иноземные наёмники соблюдали нейтралитет. Всего лишь несколько лично преданных семье Годуновых слуг – не из знати, следует обратить внимание, а из простонародья! – попытались помочь Фёдору Борисовичу, его матушке и сестрице укрыться от восставших.

Предводимые  заблаговременно подготовленными людьми отряды горожан, чаще всего сами того не осознавая, действовали по заранее определённому плану.

Толпы «чёрного люда» ворвались в Кремль и принялись было грабить и крушить царские палаты, однако их скоро вытеснили организованные отряды «сознательных» повстанцев, сформированных из княжеских боевых холопов. Впрочем, следует отметить, что уважение к царю и его жилищу на Руси издревле вжилось в подкорку обывателя, так что в палатах даже самые отчаянные смутьяны не особо безобразили.

В самой Москве и в ближайших окрестностях нападениям подверглись усадьбы Годуновых и их ближайших помощников – хотя, приходится констатировать, таковых к моменту переворота оказалось уже не так много. Невесть за что в это число попали Сабуровы и Вельяминовы, хотя в годуновскую партию эти фамилии не входили – можно предположить, что таким образом кто-то из руководителей заговора сводил с ними личные счёты. Повстанцы грабили, срывали драгоценности и даже одежды с попавших под руку бояр, членов семей и их приближённых, но дома не поджигали («красного петуха» не пускали), никого (повторюсь) не убивали, и ни единого упоминания о насильственном посягательстве на женскую честь в хрониках не осталось. Усадьбы, принадлежавшие князьям и боярам, уже вступившим в переговоры с «царевичем» и признавшим его законным наследником Московского царства, толпы обтекали стороной.

Всё это свидетельствует только об одном: всё восстание оказалось до мелочей продуманным и организованным. Командиры отдельных отрядов сторонников Лжедмитрия имели чёткие инструкции, как действовать, в том числе и как добиться того, чтобы ситуация не вышла из-под контроля. И ведь всё получилось!

Я лично – против восстаний и революций. Однако если уж такое выступление оказывается неизбежным, то пусть хотя бы проходит подобно тому, как оно свершилось в Москве 1 июня 1605 года!

За исключением, конечно же, расправы над юным Фёдором Годуновым и его матушкой.

…Анфиноген Кривоустов командовал одним из повстанческих отрядов. Он хорошо знал свой манёвр и следовал последовательно пунктам плана, как сказали бы сегодня, проявляя разумную инициативу.

Утренний стремительный и бескровный захват ворот Красного села и обеспечение безопасности посланцев Лжедмитрия, Пушкина и Плещеева, в этой слободе – заслуга в первую очередь Кривоустова и его людей.  После того, как посланцы вошли в пределы Москвы и оказались в черте Белого города, Анфиноген вывел свою команду из толпы – теперь им предстояло решение новой задачи.

Несколько подобных команд направились ко всем острогам Москвы. Требовалось освободить узников, причём, таким образом, чтобы они – истерзанные! – своим появлением возбудили толпу против власти юного царя, а точнее всей семьи Годуновых. Справедливости ради, следует отметить, сделать это оказалось совсем нетрудно: в Москве попыток организовать побег из острогов не предпринималось, а потому стража у узилищ никогда не содержалась слишком мощной. Ну а тут и вовсе охранники разбежалась, так что открыть запоры не составляло труда. «Митинг» же на Красной площади длился  достаточно долго, так что точное время появления на площади освобождённых узников принципиального значения не имело.

Из всего, сказанного выше по поводу московских узилищ, имелось только два исключения.

Наиболее опасные политические преступники содержались в кремлёвской башне, которая сегодня называется Троицкой, а в описываемые времена – Знаменской (по располагавшейся близ неё церкви) или Каретной (так как напротив неё за запруженной Неглинкой находился Каретный, или Колымажный двор). Внутри крепостной стены непосредственно к башне примыкало подворье боярина Семёна Годунова, который регулярно наведывался в это узилище. Сама башня была и остаётся проезжей, однако ворота её выходят на Каменный мост через речку Неглинную, который со стороны Занеглименья запирает Кутафья башня. Штурмовать это укрепление, чтобы вызволить узников, повстанцы не решились.

- Потом бедолаг освободим, когда наша власть будет! – предложил при предварительном обсуждении плана Богдан Бельский, который сам посидел в своё время в той башне, и хорошо представлял, что об это укрепление можно здорово пообломать зубы.

На потом решили оставить и тюрьму, которая имелась при подворье Разбойного приказа. Этот комплекс строений располагался в противоположном  углу Кремля, у Беклемишевской, иначе Москворецкой, башни, которая располагалась у места слияния рва, прокопанного вдоль восточной стены крепости, и Москва-реки.

- Там ещё подумаем, кого освободить, а кого и оставить, – процедил сквозь зубы всё тот же Бельский.

И по этому вопросу никто с ним спорить не стал. В Разбойном приказе содержались самые жестокие тати, убийцы, предводители промышлявших на большой дороге банд.

А вот остальными тюрьмами, располагавшимися вне стен Кремля, повстанцы овладели, и узников, содержавшихся там, освободили. Как уже говорилось, их охраняли не так строго. Да и то: кого охранять-то?.. Здесь содержались осуждённые, не представлявшие опасности для самого государства. Разве что  крамольников, которые вели разговор о «царевиче Дмитрии», можно отнести к государственным преступникам – остальные являлись просто уголовниками.

Анфиногену предписывалось освободить заключённых из тюрьмы, располагавшейся в самом начале улицы Солянки, где от неё вверх на Ивановскую горку, к Владимирской церкви карабкался Иконный, или иначе Большой Ивановский переулок.

…Много позже Анфиноген признался своему брату Алексею, рассказал, какое впечатление произвела на него темница, в которую он ворвался в то утро первого дня июня.

- Знаешь, что я в то утро пережил, словами трудно передать, – Анфиноген и в самом деле с трудом подбирал слова и формулировал свои мысли, хотя в другое время за словом в карман никогда не лез. – Мы говорим между собой «тюрьма», «острог», «темница»… Но увидеть это всё наяву – вот где жуть. Вокруг камень, сырость, холод, будто в могилу заживо попал!.. – оба брата суеверно перекрестились, отгоняя самоё мысль о подобном. – Как представил я, братишка, что человек входит сюда, под эти своды, и знает, что сейчас за спиной захлопнется дверь – и никогда не увидит он больше синего неба и ясного солнышка, а светить ему станет в лучшем случае плошка. Причём, плошка – это ещё можно почитать за подлинное благо, она ведь безобидная, плошка-то, светит только, а боли не причинит. Потому что не приведи господь увидеть в руках ката факел, так значит им станут бороду прижигать, а если огонь в горне разведут, так только чтобы железо раскалить… Или там, веник горящий полыхнёт, да по телу им, по спине… Свет в узилище – почти всегда боль! И слышать узнику приходится только вопросы следователя, ругань палача, да крики других истязуемых… В книжке одной умной сказано, мне Сусанка рассказывала, что над воротами Преисподней будто бы надпись огненная имеется: «Оставь надежду, человек, сюда входящий!». Так вот, что там у входа в Преисподнюю написано, не знаю, но над подобными узилищами эти же слова писать следует непременно… – И, помолчав, добавил, как-то криво улыбаясь, вроде как смущаясь своего того страха: – Если бы я не как-то просто знал умом, а хоть разок повидал ранее этот острог, кто его знает, рискнул бы я взяться помогать царевичу Дмитрию Ивановичу, когда на него всеобщее гонение велось. Может, и уклонился бы, откололся бы из страха…

А ведь это говорил не Лавр или Владимир, или тот же Сашка, которые, в общем-то, с жестокостью к тому времени особо не сталкивались, разве что на поле брани, но там ведь и смерть иначе выглядит. Анфиноген к тому времени повидал и допросы, и пытки, и казни… Однако, оказавшись в узилище, он был потрясён.

Это сегодня в разных странах тюрьмы разные. В Средневековье они повсеместно походили одна на другую – что Бастилия, что Тауэр, что зиндан какого-нибудь восточного владыки, что подземелья Вавеля, что Пыточная башня Кремля!

Сводчатые закопчённые потолки, узкие дверные проёмы, капающая с потолка слизкая влага, наглухо привинченные к стенам разъёмные кольца кандалов, разложенные по столу различные клещи, аккуратно развешенные на крючьях  плети, горн с тёплыми ещё угольями, возле которого из бадьи с уксусом торчали рукояти металлических приспособлений для прижигания плоти… Верстак с тисками для ломки костей и суставов… Дыба с перекинутой через ворот верёвкой и кольцом в полу, к которому привязывали ноги… В углу нескончаемо журчит вода, струящаяся из торчащей из стены свинцовой трубы и утекающая в специальное отверстие в углу помещения; рядом – несколько деревянных вёдер, очевидно, чтобы смывать кровь с каменного пола и приводить в чувство пытуемых… Поодаль – стол с письменными принадлежностями для острожного писаря.

И зарешёченные ниши в стенах, в которые сажали узников натурой пожиже, чтобы сломать их дух одним видом того, как пытают других… Так предписывали правила: прежде, чем пытать татя, полагалось показать ему, что сделают с ним. Многие не выдерживали, и рассказывали всё что знали и не знали…

- Всех, кого отыщете – наверх! – скомандовал Анфиноген подчинённым повстанцам, указывая на двери, ведущие куда-то из пыточной.

За дверями разбегались коридоры – которые короткие, на несколько комнатёнок; которые ветвились запутанными лабиринтами, уводящими невесть куда. Где двери запирались запорами, их просто открывали, где встречались замки, с ними не церемонились – ломали чем под руку подвернётся, рубили оказавшимися здесь же топорами.

Треск ломаемых дверей, крики освободителей и освобождаемых, распоряжения командиров…

Стены узилища привыкли к другой обстановке, к другим крикам. И сейчас словно в растерянности притаились, ожидая, когда выплеснется наружу эта буйная, столь непривычная здесь толпа. Впрочем, стены всякого навидались. И знали: скоро утихнет бунт, и опять в темнице воцарится привычная обстановка, когда станут сюда приводить несчастных, станут их пытать огнём или водой, железом, плетьми – потому что тюрьмы, пытки и палачи нужны всякой власти. И вряд ли когда наступит время, чтобы перевелись люди, стремящиеся изменить существующий порядок вещей, и при этом чтобы власть имущие мирились с существованием таковых инакомыслящих.

Перепуганные узники, не понимая, что происходит, не зная, что думать, вели себя по-разному: кто шарахался, забиваясь в угол камеры, кто сразу пытался бежать, кто напротив, отбивался от рук освободителей… Несколько человек явно лишились рассудка в этих застенках, безумствовали…  Их решили оставить где и нашли, только двери не заперли, рассудив, что те выберутся и сами; а не выберутся, так значит на роду им так предписано.

Остальных вывели на свежий воздух, под яркое солнышко первого летнего денёчка. И повели к Красной площади, где с Лобного места посланцы «царевича» зачитывали его «прелестное» письмо. По пути давали воды, вина, хлеба – только понемногу, как заранее инструктировал подручных Анфиноген. Узники пили взахлёб, еду глотали не прожёвывая…

Лицо одного из освобождённых показалось Анфиногену вроде как знакомым. Вернее, не само лицо – измождённое, покрытое грязью и копотью, в потёках пота или слёз, в обрамлении свалявшихся, местами опалённых пегих нестриженных волос – лицо узнать не представлялось возможным. А вот глаза – хоть и глядели по сторонам затравленно-растерянно и в то же время лихорадочно-счастливо, показались знакомыми. Но кто это – Кривоустов вспомнить не смог. Да и не старался, если честно. Других забот хватало.

…Убедившись, что всё идёт согласно предписанному плану, Анфиноген оставил освобождённых под охраной товарищей, а сам с несколькими наиболее близкими ему людьми поспешил в Кремль. Вот теперь он действовал совершенно по собственному почину.

Нет, отнюдь не стремление спасти от рук повстанцев царя Фёдора, его мать-царицу и царевну – о них он думал меньше всего. И уж подавно не жажда поживы двигала им. И конечно же не стремление оказаться в центре событий, чтобы продемонстрировать своё рвение царственному другу – вернее, потенциально царственному. Кто знает, может, и эти устремления тоже присутствовали в его душе, но в первую очередь Анфиноген руководствовался другим.

Тут – личное! Он знал, что сестрица Марфа, которая едва ли не единственная в семье относилась к нему с искренней симпатией, а то и сестринской любовью, состоит при царевне Ксении, и знал, что девушка не бросит свою госпожу в трудную минуту. Он знал, что Лавр останется при князе Воротынском, что бы ни случилось – а как поступит Воротынский в условиях бунта, Анфиноген не ведал. То же в полной мере относилось и к Владимиру, состоявшему при князе Пожарском. Анфиноген знал, что если Георгий волею судьбы окажется в Кремле, он до конца станет защищать Годуновых, которым целовал крест.

Кто из названных в данный момент находится в Кремле, Анфиноген не знал. Но каждый из них мог оказаться при царской семье. Каждый мог оказаться в эпицентре событий, и отстаивать свои представления о чести дворянской. Именно это толкнуло Афоньку на последующие поступки.

Их спасать – в этом видел Анфиноген потребность души. Верность слову и долгу – это у них, Кривоустовых, – фамильное!

В книжках часто описывается, что герой в нужном месте в нужный момент оказывается случайно. Или выручает его из беды нежданное счастливое стечение обстоятельств.

В данном случае ни о какой случайности речи не идёт. Разве что чуточку об удаче… Анфиноген целенаправленно бросился в усадьбу Годуновых спасать сестру. Просто повезло, что успел. Но разве редко такое случается, что человеку целеустремлённому сопутствует некоторое везение?

Анфиноген повёл свою ватагу в Кремль через Фроловские ворота. Сразу взяли правее, обогнули Воскресенский монастырь и устремились прямо по мощённой брёвнами улице, мимо Чудова монастыря к усадьбе Годуновых. Впереди левее предостерегающе указывал на небо величественный Иван Великий – строение, которое ещё на протяжении двух столетий будет оставаться самым высоким в Москве.

Кривоустов заметил монаха, который, завидев бегущих, попытался укрыться между строениями – от греха подальше. Перехватил его, ухватив за широкий рукав.

- Покажи, как в усадьбу царёву лучше попасть, святой отец, – попросил его Анфиноген с максимально возможным в такой кутерьме смирением. – Спасать нужно людей, чтобы смертоубийства не произошло. Сам видишь, что здесь творится…

Говорил смиренно, а в руке саблю сжимал, да за поясом пистоль, да кинжал…

- Благая цель, – с явной неохотой согласился помочь монах.

Тогда ведь Кремль куда плотнее был застроен, чем ныне, да к тому же не только официальными зданиями, но и укрывшимися за оградами монастырями, церквами, боярскими усадьбами, подворьями, хозяйственными постройками, даже лачугами нищенскими!..

…Короче говоря, поспел Анфиноген вовремя, пальнул в потолок, вразумляя толпу, подхватил обмершую сестрицу…

Кривоустов махнул рукой своим товарищам:

- Управляйтесь без меня, ребята! – крикнул им. – Мне сестру спасать надо…

Самый закоренелый изверг братские чувства может понять. А в ватаге Анфиногена извергов не было, её подобрали из сознательных сторонников шедшего на Москву царевича. Более того, его сопровождал верный Фома Одинец – некогда спасённый от виселицы стрелец.

Повстанцы устремились дальше – не допустить погромов. А Фома остался с Анфиногеном и его сестрицей.

- И без меня там справятся… – пояснил он. – А тебе, глядишь, да и пригожусь…

Может, искренне чувство им двигало, а может просто опасался остаться один, без покровителя… Кто знает…

Анфиноген принял помощь без возражений.

Фома метнулся в одну дверь, в другую… И притащил баклагу с чем-то хмельным – не то вином, не то мёдом, протянул её Кривоустову… Анфиноген решительно, даже грубовато, сдавил пальцами щёки сестры, стараясь приоткрыть ей рот.

- Зубы выдавишь, медведь! – Одинец решительно отобрал баклагу у Кривоустова. – С девкой ласково надо…

Фома и оказался первым, кого увидела перед собой поперхнувшаяся хмельным и оттого пришедшая в себя Марфа. Увидев совсем близко его ласково-озабоченные глаза, девушка попытался отпрянуть от обнимающей её плечи руки, от прижатой к губам посудины.

- Но-но, дурёха, не дёргайся, а то губки бы не поранить, – проговорил Одинец, имея в виду глиняное горлышко баклаги.

А потом сообразил, насколько двусмысленно прозвучало его предостережение. И засмеялся.

- Всё, сестрица, нечего разлёживаться, – озабоченно вмешался Анфиноген. – Уходить надо…

- Куда уходить?.. – не поняла девушка, но с лавки, на которой полулежала, поднялась торопливо – в самом деле, не пристало при мужчинах, да в такой позе…

Поднялась – да только тут же оперлась на стену. После вспышки отваги, когда Марфа с пистолем и кочергой встала на пути толпы, готовая жизнь положить за царевну, навалилась слабость.

- Пока – только бы отсюда выбраться, да побыстрее, – неопределённо пояснил Анфиноген.

Они с Фомой с двух сторон подхватили под руки Марфу, поторопились в сторону выхода.

- Как ты здесь оказался? – спросила девушка, ничего не понимая в происходящем, но принимая помощь.

- Потом всё расскажу, сестрица, – не стал терять время Анфиноген. – Годуновы больше не цари. Днями сюда придёт царь Дмитрий Иванович. Вот тогда и поговорим спокойно…

- А где царевна? – вдруг встрепенулась Марфа.

- Не знаю, – ответил Анфиноген.

Лестница оказалась узкой и крутой, вместе никак не спуститься. Анфиноген решительно шагнул вниз, схватил Марфу за руки, мешком взвалил на спину…

- Я сама, Фонюшка, – попыталась сопротивляться Марфа, слыша гремевшие сзади по ступеням подковки на сапогах приводившего её в чувство стрельца. – Я уже маненько оклемалась…

- Лежи смирно, – отрезал брат. И вспомнил слышанное от Сусанны слово: – Не до сантиментов!

…Случайность! Случайность правит человеческой судьбой, что бы там ни говорили!..

Дверь с лестницы вела на подворье, и оказалась приоткрытой – вряд ли во всём царском дворце нашлись бы в тот момент запертые двери… Хотя, нет, конечно, имелись и запертые. Руководители восстания заранее продумали вопрос, и в момент захвата Кремля специально отряженные команды взяли под охрану Оружейную палату, арсенал, государеву казну и сокровищницу, боярские кладовые…

Командиру одного из таких отрядов, некоему Богдану Вольскому, предписывалось взять под охрану царёвы винные погреба. Однако Вольский где-то замешкался и  едва не опоздал – повстанцы уже ворвались в подвал, в котором лежали огромные бочки… Кто знает, что бы тут дальше произошло, да только атаман не растерялся.

- Братцы – а чем царя-батюшку Дмитрия Иоанновича встречать будем, коль выпьем вино?.. Это ж теперь его добро, государево!.. Айда лучше лекарей немецких пощупаем – у них водка гуляфная, сколько хочешь, а она позабористей будет, чем этот сбитень, – и Вольский небрежно пнул ногой бочку с благородным вином.

(Не смею спорить с современниками событий, оставившими нам описание этого эпизода, однако сдаётся, что в данном эпизоде речь идёт о нашем старом знакомце Богдане Бельском, а не неком неведомом Вольском – просто ошибся хронист).

- Бей немчуру! – подхватили подручные.

- От них все беды!..

Так и остались царёвы погреба в неприкосновенности.

…Но вернёмся к Анфиногену и Марфе Кривоустовым.

Брат выволок сестрицу на воздух, под яркое июньское небо. Девушка решительно высвободилась.

- Фу, медведь, – сердилась она, оправляя на себе сбившуюся одежду. – Чисто как мешок тащил…

- Что-то меня сегодня, сестрица, всё в медведи производят, – торопливо усмехнулся Кривоустов.

А сам мимоходом вновь вспомнил польскую свою подругу Сусанну Полончик – она его так постоянно величала. Только зачастую на литвинский манер – Локис.

…Вот тут-то и вмешалась судьба…

Неподалёку от них клубилась толпа. А в центре её…

Неловко переминался с ноги на ногу, вскинув голову и затравленно озираясь, бледный Фёдор Годунов, ещё каким-то часом ранее называвшийся царём Московским. Рядом, гордо вскинув голову и прижав к груди руки, стояла его мать Мария Григорьевна, дочь грозного Малюты Скуратова-Бельского, вдова несчастного царя Бориса Годунова – голову её теперь прикрывал повойник. К матери прижималась царевна Ксения; она боялась даже поднять глаза на окружавших их людей, и была прекрасна, даже в страхе своём.

Тут же оказались и некоторые их родственники и немногие оставшиеся до конца верными приближённые. Среди всех выделялся ненавидимый боярами Семён Годунов, «царёво ухо», как его называли за глаза – начальник Тайного сыска покойного государя. Наверное, он единственный не обольщал себя надеждой на помилование. Стоял понурый, потухший, хотя и озирался злобно, старался держать себя в руках, не выказывать окружающим страх, но и не дразнил их храбростью.

И эту группу окружали вооружённые люди. Было очевидно, что арестованных сейчас куда-то уведут.

Если бы не это зрелище, если бы не это!..

Увидев происходящее, поняв, что происходит, Марфа Кривоустова словно сбросила с себя растерянность.

- Спасибо тебе, братец! – обняла она Анфиногена. – Пойду я…

- Куда ж?.. – начал было брат, а в следующий миг, проследив её взгляд,  уже понял. – Не надо, сестрица, – попытался он удержать её. – Не поможешь там уже никому. А себя погубишь…

- Там моё место, рядом с царевной Ксенией, – отозвалась Марфа. – Пропадёт она без меня…

Девушка низко поклонилась Анфиногену, потом Фоме Одинцу.

- Спасибо вам!.. Тебе, брат Фонюшка!.. И тебе… – она запнулась, глядя на стрельца.

- Фома я, Одинец, – торопливо подсказал бывший стрелец. – Запомни, девка! Фома Одинец!

- Запомню, Фома. Фоня и Фома – как тут забыть, – её губ чуть коснулась мимолётная улыбка.

- Останься, сестрица!.. – протянул к ней руку Анфиноген.

- Нет, богу угодно, чтобы я с царевной оставалась.

Кривоустов растерянно взглянул на друга. Тот покачал головой: не удержишь, мол. У каждого в жизни свой путь!

Марфа сделала несколько шагов к царевне. Оглянулась на брата.

- Я сделаю всё, чтобы тебе помочь! – крикнул ей Анфиноген.

- Ты, главное, царевну спаси! – отозвалась сестра. – А уж я при ней всегда останусь!

И перекрестилась.

Закрепив святым крестом за собой судьбу.

…Марфа подошла к толпе. Протиснулась между окружавшими низложенного царя и его близких ратниками.

- Куда лезешь, дурёха? – проворчал с недоумением стражник. – Им же только до суда жить… Уходи, девка, добром, я назад пропущу. Потом поздно будет!

- А это уж как господь рассудит! – твёрдо ответила Марфа. – Кому жить, а кому когда смерть примать!

И так посмотрела в глаза стражнику, что у того мурашки по коже побежали. Не зря ж поговаривали, что она одарена ведовством!..

- Тю, дурища, – в испуганной растерянности отвёл стражник глаза. – Я ж добра тебе хотел…

Ничего не ответив, Марфа подошла к царевне, опустилась перед ней на колени и поцеловала ручку. Всегда белая и ухоженная, ароматно пахнувшая, теперь рука оказалась чем-то испачканной, со свежей царапинкой, со сломанным ноготком…

Ни с того ни с сего вспомнилось бытовавшее у особо набожных людей поверье, что острижки ногтей следует собирать в особую ладанку, потому как они помогут на том свете человеку взобраться в рай. Суеверие то бесовское, понятно, на пути в рай не ногти человеку нужны, а жизнь правильная. Ногти обрезанные следует беречь по другой причине. Марфа, будучи и в самом деле немного ведуньей, хорошо знала, что по ним, по острижкам, легко на человека наслать порчу, потому следует беречься, чтобы не попали они в руки людям с лихим взглядом.

Почему-то именно эта деталь – царапинка на  нежной коже и сломанный ноготок – запомнились Марфе на всю оставшуюся жизнь. И когда бы у неё ни спрашивали о событиях того дня 1 июня 1605 года, первым делом вспоминала именно их. Все несчастья, обрушившиеся на царевну Ксению, Марфа привязывала к обломку ноготка любимой госпожи, невесть почему  попавшемуся на глаза.

Память наша такая – прихотливо хранит незначительные детали, а что важное может и вычеркнуть.

…Дальнейшие события того дня в истории описаны подробно.

Царскую семью до принятия решения содержать определили в собственной усадьбе Годуновых, располагавшейся на территории Кремля. Арестовали и несколько наиболее близких Годуновым бояр. Кое-кого из них пограбили, однако никто в тот день не погиб. Выставили надёжную охрану из особо доверенных людей.

Пострадали и иноземные лейб-медики, или архиаторы. Наверное, руководители специально направили гнев толпы на них – на кого-то же требовалось направить гнев толпы!.. Но опять же, обошлось без смертоубийств, даже не избили никого – только разгромили жилища, да погребам винным досталось.

Ох уж эта наша извечная русская привычка, наша неистребимая любовь к хмельному зелью!

Во всех источниках указывается, что во время переворота не погиб ни единый человек – ни сторонник Годуновых, ни сподвижник Лжедмитрия. А вот потом, когда толпа добралась до бочек с хмельным, началось!.. Пили водку и спирт, что под руку подвернётся. У бочек выбивали днища, черпали драгоценные вина любой посудиной, даже шапками и просто горстями – и пили, пили, пили… До ста человек в Москве упились до смерти!

Впрочем, следует отдать должное руководителям заговора.

Едва цель выступления оказалась достигнутой, то есть царя и его присных взяли под крепкую охрану, на улицах Москвы появились отряды решительно настроенных дворян, отряженных боярами – участниками заговора. У въездных ворот и у сторожней появились привычные караулы стрельцов – их выставили полковники, участвовавшие в том же заговоре. Немецкую слободу и дома иноземцев взяли под охрану наёмные гвардейцы Маржерета, фон Розена и других командиров.

Дебоширов усмирили плетьми, а особо буйных препроводили в съезжую. Туда же свезли и упившихся до беспамятства. Мёртвые тела также убрали – кого в амбары божедомные, кого в близлежащий монастырь, чтобы чернецы позаботились о душах грешных… Все питейные заведения позакрывали от греха…

Уже во второй половине дня в городе водворился  твёрдый порядок.

Для свержения царя Фёдора Борисовича потребовалось всего полдня – с момента, когда поутру в ворота Красного Села проследовали двое посланцев Лжедмитрия, до того, как наводить порядок на улицы Москвы выехали боярские дружины.

Москва была готова принять нового царя.

В Тулу наперегонки помчалось несколько гонцов – каждому хотелось стать первым, кто сообщит эту весть новому царю. Издревле так повелось, что именно ему достаётся главная милость.

Среди гонцов оказался и Анфиноген Кривоустов в сопровождении Фомы Одинца. Вполне понятно, и ему хотелось опередить всех. Конечно, и он имел в виду блага, которые просыплются на того, кто первым обрадует государя. Но только не забывал он и того, что судьба сестры Марфы теперь полностью зависит от него. Что с ней станется, если она попадёт в руки восставшему быдлу или ворвавшимся в город казакам?.. О том не хотелось и думать.

Конечно, Анфиноген желал милости для себя. Но своей гонкой в ставку нового царя он в первую очередь преследовал цель защитить свою сестру. Пусть и не родную по крови.

…В России начиналась новая эра! Это понимали многие. Только никто и предположить не мог, сколько она продлится!