Опубликовано по просьбе друзей в авторской редакции

“Русское почвенничество”;национальная самоидентификация или антикультурный проект?

Произведения Василия Шукшина следует исключить из школьной программы по литературе

Никогда не думала, что  за литературные рецензии способны набить морду. Причем, нападающими были сильные мужики, а в роли потерпевшей – слабый пол. Впрочем, мужики были с бутылкой водки, а слабый пол – со спортивной сумкой, но это уже детали.

А дело было так. В первых числах сентября я публично высказала “крамольную” мысль о том,  что все произведения русского “классика”, Василия Макарыча Шукшина следует исключить из школьной программы по литературе. Мотивы? Самые что ни на есть литературоведческие. Это и недостаток художественности как в стилистике, так и в образах персонажей, “тупиковая” проблематика и пропаганда “вредных привычек”. Если Шукшина еще способен адекватно воспринять взрослый, обладающий логикой и критичностью мышления, то дети, с их эмоциональным мировосприятием нуждаются в очень тщательно отобранных литературных текстах, -  здесь работает психологический эффект неосознанного копирования поведения героев, на этом, кстати и основано воспитательное значение литературы.

- Василь  Макарыч, слышишь ли ты нас? – Не унимались мои оппоненты, потряхивая пластиковыми стаканчиками с “бесценной” жидкостью, и поднимая глаза к небу  - Кто ей позволил так о тебе говорить?! Ведь ты же наш классик! Ты наш национальный герой! Настоящий русский мужик! Что она понимает в твоих книгах, ученый рафинированный? Она небось и Высоцкого не знает и Довлатова не читала!

Отчего же, читала. У Довлатова, с его “Зоной”, “Блеском и нищетой русской литературы”, “Компромиссами” герои пьют на каждой странице. Оттого его и не люблю. Знаете, так бывает, логикой понимаешь, что автор талантлив, но любить его ты не можешь. Потому что любовь – это чувство, возникающее  по отношению к чему-то очень близкому для себя, духовно, ценностно. И это, конечно же, наш личный выбор, кого любить а кого нет. Но есть в литературе авторы, доступ к произведениям которых следовало бы, как спиртное и табачные изделия,  открывать детям лишь после совершеннолетия. Шукшин, на мой взгляд, как раз такой.

Впрочем, обо всем по порядку.

Народ для разврата

В Сростках торгуют горным медом, липким и прозрачным, словно смола,  сбегающая по лопнувшей коре молодого дерева, и – кедровыми шишками, прокопченными до черноты. Руки перемазываются едкой смесью смолы и сажи, – товарки крикливо убеждают, что в таких, прожаренных на огне, шишках, вкусны орешки. Но пальцы, которыми пишешь тексты, жаль марать в копоти, да и вообще, во всем “жаренном”, искусственном.

Из гостиницы “Калина Красная”, так названной то ли в честь одноименной повести о свежевыпущенных на свободу уголовниках, то ли в честь модных у бандитов куплетов, доносится нечто хриплое, диссонирующее, этот стон у них песней зовется.  Свободных мест в гостинице нет. Но это не оттого, что тут обосновалась делегация  кинематографистов, приехавшая на “Шукшинские чтения”, а просто “Калина красная” в Сростках удобно распложена на Чуйском тракте, через этот транспортный узел ежедневно проходит огромное количество дальнобойщиков, и туристов, направляющихся к озерам и горам республики Алтай из Алтайского Края.

Спросите на том же базаре о Шукшине, – что вы читали у известного писателя? Пожмут плечами. Шукшина помнят  по фильмам.

- Мы помним, как он тут снимал кино. Массовка нужна была. Кого взяли в массовку, принарядились, в сарафаны, губы намазали, бусы да серьги нацепили. А Василь Макарыч потом выходит к кинооператору,  и громко -то  так, зычно, и говорит, “Ну, народ для разврата готов!” Приступим! – Вот смеху-то было! Как сказал! “Народ для разврата”. Юморной был, Василь Макарыч-то! Наш человек!

Актерские роли “простого деревенского парня”, игра в самого себя, сделала  Шукшину популярным. В советские годы он мелькал на экране, и здесь сработал эффект масс-медиа, по выражению В.Познера, “если по телевизору ежедневно  показывать лошадиную задницу, то через неделю ее запомнит вся страна”.

Вообще,  это конечно, заковыристый вопрос, “что же именно читать на “Шукшинских чтениях”? Шукшин – не чистокровный “деревенщик”, хотя его в этот ряд традиционно принято ставить. Это – миф советских критиков. Шукшин имеет такое же отношение к деревне, как Чехов или Вересаев к медицине. Да,  вышли и Чехов и Вересаев из медицинской практики, но состоялись-то они не как врачеватели тела, а как “врачеватели души человеческой”. А вот кто такой Шукшин, выходец из алтайского села?

Может быть, Шукшин состоялся как автор “Калины Красной”, что вынесена на обложку целого ряда его книг?  Но в таком случае, перед нами певец воровских и бандитских нравов! И мы это хотим давать в школе детям? И без “Калины Красной”, излюбленной на “чтениях” в Сростках, создается впечатление, что эту повесть уже вся страна прочитала хором, и впитала ее в себя от первой и до последней строчки, став криминальным государством, где суды и тюрьмы переполнены.

Дом самого Василия Шукшина, где он родился, не сохранился. Ничего удивительного. Проезжая Сростки, где сегодня домишки  стоят с проваленными крышами, где воздух звонок и черен от комарья, и от земли несет прелью сгнившей соломы, где сквозь серенькие, покосившиеся деревянные частоколы проглядываются запыленные, засиженные мухами  окна, я почувствовала, что меня совсем не тянет продираться в репьях и бурьяне на родину классика. Притягивает все успешное и радостное. А здесь… Хотелось бежать из этого заросшего чертополохом островка невезения. Памятник, поставленный Василию Макарычу, к которому ведет тропинка сквозь весь этот упадок, стыдно показывать его литературным поклонникам. Или же эта картина, напротив, органична, закономерна, и по-другому и быть не могло?

Осмелюсь высказать крамольную мысль. Творчество Василия Макарыча Шукшина следует полностью исключить из школьной программы по литературе.  И это не субъективная ненависть ко всему, покрывшемуся быльем и репьем. Просто с объективной точки зрения литературоведческого анализа Василий Шукшин писателем не является.  Восторги по поводу его литературного творчества, устроенные песнопением советских критиков, были так же конъюнктурны, как и многотомные тома литературной публицистики, посвященные политически нужным и полезным направлениям соцреализма, бездарным с художественной точки зрения от первой и до последней строчки.

Шукшин тоже был удобен советской эпохе, отчаянной попыткой спасти умирающую деревню. Увы. Это должны были делать политики. А он должен был работать как художник слова, коль уж назвал себя писателем. Но это у него не вышло, Шукшин оказался не способен даже к монологической речи, даже к созданию художественного портрета своих героев, все время сбиваясь на простенькие, однотипные, диалоги, одинаково годящиеся для любого персонажа, какая уж тут словесная живопись!

Теперь – подробнее.

Художник слова: палитра и… пол-литра?

Итак, поговорим о художественной ценности шукшинской прозы. В литературоведение принято оценивать ценность произведения  через уникальность  художественного образа. Этим искусство с его “штучным товаром” отличается от ремесленничества. Вал коротеньких текстов, в том числе тех, что  автором именуются рассказами, еще не есть художественная проза, так же как зарифмованные слова не создают поэзию. Покажите мне, где у Шукшина запоминающиеся метафоры, типологические обобщения, философская проблематика и глубокие психологические портреты героев?

Проблематика произведений Шукшина не только опускает писательскую работу до ремесла ассенизатора своим гипертрофированным смакованием человеческих низостей (алкоголизм, воровство, убийства, ложь и обман, измены и предательства), но и абсолютно беспомощна в поисках позитивной альтернативы. Да, Шукшин подробно, в деталях описывает горькую судьбину зэков, в той же “Калине Красной”,  но вот вышел уголовник на свободу – что же дальше? У писателя должен быть ответ, на то он и писатель, а не прокурор.  Но Шукшин лишь беспомощно  пожимает плечами, не знает он что делать со своими героями дальше, и не потому ли “Калина Красная” заканчивается убийством? И, к слову, Антон Макаренко с его “Флагами на башнях” и “Педагогической поэмой”  гораздо ближе оказывается к писательской миссии, нежели Шукшин, хотя никому не придет в голову поставить Макаренко в один ряд с Толстым и Достоевским.

Стендаль говорил, что литература, – это зеркало, с которым писатель идет по большой дороге, и оно отражает как небо, так и грязь и ухабы. Однако, когда литературное зеркало оказывается способным отражать лишь грязь и ухабы, прекрасно видные и без подобного  словесного “телескопа” невооруженными глазом, невольно возникает вопрос, а ради чего автор берется за перо в принципе? Быть может, лишь для того, чтобы и читатель, пропустив через свою душу всю эту концентрированную грязь большой дороги, набранную типографским шрифтом, подобно Василию Макарычу, решил “напиться и забыться”, окончив свой век в 45 лет?

Хотим мы того или нет, но для школьников литература – неосознанная форма воспитания, она образно ретранслирует определенные образцы поведения. Это по отношению к “взрослой” читательской аудитории можно говорить, что “читатель – не дурак, и  критически мыслит”. У детей голова устроена чуть иначе, поверьте моему опыту работы в школе, на уровне неосознанного копирования готовых поведенческих лекал-образов, как говорил тот же А.Макаренко, “эффекта заражения личным примером”, призывая педагога “увлечь, зажечь ребенка и повести за собой”.  Куда же ведет Шукшин?

Для школьной программы по литературе выбран рассказ Шукшина “До третьих петухов”,  о репетициях сказки для детей в провинциальном  театре. (цит. по;  В.Шукшин, “До третьих петухов. Повести. Рассказы”, М, “Известия”, 1976г, см с.577)

“- Хватит! – закричала дочь бабы Яги. – Наводи свой состав. Чего тебе надо?

- Пригоршню куриного помета, пригоршню теплого навоза, и пригоршню мягкой глины, – мы накладываем на лицо такую маску.

- На все лицо? Как же я дышать-то буду?  (…) Спросить ничего нельзя!

- Нельзя!- Рявкнул Иван. – Клгда мастер соображает, нельзя ничего спрашивать. Повторяю, навоз, глина, помет. Маска будет с дыркой, – будешь дышать. Все. (…)

Стражники побежали за навозом, глиной и пометом”.

Эту цитату я выбрала не случайно: слова “навоз” и “помет” для Шукшина являются лейтмотивом практически всех произведений, в прямом и переносном смысле слова. Ибо как еще охарактеризовать такой лейтмотив как алкоголизм, убийства, воровство, обман, ложь, измены, предательство?

Шукшина принято позиционировать как “деревенщика”. Но никакой провинциальной элегии – “телегии”, в жанре которой пытались работать Белов, Астафьев и Распутин  с их квазидеревенской атакой на культуру,  у Шукшина нет. “Деревенщики” призывали задуматься о “вечных ценностях”, у них даже прослеживаются мотивы философского переосмысления жизни и смерти, круговорота в природе, конфликта отцов и детей и разных систем ценностей,  и понимания своего предназначения в жизни, – чего стоит один Распутин с его “Прощанием с Матерой”. У Василия Макарыча такой проблематики нет. У него – смакование валоподобно нарастающих бед сельчанина-маргинала, лейтмотив тупика и бесперспективности.

“До третьих петухов” -  не характеризует Шукшина ни как “деревенщика” ни просто как писателя-философа, но если начать давать детям в школе именно то, что создает образ Шукшина- творца, то волосья на голове дыбом встанут. Повесть “Калина красная” о ворах и убийцах, “А поутру они проснулись” об алкоголиках, “Там, вдали” про деревенскую шпану и беспринципных девиц, которым все равно, с кем ложиться в постель. И после такого литературного экскурса можно будет не сомневаться в воспитательной “ценности” произведений Шукшина в школе.

Женщины как альтернатива водке?

И еще, подчеркнем, изучать произведения В.Шукшина в отрыве от его собственной биографии невозможно. Это тот самый случай, когда контекст произведения становится понятен лишь через личный опыт автора, – основной жанр произведения Шукшина, “акын”, он не абстрагируется от собственной биографии ни в кинематографе,  ни в прозе. Именно поэтому, а не из желания покопаться в грязном белье, приходится учитывать шукшинские непростые взаимодействия с женщинами, параллельные браки,  умышленные потери  паспортов… Конечно, и Аджубей, женившийся на дочери Хрущева, и Блок, женившийся на дочери Менделеева, приходят немедленно на ум. Но полагаю, что мы   их знали бы и без этих браков- талант себе дорогу пробьет. А вот состоялся бы в кинематографе Шукшин без выгодной женитьбы на Виктории Сафоновой, дочке главного редактора журнала “Огонек”, Анатолия Софонова, (у них родится дочь Катерина), причем, он это организовал не разводясь со своей “алтайской” женой, учительницей сельской школы Марией Шумской. Не знаю, не знаю.

Откуда у Шукшина вся эта страсть в прозе к подробнейшему описанию бесконечных женских измен, истерик, и даже побоев? Он описывает женщин пером психиатра, – в реальности такое еще надо поискать! Но известно же, что дыма без огня не бывает, на воре и шапка горит. Шукшин сам ветрен донельзя, и, видимо, не способен на глубокие чувства, он не будет верен ни одной из своих официальных 4-х жен. (А сколько было “неофициальных”?) Насытившись карьерой от семьи Сафоновых, он примется раскручивать “романы” с кинодивами и просто перспективными “московскими барышнями”, так что в итоге у него родится несколько внебрачных детей, в том числе нынешняя киноактриса Мария Шукшина (от связи с актрисой Лидией Федосеевой), к которой он уйдет от актрисы Лидии Чащиной-Александровой, в свою очередь, сменившей Викторию Сафонову и Марию Шумскую.

Сам по себе факт неспособности Шукшина любить одну женщину, как скажем, Леонид Леонов, посвящавшей своей жене Татьяне и свои произведения, и целые фотоальбомы, видя в ней до глубокой старости самую прекрасную женщину в мире, своего делового партнера и надежного друга, – все это говорит в характере Шукшина о многом. “Женская психология Василия Макарыча и не интересовала вовсе. Его установка на внебрачных детей была средством спасения от алкоголизма. С рождением ребенка он  бросал на короткое время пить. А потом вновь уходил в запой”, – Публично скажет Лидия Чащина, расставаясь с Шукшиным. К этому времени у Шукшина уже наметился новый, “роман”,  и новый внебрачный ребенок с Лидией Федосеевой.

Женщины как альтернатива водке, – вот вам и ключ к пониманию всех женских образов Шукшина, нет в них ни эстетики, ни интеллекта, ни возвышенности, а одна лишь воинствующая феодальная домостревщина, в которой муж по-собствениически держит за собой право устраивать жене побои да заставлять ее стирать его провонявшие потом рубахи и  носки.

Без знания того факта, что язва желудка у Шукшина появилась именно от алкоголя, а не от нервных перегрузок, как сочинили доброхоты, и  его брак с Викторией Сафоновой распался именно из-за хронических запоев пимсателя-актера, а не потому что Виктория была плохой женой, очень трудно, почти невозможно понять специфику образов его героев. Не побоюсь этого термина, психопатию их характеров. Здесь, слово “психопатия” используется в энциклопедическом  медицинском значении, а не оскорбительном – дисгармоничное развитие личности. Патологические женские измены и побои, мужские ложь и депрессии – проявление этого. Отсюда и хроническое шукшинское желание очернить и принизить женщину. Но как это объяснить в школе детям?

Скажем, “Там, вдали”, – повесть о ветреной женщине по имени Ольга, с которой пытается строить свою неудачную жизнь “простой сельский парень” Петр, мучающийся вопросом “почему она изменяет?”. А ответ-то простой. Взгляни на себя самого в зеркало.

Русское почвенничество как антикультурный проект

Краеугольный камень творчества Шукшина,  от которого он и пляшет, как от печки, создавая хоровод гуляющих и пьющих деревенских героев, – его проблематика. Позвольте процитировать Дмитрия Быкова и его эссе “Телегия. Русское почвенничество как антикультурный проект”. (Д.Быков. Советская литература. Краткий курс. М, “ПРОЗАиК”, 2013. см. с. 393). “В русской литературе XX века сложилось направление, не имеющее аналогов в мире по антикультурной страстности, человеконенавистнеческому напору, сентиментальному фарисейству и верноподданическому лицемерию. Это направление, во многом определившее интеллектуальный пейзаж позднесоветской эпохи, получило название “деревенщики”.  (…)

И еще, цитата из Дмитрия Быкова, (см.там же)  который на примере деревенской прозы убе6дился в том, что все-таки бытие определяет сознание, а наоборот.

“К началу застоя в деревне гнили сразу два уклада, общинный и колхозный, оба были неэффективны, и способствовали  моральному разложению. (…) Ненависть “деревенщков” к городу, – не что иное, как реакция на формирование нового класса, или если угодно, нового народа. Сам факт появления авторской песни в 50- 60-е гг свидетельствует о появлении этого нового класса, ведь народом называется тот, кто пишет народные песни. С народом работали Окуджава, Матвеева, Визбор, Ким, Анчаров, Галич, Высоцкий. Деревенщики клеймили эту аудиторию за оторванность от “почвы”, за неумение растить хлебушко. Обжорство становится при таком подходе эксклюзивной приметой горожанина, а селянин его себе знай, прокармливает”. ( там же, с.393)

Если мы обратимся к публицистике В.Шукшина, то увидим ярчайшее подтверждение мысли Дмитрия Быкова, о завистливом вбивании клина между городом и деревней в очерке “Нравственность есть правда”. По своей излюбленной привычке “акына”,  то есть, обращении любого жанра на себя самого, Шукшин решается громить “положительного героя” 60-х, а свой завистливый, пропитанный желчью очерк именует не более и не менее, как “Нравственность есть правда”. Приведу цитату – слова самого Василия Макарыча. (цит. по: В.Шукшин, “Нравственность есть правда. Публицистика”. “М, СовРоссия, 1979, с.82 ). Итак, Шукшин пишет, что ему  “хочется порассуждать об устоявшемся положительном герое наших рассказов, повестей и романов. И, особенно, фильмов.

“Сразу признаюсь, я не уважаю его. Такой он положительный, совершенный, нравственный, трезвый, целеустремленный, что  тоска берет, – никогда таким не стать!” (Это Шукшин, видимо, судит по себе, это ему, требовалось закрутить роман с очередной женщиной, чтобы хотя бы на время  избавиться от алкогольной зависимости?! – АГ”). “Он – эдакий непоседа, ему бы все у костров, да по тропинкам! Кстати, на какие деньги он так много путешествует?” (Но если не спускать свой заработок на водку, то деньги на путешествия найдутся, тем более, что жить в палатке да питаться кашей, сваренной на костре,  – недорого, а на трезвую голову  и силы будут рюкзак таскать! – АГ). “И что делать тем кто не может так много бродит с гитарой, кто не может рвануть в тайгу, а семью куда?” (Почему бы не взять семью с собой, Василий Макарыч? Или трудно определиться, какую именно жену взять с собой, – алтайскую учительницу, дочку редактора “Огонька” или обоих актрис? – АГ).  Завидовать? И завидовали бы, если бы верили. Я полагаю в таких героев никто не верит. Зачем же они все совершенствуются и совершенствуются, – чтобы служить примером?”

И вот этот риторический вопрос, заметим, суть всего творчества Шукшина. Не надо совершенствоваться! Не надо в прозе показывать позитива! Не надо нам идеалов, к которым следует стремиться!

Не надо расти над собой! Достаточно ковыряться в навозе!

И нужен ли такой “инженер души человеческой” детям в школе?

Позитивный герой как предмет шукшинской зависти и ненависти.

Заметим, даже в “голливудских фильмах” обязательно создается образ сверхгероя, сверхчеловека, бойца, ( по терминологии кинодраматурга А.Митты, приводящего аналогию с собачьими боями, “андердога”),  который растет над собой и побеждает зло в тяжелейшей, нечеловеческой схватке во имя человечества. На этих идеалистических образах выросла вся американская нация. Наверно,  потому американцы так гордятся собой. А те, кто пойдет по пути Шукшина, будут себя лишь презирать да тихо спиваться.

Парадокс в том, что героя по своей личностной сути отрицательного – беспомощного, безвольного, маргинального,  погрязшего в судах и тюрьмах Шукшин выдает за героя положительного. С каким же  социальным “злом” способен бороться этот “положительный герой”, не в силах побороть даже собственных вредных привычек?

В своей публицистике Шукшин просторно рассуждает, что он против “агитации положительным героем-романтиком”, что он – за героя совсем другого, реального. Шукшин то ли и впрямь  завидует герою городскому и ненавидит его всеми фибрами души, как подметил это в феномене “антикультурного проекта” и противостоянии деревни и города Дмитрий Быков, то ли Василий Макарович просто не способен писать о каком либо другом герое, кроме как об знакомых уголовниках, ворах, бандитах, алкоголиках и шлюхах. И это Шукшин называет жизненной  ”правдой”. Но кому и зачем нужна такая “правда” в читающей среде? Может, она обществу прибавит образованности, интеллигентности, культуры?

Лично я убеждена, что лучше герой искусственный, мифологизированный, сказочный,  чем такая “Правда”.

Позвольте цитату из знаменитой философской сказки  А.С.Экзюпери.

            "Он густо покраснел. Потом снова заговорил:

             - Если любишь цветок - единственный, какого больше нет ни на одной из многих миллионов звезд, этого довольно: смотришь на небо и чувствуешь себя счастливым. И говоришь
себе: Где-то там  живет  мой  цветок... Но если барашек его съест, это все равно, как если бы все звезды разом погасли! И это, по-твоему, не важно!

            Он больше не мог говорить. Он вдруг разрыдался. Стемнело. Я бросил работу. Я  и думать забыл про злополучную гайку и молоток, про жажду и смерть. На звезде, на планете - на
моей планете, по имени Земля - плакал маленький принц, и надо было его утешить. Я взял его на руки и стал баюкать. Я чувствовал себя ужасно неловким и неуклюжим. Как позвать, чтобы он
услышал, как догнать его душу, ускользающую от меня? Ведь она такая таинственная и неизведанная, эта страна слез... (...)

- Вы ничуть не похожи на мою розу, – сказал Маленький Принц им. – Вы еще ничто. Никто вас не приручил, и вы никого не приручили. Таким был прежде мой лис. Он ничем не отличался от ста тысяч других лисиц. Но я с ним подружился, и теперь он – единственный в целом свете.  Розы очень смутились.

- Вы красивые, но пустые, – продолжал маленький принц. – Ради вас не захочется умереть. (цит по. А.С. Экзюпери. “Маленький принц”).

Писатель и пустота

Главный литературный провал Шукшина в том, что отвергая плакатно- положительного героя, вроде тех фанатичных энтузиастов, что наводнили соцреализм, он ничего не предлагает взамен!

Проблема положительного героя для советской прозы была реальной проблемой, поскольку критика “загоняла” все художественные образы в прокрустово ложе политической целесообразности. Так, благодаря “рафинированной”  литературе в стране был обеспечен неслыханный экономический взлет крестьянско-лапотной безграмотной  России  и ее индустриализация после разрухи первой мировой войны. Ведущей личностной характеристикой литературных портретов  довоенной советской прозы является воля, сила духа. “Ребята! Комсомольцы! Что же вы голову повесили! Вспомните Пашу Матвеева, – у него была цинга, он вечером лежал, отдышаться не мог, а на работе был первым, и на каждый случай у него находилась шутка! А все потому что он мечтал о комсомольском городе, хотел построить его”.  (см. стр. 175 – цит. по.  Вера Кетлинская. собр. соч. том 1, Мужество , роман. Ленинград, Худлит, 1978)

Но после войны пришла борьба с “культом личности” и с “советской пропагандой”.  В годы хрущевской “оттепели” писателю дали волю, пиши о чем хочешь. И при всем богатстве выбора стали писать… о навозе и помете. Вот так! Очевидное- невероятное. Как тут не вспомнить А.Экзюпери с его “одни смотрят в лужи, и видят лужи, а другие смотрят в лужи – и видят звезды, которые там отражаются”. Писатель “оттепели” несмотря на разворачивающуюся “космическую эру”, на звезды смотреть не хотел. Или был, просто не способен.

Ругая нового положительного героя- горожанина, Шукшин, никакой альтернативы этому не создает. Все художественные образы у Шукшина, безликие, блеклые, словно созданные “под копирку”  – образы деревенских неудачников. Кого же это “увлечет, зажжет, и поведет за собой”?

Презирая “рафинированного” героя-романтика 60-х,  туриста, распевающего под гитару песни (а туристические лагеря были характерны для научной элиты, и, напомним, время хрущевской  “оттепели”, это время полета человека в космос и НТР, время расцвета романов об ученых, в эту тему идут многие авторы, от талантливого Даниила Гранина до рядового писателя Михаила Колесникова), Шукшин ничего взамен этому образу ученого-туриста не предлагает.

Отсюда и его бессильная зависть и злоба, и чувство писательской беспомощности. и комплекс неполноценности, плохо скрываемый как в публицистике, так и в рассказах. Ведь писателей мы знаем по их героев, ставших нарицательными. Онегин. Печорин, Базаров, Раскольников, Обломов, Ноздрев, Чичиков, Собакевич, Манилов, Плюшкин, Воланд  – эти художественные портреты уже “тянут” за собой имена их великих создателей. Не наоборот.  Такова специфика писательского мастерства и профессионализма.

Василий Макарыч, осуждая положительного героя -”романтика с гитарой”, ничего взамен не предлагает, лишь декларируя, что деревня – источник подлинной нравственности, а город- притон и гнездо разврата.

Но автор себе противоречит своими же текстами. Судите сами, что за “нравственные” деревенские примеры приводит Шукшин.  Цитирую знаменитую “Калину Красную”. По своему обыкновению, Василий Макарыч пишет диалогами, как если бы писал не повесть, а киносценарий. ( см. в сборнике В.Шукшин, “До третьих петухов. Повести, рассказы”, с.  440- 441).

“Рано утром Егор провожал Любу на ферму. Так, – увязался с ней, и пошел. (Это такое деревенский адюльтер – АГ).

- Когда ты ночью на машине приехал, я  думала, это мой Коленька. (…) Коленька-то? Да это муж мой.

- Ну? А ты что же?

- Ухожу в горницу, и запираюсь там. И сижу. Он трезвый-то ни разу и не приезжал. (Любопытно, как же он водит машину? – АГ).  А я его пьяного прямо видеть не могу.  (Можно понять бедную женщину, – Шукшин не жалеет красок на знакомую тему пьянства – АГ). Он какой-то дурак делается. Противно, меня трясти начинает. (…) Ферма. Вот тут я и работаю.

Егор чего-то вдруг остолбенел при виде коров.

- Вот они, коровы-то, – Повторял он. -Ишь, смо-о- трют. – Егор помолчал. И вдруг,  не желая этого, проговорился. – Я из всего детства мать помню да корову.  Манькой звали корову.  Мы ее весной, в апреле выпустили из ограды, чтобы она сама пособирала на улице. Вот. А ей кто-то брюхо вилами проколол. Зашла к кому-нибудь в ограду, у некоторых сено еще было. Прокололи!”. (Как говорится, ” no comments”   по отношению к такой деревенской морали” – АГ.) (…)

- Ты выдумал, что ли?

- Да почему! Но ты меньше слушай людей.  (Вот вам и то самое человеконенавистничество, о котором пишет по отношению к “деревенщикам” Дмитрий Быков – АГ) То есть,  слушай, но слова пропускай. А то ты доверчивая. Неужели тебя никогда не обманывали?

- Нет. Кому?

- М-м…- Егор усмехнулся. – Кошмар! (Хорошая оценка человеческих отношений!-  АГ).

К ним шел гладкий, крепкий и  довольно молодой еще мужчина, и с любопытством смотрел на Любу и ее – непонятно кого- мужа, знакомого?”

Вот такие примеры “подлинной деревенской нравственности” у Шукшина, причем в самых показательных его произведениях, подчерку, вся эта “роскошь человеческого общения” и не снившаяся А.С.Экзюпери, у русского певца- правдоруба умещается на одной страничке диалогового текста! И, напомним  финал “Калины Красной”, – убийство.

Конечно можно вздохнуть, что “деревня -именно такая, другой деревни у нас нет!”. Однако, это как смотреть. Не смотря на свой богатый жизненный опыт сельчанина, Шукшин других персонажей просто не замечает, проходит мимо. А другим писателям это- удается! Да еще как!

Цитата из рассказа “Москвичка” Галины Николаевой (цит. по Г.Николаева, собр. соч. М, “Худлит”, 1987, см.т.1., с 153)

“Грузовик был набит людьми. Синцов сидел против Натальи Борисовны, и смотрел на нее, и не узнавал ее. Карие глаза смеялись под выгоревшей косынкой, простое серое платье открывало плечи и шею, сильные и нежные. На смуглой коже мерцали крупные бусы. Она казалась старше и проще, чем в городе, но в то же время, красивее и сильнее.

Его удивила не столько ее новая красота, сколько вся ее повадка- энергичная, уверенная, властная. По одному тому, как она перегнувшись и откинувшись назад, ловкими и загорелыми руками помогала втаскивать в грузовик тяжелые мешки, можно было подумать, что она полжизни провела в этом грузовике”

Почему же Галина Николаева видит эти сильные характеры, этих красивых и сильных женщин, которые, надо заметить, едут “из  самой Москвы” на село только затем, чтобы поднять урожайность сахарной свеклы? Почему этих характеров не видит Шукшин, ограничиваясь лишь истеричками да деревенскими шлюхами? Оставим ответ “за кадром”.

Очевидно, что кроме идеологического противостояния города и деревни, о котором пишет Быков, есть и еще причина. Мода на социальный очерк и его жанровое сращение с художественной прозой- рассказом и повестью. В качестве примера приведем повесть Г.Владимова, который, подобно Шукшину решил “побороться за правду”, разоблачая  мифологизированный и пафосно- плакатный  жанр производственного романа. В его повести “Большая руда” много отголосков социального очерка, модного в те годы. Герой повести Виктор Пронякин  едет на карьер не за трудовыми подвигами, а “обустроиться”, мечтая, чтобы его жена, мудро закрывающая глаза на все его измены (“Витя, ты же молодой, тебе же погулять хочется, кто ж тебя осудит?)  приехала, и хитроумно выкинула бы буфетчицу с ее места кассирши в столовой – “уж потекла бы у нее копеечка”.

(цит по;  Георгий Владимов, Большая руда, повесть. М, “Сов Россия”, 196, с. 21).

“Дорогая моя женулька! – вывел Пронякин с сильным наклоном влево и аккуратными закорючками, – Можешь считать, что уже устроился. Есть такая надежда, что и комнатешку дадут, хотя здесь многие нуждающиеся. А я бы лично, если помнишь наш разговор на эту тему, своей бы хаты стал добиваться. Хватит, намыкались мы у твоих родичей, да и они над нами вдоволь поизгалались…”

Замените “хитроумного” шофера Пронякина на любого Шукшинского персонажа- уголовника. Похоже?

Итак, лакировке действительности объявлен бой на всех фронтах, от социального очерка до повести. (У писателей хватает понимания, что романа на  образе “маленького человека” не создать). И Шукшин упорно работает с коллегами над тем, чтобы развенчать советские мифы о героизме трудового героя. А о его поколении “деревенщиков” уже гуляют частушки.

“Мы не сеем и не пашем,

А валяем дурака!

С колокольни чем-то машем,

Разгоняем облака!”

Композиционно Шукшин не может подняться выше уровня рассказа. Законы для литературных жанров – едины, будь на месте Шукшина любой другой автор,  жанровый подход писать лишь о “маленьком человеке” даст подобную картину. Мы это наблюдаем с Сергеем Довлатовым, который  сколько бы ни именовал свои сборники зарисовок ( “Зона”, “Заповеднк”, “Компромиссы”)  повестями, а все равно перед нами сборники рассказов, объединенных единой темой, и лишенных единой сюжетной линии. Так же и “Странные люди”, – не повесть это у Шукшина, а набор зарисовок. Сюжетные коллизии  способны развивать лишь  масштабные литературные портреты! Лишь сильные характеры, идущие наперекор обстоятельствам!  Но где же в прозе Шукшина их взять?

У Шукшина, при всем желании, очень трудно обнаружить хотя бы один литературный характер. Почему же великий, с точки зрения советской критики, писатель не способен точными, образными мазками создать живописный портрет яркой личности, как это удается Галине Николаевой?

(цит по.  Г.Николаева, рассказ “Москвичка”, собр. соч , М, Худлит, т.1. с. 149).

“Она мысленно говорила ему – подойди ко мне! Разве ты не понимаешь, что я легко могла бы быть красивой и свежей? Для этого надо совсем немного. Надо вставать не в 4 утра, а в 9, и пить сливки с колхозной фермы, и устроить себе курорт из этой командировки. Но я этого никогда не сделаю! Слышишь?! И если ты ждешь только этого от меня, – то уходи!”

Таковы характеры персонажей у Галины Николаевой. Москвичка, приехавшая на село поднимать своими руками урожай сахарной свеклы, и горожанин, пишущий диссертацию по аграрной науке, “сельскохозяйственник”- теоретик,  ищущий себе успешную  для карьеры “партию”, прослышавший, что эта девушка, такая красивая в вечернем свете московских люстр и такая страшная, перепачканная глиной и пылью,   – дочь академика Булатова!

Получается неувязочка. Либо знает жизнь и людей и подлинные конфликты и проблематику Галина Николаева, либо “знает” эту жизнь и всю ее “правду” Василий Шукшин.

Голоса во тьме или тематический  тупик

Давайте посмотрим, какова же “правда” по мнению Шукшина.          Приведем цитату из повести В.Шукшина “Там, вдали”. (цит. по. В.Шукшин. “Странные люди”. Рассказы. М, АСТ- Зебра, 2010,  с. 66).

“Дома в двери нашел записку. “Не радуйся сильно. Свое получишь. Скрываться бесполезно- смерть будет тяжелее”. – “В смерть балуются, -   равнодушно подумал Петр. – Всякая гнида хочет быть вошью. Страха не было. Пусть приходят, пусть казнят. Захотел представить лицо человека, всплыло лицо, похожее на лицо Шкурпия.

- Посадить тебя, паскуда, задом в навоз, и забивал твои слова осиновым колом обратно тебе в глотку. Чтоб наелся ими досыта, и никогда больше не говорил!”

Впрочем, финальный образ повести “Там, вдали”, нам кажется художественно удачным. Но все равно грустным – это образ неудачника, проигравшего.   (см. там же, стр. 106)

“Петр подхватил тяжелую бадью. Поставил на сруб. Широко раскорячил  ноги, склонился и стал жадно пить.

- Мх, – Простонал он, отрываясь от бадьи. – Холодная, аж зубы ломит. Не хочешь?

Ольга отказалась.

Петр еще раз пристроился к бадье, долго пил. Потом, торопясь вылил воду. Оба стояли и смотрели как льется на грязную затоптанную землю прозрачная вода.

-  Вот, Ольга. Так и с любовью бывает. – Сказал Петр, продолжая смотреть как льется вода. – Черпанул человек полную бадейку, глотнул пару раз, – а остальное- в грязь. А ее тут на всю жизнь хватило б.”

И через все произведения В.Шукшина тянется лейтмотив маленького человека- неудачника. Который спасается от превратностей жизни в алкоголе, которому не везет на женщин, а в сущности все это происходит лишь оттого, что нет у этого человека сверхцели, которая бы определяла его движение вперед. И как тут не вспомнить фразу Л.Леонова “прежде чем стать большим писателем надо вначале стать большим человеком”.

Слово “самореализация” героям Шукшина чуждо, как и ему самому. В этом-то и трагедия- и прежде всего самого автора, ушедшего из жизни всего в 45 лет. Его последняя, недописанная повесть-пьеса, говорит сама за себя. “А поутру они проснулись”.  (цит по. В.Шукшин, “До третьих петухов. ” повести. рассказы М, “Известия” 1976г, см. стр 556)

” Рано – рано утром, во тьме кто-то отчаянно закричал

- Где я? Эй! Есть тут кто-нибудь?

И во тьме рядом заговорили недовольные голоса, сразу несколько.

- На том свете. Чего орешь-то?

- Не ори, а то я подумаю сдуру, что ты моя жена,  и полезу целоваться, она всегда орет с утра. Она орет, а я ей раз – поцелуйчик, на, только не вопи.

Тут  вспыхнул свет. И видно стало, что это – вытрезвитель. И лежат в кроватках, под простынями восемь голубчиков. Открылась железная дверь, и в комнату вошел дежурный старшина.

- Чего кричите? – Спросил он. – Кто кричал?

-Я!  -  сказал человек довольно интеллигентного вида. – Я что-то не могу понять – что это здесь?

- Санаторий “Светлые горы”.  (…)

Интеллигент струсил.

- Просите. Вы в каком звании? Я без очков не вижу. Где-то потерял очки, знаете.

-  Генерал -майор!

Древний помятый римлянин стоял и долго смотрел на старшину.  (с 557)

Весь этот фарс чем-то напоминает “Москва-Петушки” Венедикта Ерофеева, разве что без ерофеевского искрометного юмора, но  все на ту же извечную для русского человека алкогольную тему. И почему-то Венедикту Ерофееву так же не везло на женщин, как и Василию Макаровичу. Вторая официальная жена автора бессмертной “поэмы” “Москва-Петушки” выбросилась с 13-го этажа, покончив с собой. Что это? Психологи говорят, что подобное- притягивается.

Для русского  писателя алкоголь был больше чем просто “зеленым змием”,   Василию Шукшину не первому пришла в голову идея поиронизировать на эту тему. Вспомним хотя бы поэму “Елисей или раздраженный Вакх” Аполлона Майкова. Впрочем, та поэма была навеяна не вредными привычками автора, а народными треволнениями, взлетевшими в силу акциза, цен на алкоголь. Экономика-с, господа! И политика! Почувствуйте разницу.

” Пою стаканов звук, пою того героя,

Который, во хмелю беды ужасны строя,

В угодность Вакхову, средь многих кабаков,

Бивал и опивал ярыг и чумаков;

Ломал котлы, ковши, крючки, бутылки, плошки,

Терпели ту же часть кабацкие окошки,

От крепости его ужасныя руки

Тряслись подносчики и все откупщики,

Которы и тогда сих бед не ощущали,

Когда всех грабили, себя обогащали!”

Долой  прекрасное! Значит, долой – художественность?

Василий Шукшин “в борьбе за правду” запальчиво заявляет, что “парадный подъезд людям не нужен”, и что “люди легко себе отказывают в прекрасном” потому что в книгах и в кинофильмах современных – сплошная ложь. ( см его очерк “Нравственность есть правда”)

“Грустно,  когда драгоценное человеческое время тратиться бездарно. Человек пришел в этот мир, чтобы… не пропустить прекрасного в этом мире. Прекрасное несет людям искусство, и мысль тоже несет прекрасное. Мысль- это тоже нечто законченное. Вот и поразило – люди так легко сами отказывают себе в прекрасном!” ( см очерк “Нравственность есть правда”, там же, с.  84)

Вот здесь мы и подошли к главному. В любой литературной энциклопедии мы прочитаем, что основой художественной литературы является эстетический образ, что художественность. а это понятие почти синонимично слову “эстетика”. Василий Шукшин становится антагонистом эстетики, словами Дмитрия Быкова, пропагандирует антикультурный проект.

Это для писателя заведомо провальная стратегия.

“Правда жизни”, согласно Шукшину, превращается в смакование самых низменных человеческих проявлений. И лейтмотивом всей его “художественности” служит слово “навоз”, в прямом и переносном смысле. И это не только есенинское

Но этот хлеб, который жрете вы

Ведь мы его того-с… Навозом…

Слово “навоз” с тем же успехом применимо и к человеческим отношениям, описываемым Шукшиным, к его художественному  пристрастию к уголовникам, алкоголикам, маргиналам.  Советские критики, анализируя прозу Шукшина, пишут о чем угодно, только не о специфике его художественного образа – этого образа у Шукшина попросту нет, как нет и эстетики.

Так, критик  Лев Аннинский пишет о том, что творчество Шукшина- это боль деревенского жителя, проигравшего соревнование успешному горожанину.   (см В.Шукшин “До третьих петухов”, М 1976. см. послесловие, с. 648)

“И жалко ему деревенских, и больно наблюдать, как пытаются самые лихие деревенские остряки увлечь заезжих модисточек, как насмерть дерется с городскими за девушки герой повести “Там, вдали”, а все без толку, модисточки только посметиваются и ждут своих студентов, а герой повести хоть и побил всех, – все равно ушла женщина к учителю”

Шукшин становится певцом умирающей русской деревни, – о какой уж тут эстетике говорить? Какая красота может быть в агонии? И вот еще, цитата из критики Льва Анненского  (там же, с. 665)

“Путь Шукшина – это попытка понять душу искаженную, пробудить добро в злом, понять неправого. Как, когда и почему сломила мужика русская история от вольницы к крепостной неволе, и как стремится он из крепости опять на волю. И как вышел наконец к необъятной городской культуре, которую как выяснилось, не так то просто освоить! (…) Это попытка через свой уникальный жизненный социальный опыт полугорожанина- полукрестьянина выйти к всеобщей нравственной истине, причем не скрадывая и не облегчая задачи, а именно через тяжкий опыт выстрадать добро. Какой подвиг духа нужен – пожалеть неправого!”

Однако, от чтения такой пафосной, без прямого цитирования шукшинских текстов,  критики, у меня возникает ощущение что критика эта существовала сама по себе, а тексты Шукшина – сами по себе, потому что если начать вчитываться в “литературные полотна” автора, то впечатление создается противоположное. Образ социального дна с душком навоза, и, даже в отличие от Горьковского “На дне”, –  никаких нравственных поисков!

У Шукшина не только отсутствует эстетика, но и главное для подлинно  художественной прозы. Нет психологизма. В качестве альтернативы того, как создается образ героя (героини) приведу в пример “Москвичку”  Галины Николаевой. (цит. по Галина Николаева. М, Худлит 1987, собр. соч. т 1. стр 148

“И вдруг ей стало гадко.

Красивые плечи и имя академика Булатова – это больше чем надо для дюжины дешевых романов. Но разве мне это нужно? Открывать плечи и мазать губы для человека, который станет моим мужем? Это называется ловлей женихов! Краситься и пудриться здесь, в деревне?! И зачем мне скрывать свою усталость? Я так много сделала за это время! Пусть он меня увидит такую как я есть. Без прикрас. Без фальши!

Она знала в себе двух женщин. Женщину, которая может оживить любую гостиную,  и женщину, которая может повысить урожай на тысячах га колхозной земли. Вторую она себя ценила гораздо большею, чем первую. “Тот, кто будет моим мужем, должен любить меня именно такой, как я сейчас – погруженная в дело. Он должен любить меня именно за то, что я так исхудала за эти два месяца!  Она застегнула ворот своего серенького платья, стерла с  лица пудру. (…)

От нее не укрылось ничто, -  ни его испуг, ни растерянность ни то усилие,  которое он сделал, чтобы поцеловать ей руку”.

Перед нами  - сильный и яркий литературный характер! Это – художественный образ, в котором есть и эстетика и психологизм и динамика развития действия. Но встречаем ли мы хоть что-то подобное у Шукшина? Увы, нет.

Возвращаясь к моему путешествию в Сростки, я думала о том, что мы знаем и помним писателей через их персонажей, героев, ими созданных. Я подумала о том, какого же героя можно было бы поставить на Алтае вместо трех памятников самому Василию Макаровичу? Ведь именно это было бы лучшей оценкой его творчества.

Вот скажем, в Киеве поставлено несколько шутливых памятников героям Ильфа и Перова- героям “Золотого теленка”. В подмосковном Раменском стоит памятник Даме с собачкой – образ, созданный Чеховым. В  Петербурге есть памятник бравого солдата Швейка – образ, созданный Ярославом Гашеком, и памятник Остапу Бендеру из прозы  Ильфа и Петрова. В Москве стоит памятник Шерлоку Холмсу и доктору Ватсону, образ Конан Дойля, воплощенный русскими актерами.

Но самым прекрасным памятником литературному персонажу я считаю  памятник в Феодосии  Фрэзи Грант – Бегущей по волнам А.Грина. Это символ добра, символ огня, который зажигается незнакомой рукой среди ночи,  чтобы осветить терпящему бедствие человеку  путь в ночном тумане. Помните финал этого потрясающего по композиционному совершенству, сочной стилистике и ярким характерам, романа?

“               – Ну  вот, – сказала  Дэзи, усаживаясь и облегченно  вздыхая, – Добрый вечер и тебе, Фрези!

- Добрый вечер!  -  услышали мы с моря. – Добрый вечер, друзья! Не скучно ли вам на темной дороге? Я тороплюсь, я бегу…”

Кстати, “Бегущей по волнам”А.Грина в школьной программе по литературе почему-то  нет. А только “Зеленая лампа” А.Грина, мудрый рассказ- причта. Но все же, слишком крошечный текст для представления о его творчестве.

И все равно,  образ Фрэзи Грант, прекрасной музы, воодушевляющей на подвиги и вдохновляющей к личностному росту, манит к себе и притягивает, и дает надежду, и окрыляет верой грядущего рассвета, и еще ощущением  чего-то светлого, радостного, прекрасного,  и потому этот образ остается востребованным любым обществом. Вы слышали? Памятник Бегущей по Волнам поставили в городах, к которым Грин  имеет весьма косвенное отношение.. Такова сила мечты.

А у памятника Фрэзи Грант в Феодосии, всегда лежат живые цветы. Бегущая по волнам, Фрэзи Грант, созданная воображением Александра Грина, дает людям ощущение счастья и перспективы. Поэтому к маленькому домику Александра Грина в Феодосии, в отличие от шукшинских  Сростков, тропа и не зарастает бурьяном и чертополохом.

Анна Гранатова (Гаганова)

историк литературы, писатель

***